Стив откашлялся. - Я вроде как тебя искал, - сказал он Барнсу. - Надеюсь, в этот раз смазку ты принёс! – проорал Барнс.
Внимание!
понедельник, 29 января 2018
пятница, 26 января 2018
Стив откашлялся. - Я вроде как тебя искал, - сказал он Барнсу. - Надеюсь, в этот раз смазку ты принёс! – проорал Барнс.
Стив откашлялся. - Я вроде как тебя искал, - сказал он Барнсу. - Надеюсь, в этот раз смазку ты принёс! – проорал Барнс.
среда, 17 января 2018
я размазан по паркету как октябрьская грязь
по клику все становится огромным
/c/
иии если бы Дориан не заморачивался с усами и бритьем:
читать дальше
/c/
иии если бы Дориан не заморачивался с усами и бритьем:
читать дальше
суббота, 13 января 2018
Один из сант сильно задержался в пути, но подарков много не бывает, правда?
По просьбе участника феста дополнительно публикуем последний подарок.
Подарок для: Mor-Rigan
Название: Наша молитва
Переводчик: Кито
Ссылка на оригинал: Our Prayer by wargoddess
Размер: 6 718 слов
Пейринги и персонажи: Каллен/Дориан
Категория: слэш
Жанр: драма, романс
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Он чудовищен, но почему это должно пугать Дориана? Дориан просто обожает чудовищ.
Предупреждения: дабкон, удушение, нецензурная лексика
Примечание автора: Стоит, наверное, прочитать сначала «Бросить вызов льву», но если делать этого не хочется, то общий смысл в том, что я не вижу Каллена-инквизитора настолько психологически здоровым, каким он представлен в каноне, так что в моих хедканонах после проведенных в Казематах лет Каллен любит доминировать над магами. Дориан считает это прекрасным.
Предупреждения в шапке стоят потому, что все тексты этой серии связаны с сомнительным согласием. И конкретно этот фик упоминает об очень опасной практике, выполненной без оговоренного стоп-слова (и я не думаю, что Дориан смог бы в этот момент поджечь Каллену волосы, и точно то же можно сказать о любом другом жесте, который можно было бы использовать вместо слов) в рамках отношений, которые, на мой взгляд, балансируют на грани нездоровых. Но несмотря на все это, мне хотелось показать момент нежности между этими двумя. Конечно, он должен быть немножечко ебанутым.
Послание переводчика адресату: Я знаю, что тебе переводили «Бросить вызов льву», и не смогла удержаться от того, чтобы перевести продолжение того текста, тем более что у автора тот прекрасный дарк!Каллен, мимо которого решительно нельзя пройти.
Все начинается с Тревельяна, с кого еще. Увалень, должно быть, чувствует себя очень щедрым — или очень пьяным, если учесть, что этой ночью в главной зале Скайхолда эль и вино (куда лучше привычного) льются рекой. Дориан пока что ограничился двумя бокалами — очень по-божески с его стороны. Но признаться честно, он просто надеется провести вечер не один. Каллен останавливается, если Дориан слишком пьян, чтобы осознанно отказаться; ему всегда нужно, чтобы у Дориана была такая возможность. Но при этом его не особо заботит, если Дориан пьян настолько, что может только лежать тряпкой, пока Каллен пользуется его прелестями.
Но это потому, что Каллен уже знает: Дориану нравится, когда им пользуются. И нет ничего столь прекрасного или особенного, как проснуться в темноте под знакомое звяканье пряжки расстегиваемого ремня, за которым следует мягкий вопрос: вверх или вниз?
И неважно, что ответит Дориан, он знает: Каллен наполовину стянет его с кровати и будет трахать, пока оба не кончат, а затем вытрет его, уложит обратно в кровать и отправится прочь, оставив засыпать. Вопрос нужен лишь для того, чтобы определиться с позой: лицом вниз или вверх?
Впивающиеся в загривок зубы или укусы вдоль шейных сухожилий? Прикосновения горячего языка к ложбинке между ягодиц или горячий рот на его члене? Пальцы в масле, растягивающие ему задницу для продолжительного траха, или пальцы в масле, охватывающие оба их члена для жесткой дрочки? Такими вечерами Каллен не спрашивает даже, хочет ли Дориан, потому что частично ему плевать, хочет тот или нет. И только другая часть Каллена — хвала Создателю, обычно контролирует ситуацию именно она — каждый раз убеждается, что Дориан в состоянии отказаться.
Каллен — самый сложный из любовников, которые когда-либо у Дориана были, и он обожает его за все сразу: за вызов, за непредсказуемость и более всего за ту нежность, которую Каллен никогда не хочет показывать и от которой тем не менее не может удержаться. Наверное, именно поэтому, когда Тревельян спрашивает Дориана о планах «после Корифея», тот думает о Каллене и заранее боится предстоящей разлуки. Ему так тоскливо, что Дориан, как дурак, говорит правду: собираюсь вернуться в Тевинтер и изменить его, но пока что и думать об этом невыносимо. Тревельян не особенно жалует Дориана, но надо отдать ему должное — реагирует с сочувствием. Невыносимо. Так что Дориан пытается исправить впечатление.
— Надо так надо! — говорит он и смеется так, будто у каждого тут есть любовник вроде Каллена.
Дориан так легко отмахивается этой фразой, совершенно неуместной для его положения и для того веса, что есть у их отношений, что не может удержаться и бросает взгляд на Каллена в надежде на то, что тот не услышал. Каллен стоит в одиночестве на другой стороне зала, улыбается в свой бокал, пока Жозефина и Лелиана рядом с ним препираются, просто хорошо приготовлен ужин или же идеально. Тревельян, проследив за взглядом Дориана, ухмыляется, отчего Дориан ненавидит его еще больше и даже подумывает о тактической ошибке — нагрубить Тревельяну насчет его возни с Кассандрой. Но Дориан не может себе этого позволить, если хочет вернуться домой с Инквизицией и южной Церковью в соратниках.
А затем Каллен смотрит на него в ответ — краем глаза, исподлобья и совершенно непроницаемо, разгадать этот взгляд невозможно, — и Дориан невольно думает: «Святой Создатель, да в гадюшнике дома он устроится как рыба в воде».
Эта мысль не приносит облегчения. Хуже того, от нее короткие волоски на шее Дориана невольно встают дыбом. Ведь этот взгляд значит к тому же, что Каллен все слышал.
Все еще чувствуя пробежавший по коже холодок, Дориан умудряется поговорить ни о чем, чтобы не оставить за собой сожженных мостов. Тревельян даже подбадривает его (он искренне пытается, правда, просто слишком часто и слишком сильно его попытки терпят фиаско), а затем растворяется в толпе. Кто-то на другом конце комнаты роняет бокал, и Дориан отвлекается — посмотреть, что за растяпа. Когда он возвращает взгляд на место, Каллена уже нет.
Все знают о них. И когда Дориан, извинившись после приемлемого количества времени, отправляется к двери, он ловит на себе пару взглядов. В том числе от Железного Быка, который открыто не одобряет их отношения.
Он думает, что Дориан и Каллен плохо друг другу подходят, только раззадоривают друг в друге худшие из пристрастий. В этом он прав, но Дориан не видит ничего страшного в дурных пристрастиях: ведь именно контроль над ними делает жизнь такой увлекательной. А как их контролировать, если не знать собственные границы?
Так что Дориан не обращает внимания на следующие за ним взгляды и уходит прочь.
В башне Каллена нет. Даже в верхней части, что бесит особенно сильно, потому что Дориану приходится забраться по лестнице и проверить. Поэтому он отправляется к себе — но и в его комнатах Каллен не ждет в полумраке, как бывало пару раз, прежде чем Дориан предупредил, что не будет отвечать за инстинктивно запущенные в пах файрболлы. Он закрывается (у Каллена есть единственный запасной ключ, чтобы удобнее было заходить к Дориану, расстегивать ремень и задавать один тихий вопрос) и ложится на кровать. Пытается не думать — и не справляется с этим.
Он не то чтобы хочет возвращаться. Может, Дориан и скучает по теплу, нормальной еде и отношению к себе как к человеку с базовыми правами, в том числе на уважение. Но в Тевинтере ему придется также притворяться, будто он не замечает рабов... которых он будет замечать, потому что высокоморальные нотации Тревельян читал отнюдь не глухому — и именно поэтому Дориан вообще собирается вернуться. А еще дома придется привыкнуть, что кто-то будет пробовать его еду перед каждым приемом пищи. И к дипломатичному поведению — не сбегать напиваться в стельку в борделях, когда все окончательно заебало; во всяком случае, если он хочет победить в политической возне. Ведь кто-то должен улучшить Тевинтер, а если не он, то кто? Создатель, да ему ведь придется в какой-то момент занять отцовское место в Магистериуме, не так ли? И купить ну очень много шоколада для Мэйварис.
Еще в Тевинтере придется притворяться, будто ему не нравится, когда мужчина прижимает его к кровати, проводит языком вдоль позвоночника и входит в него со страстью, сравнимой с азартом искателей приключений на Глубинных тропах. Притворяться, будто ему нужно что угодно, но не сильные мужские объятия, не низкий мужской голос, шепчущий на ухо отрывистые команды, не мужские шершавые ладони, гладящие его, твердо прижимающие к себе, удерживающие на месте, пока Дориан содрогается в оргазме.
И нужно будет притворяться, будто он не хочет, чтобы все это делал один-единственный мужчина. Самое сложное испытание из всех.
Когда проходит час, а Каллена все нет, Дориан оставляет попытки прикинуться спящим и поднимается с кровати. Возится с усами, полирует посох и в целом пытается оставаться спокойным.
Проходит еще час, и становится ясно, что Каллен не придет.
Дориан не очень понимает, что с этим делать; эмоции Каллена — штука загадочная. Он больше не находится на грани нервного срыва, как было во время худших ломок по лириуму, и больше не швыряет Дориана об стену из-за малейшего недопонимания, но по-прежнему остается непредсказуемым.
И тем не менее в одном на Каллена можно положиться: когда у обоих есть время и мир можно оставить на какое-то время без внимания, чтобы он не рухнул, Каллен берет его. Нагибает над диванной спинкой, где Дориан стонет так громко, как может, чтобы дать помощникам Каллена понять: от кабинета надо держаться подальше. Трахает в спальне вверх по лестнице, пока те же помощники приходят и уходят в кабинете внизу. Однажды заставляет отсосать в одной из заброшенных башен, после того как Дориан случайно проходил мимо и оказался неожиданно затянут внутрь. Как-то раз дрочит ему одной рукой ранним утром — прямо за рабочим столом, во второй руке держа кружку чая. Еще однажды берет его на безлюдном парапете: Дориан пожаловался на холод, хотел, чтобы Каллен обнял его (и Каллен обнял, закутал их обоих в свою медвежью шкуру — а заодно пинком расставил Дориану ноги пошире, использовал ламповое масло в качестве смазки и трахнул его медленно и глубоко, заставив Дориана стонать, выдыхая облачка пара над великолепным видом на горную долину). Они оба — здоровые мужчины, как минимум физически, и им обоим это нужно, особенно когда смерть, кажется, не за горами.
На этой мысли Дориан замирает на месте. Он не расхаживает по комнате, нет. Никогда в этом не был замечен, эти расхаживания — удел плебеев. Но, Создатель... а что, если сейчас, когда угроза от Корифея миновала, он больше не нужен Каллену?..
Его не должно это волновать. Дориан всегда понимал, что не надо ожидать слишком многого. Просто...
Нет, да его это и не волнует.
Вдруг Дориан больше не может оставаться в комнате ни секундой дольше. Рывком он открывает дверь, вылетает прочь и быстрым шагом идет вдоль коридоров и бесконечных парапетов, не задумываясь особо, куда направляется. Это неважно — ему просто нужно бежать, чтобы перестать думать. И ему нужно выпить, о всеблагой Создатель, просто необходимо.
Но и таверна, и главный зал полны людей, а Дориану не хочется никого видеть. Не хочется, чтобы его видели в таком состоянии, не хочется их жалости или любопытства, как только станет ясно, что его бросили, не хочется слышать полные облегчения перешептывания, мол, коммандер наконец-то пришел в себя, не хочется никаких напоминаний о том, что все кончено и что он никогда больше не увидит Каллена, как только покинет эту отсталую ледяную дыру, и...
Вдруг он в саду. Здесь пусто — все сестры Церкви на праздновании, — и Дориан не помнит, как попал сюда. Комната его находится уровнем выше; карабкаться по стенам Дориан не умеет, так что нужно пройти через главный зал и подняться по боковой лестнице, чтобы вернуться, но одна только мысль об этом вызывает тошноту. Может, вместо этого стоит свернуться клубком у той беседки и провести ночь там; видит Создатель, он ночевал и в местах похуже.
А впрочем... Дориан замечает вход в часовню Андрасте. Боль внутри вдруг становится невыносимой.
Дориан не верующий. Никогда не видел смысла в молитве, или медитации, или любой другой практике, которую выносят из религии. Он слышал, как шепотом молится Каллен; обычно, когда его одолевают кошмары и ему нужно изгнать их на плоть жаждущего этого Дориана. И он понимает, что в некоторых случаях лишь молитва удержала Каллена от того, чтобы сделать с Дорианом что-то ужасное. И в целом, Дориан может осознать силу молитвы как практики. Просто... для него это все идет от разума. Повод для теоретических раздумий.
Но в часовне будет теплее, чем в беседке. И у него нет выпивки, нет Каллена или другого любовника, чтобы от Каллена отвлечься. Ничего, чтобы облегчить боль внутри, которую придется назвать страданием, если она останется с Дорианом еще немного. Быть может, если он помолится о решении этой проблемы...
Нет.
Ну... может быть.
Так что Дориан подходит к двери часовни; он никогда не был внутри до этого, хотя и видел убранство сквозь открытые двери, когда заходили другие. Вряд ли его побеспокоит кто-то сегодня, если он устроится спать на одной из скамей или на полу.
Дверь тяжелая, Дориану приходится напрячься, чтобы открыть ее, а когда ему это удается...
— Каллен? — удивленно выпаливает он.
Потому что нельзя ни с кем перепутать человека, преклонившегося у ног Андрасте, хотя он и сидит спиной ко входу.
Плечи под меховой накидкой расслабленно опускаются, Каллен едва заметно поворачивает голову на восклицание Дориана. Поднимается на ноги.
— Дориан, — говорит он. — И что ты здесь делаешь?
Голос у Каллена бесстрастный — под стать тому выражению лица, с которым он стоял в главном зале. И удивление Дориана неожиданно оборачивается знакомым неуютным чувством.
— Я... Я так, мимо проходил.
Ох, ну что за беспомощность.
Дориан напоминает себе, что он, Дориан Павус, соратник Инквизитора, один из людей, помогших уничтожить Корифея, альтус благородной древней крови. И даже если он не собирается продолжать род, менее значимым он не становится.
Так что Дориан выпрямляет спину.
— Решил немного прогуляться, раз уж стало ясно, что сегодня я предоставлен самому себе.
Вот так. Отлично. Достаточно язвительно прозвучало.
Он, черт возьми, красивый мужчина и должен сейчас быть в собственной натопленной комнате — вместе с Калленом, который делает с ним что-то прекрасное. А не играть здесь, в сраной часовне, в какие-то игры, правил которых он вообще себе не представляет.
Каллен поворачивает к нему голову ровно настолько, чтобы Дориан мог заметить краешек его улыбки.
— Пришел помолиться?
— Нет, конечно.
Он лжет, не задумываясь, а затем складывает руки на груди и старается не думать о том, с какой легкостью Каллен в предыдущие разы видел сквозь его уловки.
И конечно же, улыбка Каллена становится шире, и он наконец поворачивается к Дориану лицом... отчего Дориан совсем теряется, потому что выражение у Каллена странное. Более странное, чем обычно. Теплое, довольное.
Влюбленное почти.
Но прежде чем Дориан успевает задуматься, в чем дело, Каллен направляется к нему — и по телу Дориана пробегает жажда прикосновения, голодная потребность... но Каллен проходит мимо — к тяжелой двери, которая до сих пор медленно поворачивается на петлях, закрываясь. Дергает ее на себя, плотно закрывает, а затем... о, затем задвигает засов на ней, запирая.
— Я рад, что ты пришел, — говорит он двери, пока Дориан стоит на месте, размышляя о том, стоит ли уже беспокоиться.
— Ясно. Хорошо.
Ему стоит попытаться держать себя в руках, вот что.
— Что-то... э-э-э... не так? Поэтому тебе пришлось, эм, уйти поразмыслить?
— Да.
Каллен поднимает руку в наруче, кладет ее на дверь, проводит ниже — медленно, будто лаская. Если бы он делал это не с ебучей дверью, Дориан был бы ну очень заинтересован.
Хотя он и так заинтересован: голос у Каллена звучит очень мягко.
— Было одно дело... которое меня отвлекло. И я пришел в часовню за советом — за знаком того, какой выбор должно сделать.
Дориан напоминает себе о том, что, если выбираешь в любовники сумасшедшего (по всем параметрам, какие только можно придумать), у этого не может не быть последствий.
— И получил его? — спрашивает он, стараясь оставаться терпеливым.
— О да.
Каллен поворачивается обратно к Дориану, и на этот раз выражение его лица прекрасно Дориану знакомо — темное, полное прекрасных и невыразимых смыслов, которые обычно таятся за маской Каллена.
— Ты ведь здесь, не так ли? — говорит он и снова проходит мимо Дориана (и снова тот напрягается, предвкушая прикосновени, и снова оказывается оставлен без внимания).
Каллен заходит за статую Андрасте, и Дориан даже представить себе не может, зачем это вдруг, но затем он выходит обратно, держа в руках... сверток одеял, который тут же оказывается брошен к подножию лестницы — прямо перед Андрасте.
Очень хорошо! Вот к чему он клонит?
Дориан чувствует краску на щеках. Замечает себе: а мой коммандер куда более извращен, чем я думал.
— Гм. Так ты, похоже, подготовился заранее?
Каллен встает рядом с одеялами и начинает снимать свою броню с прекрасно знакомой Дориану методичностью. Сначала наручи и поножи, по три застежки на каждом. Затем меховая накидка, которую Каллен всегда аккуратно складывает и никогда не отбрасывает прочь просто так. Наконец, нагрудник, который он осторожно кладет на пол, чтобы не поцарапать отполированную поверхность брони.
Каллен всегда раздевается медленно, когда вообще решает раздеться, потому что ему нужно это время. Для него в обнажении есть что-то ритуальное, медитативное — словно он снимает свои запреты и страхи, признает свою стальную волю, которая потребуется, чтобы проконтролировать худшие из его порывов.
И во время этого он тяжело, не моргая, смотрит на Дориана.
— Нет, — отвечает он наконец на заданный вопрос. — Просто в этом замке полным-полно прошедших войну солдат. Здесь лежат одеяла для тех, кому требуется присутствие Андрасте рядом, чтобы уснуть.
Дориан моргает, а затем до него доходит.
— Но ты знал, где искать.
Накидку Каллен уже снял и теперь начинает расстегивать пряжки на нагруднике; улыбка у него самоуничижительная.
— Изначально их туда положили, когда мать Жизель нашла меня на этих ступеньках одним утром с ужасной болью в шее.
Каллен умолкает, затем добавляет:
— Это было до тебя.
И до того, как мнение Жизель о Каллене рухнуло в тартарары из-за того, что тот связался с Дорианом.
— Ага. Я так понимаю, она уже не могла просто убрать одеяла лишь потому, что они могут пригодиться тебе? Могут пригодиться и кому-то другому, верно?
Каллен останавливается — не улыбается ли он чуть шире?
— Она сама, да и сестры тоже, пользуются ими, когда задерживаются допоздна. Но я имел в виду, что мне они больше не понадобились, потому что появился ты.
О.
— Рад помочь, — отзывается Дориан, невольно взяв пренебрежительный тон.
Он складывает руки на груди и переносит вес на одну ногу — нагло ведь себя ведут те, кто нервничает.
— Коммандер, я рад чудесному представлению, но к чему это все? Я ведь прервал молитву, и все такое?
Нагрудник снят; Каллен стягивает с себя кожаную рубаху, которую использует как поддоспешник, и остается в обычной рубашке и кожаных штанах. Снимает сапоги, переступая с ноги на ногу.
Прекрасный.
У него коричневая рубашка — выглядит скромной, но Дориан знает, что для такого глубокого оттенка нужно довольно много дорогой краски. Еще один знак того, что Каллен наконец начинает прислушиваться к советам собственных помощников и Жозефины в этом вопросе. И рубашка прекрасно отражает его характер — вуаль простоты, закрывающая сложную и глубокую истину, куда более темную, чем кажется на первый взгляд.
А затем Каллен снимает ее и отбрасывает в сторону, уж какая бы она прекрасная ни была, и начинает расстегивать ремень. Дориан немедленно реагирует на это — несомненно, сотня ночей, когда всей прелюдией был лишь этот звук и грубые смазанные пальцы, воспитала в нем этот рефлекс. Он невольно сглатывает и отводит взгляд в сторону, чтобы сосредоточиться.
Каллен отвечает ему в тот же момент, когда Дориан вспоминает, что он вообще-то задал вопрос.
— Мне нужно было решить, как поступить с тобой.
— Со мной?..
Ох. Дориан чувствует, как тяжесть этого вопроса ложится ему на плечи, сметая все возбуждение, как ветер — огонек свечи. Пришло время, значит, поговорить об этом.
— Вот как?
— Вот как.
Каллен, к удивлению Дориана, снимает и штаны — прекрасное зрелище, только...
Создатель!
Они стоят в залитой светом часовне перед статуей Андрасте, и Каллен выпрямляется и проводит ладонью по волосам, приглаживая их на случай, если взъерошил их, пока снимал рубашку, без всякого беспокойства о своем несовершенстве. Ему и не о чем беспокоиться — фаста васс, он прекрасен — просто Дориан не привык видеть его полностью обнаженным: его южная бледность смягчена на удивление темными сосками и еще более темной дорожкой курчавых волос от его пупка. Нет сомнений в том, о чем он думает сейчас: налитый член стоит рядом с «дорожкой славы», и проклятье Маферата... Дориан в Тевинтере видел статуи не столь совершенные, как он.
Сосредоточиться.
Дориан глубоко вдыхает, берет себя в руки. Скоро он потеряет это великолепие — потеряет Каллена, и всю его силу, и страсть, и безумие, и хотя Дориан надеялся на более продолжительное... да вообще хоть на что-то надеялся, нет, это неизбежно.
Вместо этого он попытается вести себя достойно.
— Здесь нечего решать, коммандер. Я приехал на юг к Инквизиции с определенной целью. И теперь Корифей мертв, порядок восстановлен, а я зарекомендовал себя как представителя Тевинтера, который может проявить мораль, когда требуется, если вообще не совсем высокомора...
— И все-таки ты тоже пришел помолиться, — говорит Каллен, и Дориан замирает.
Проходит ужасающая секунда, в течение которой он попросту не знает, что ответить.
Но те, кто нервничает, еще имеют свойство злиться.
— Я пришел, потому что тут было тепло, Создателя ради! Не хотелось связываться с идиотами в главном зале, вот и все!
Каллен идет к нему — и снова проходит мимо.
Дориана с ума сводит то, как всем телом он тянется навстречу прикосновению только для того, чтобы быть игнорированным снова и снова. Это ли не доказывает более всего, что нужно было прекратить эту связь давным-давно, какой бы приятной она ни была?
Но на этот раз Каллен обходит его кругом, и злость Дориана чуть утихает. Невозможно не следить за каждым его движением, когда он так близко. Невозможно не заметить, пока Каллен проходит круг за кругом, что он не сводит глаз с Дориана — раньше это было признаком особенно хорошего вечера.
А потом Каллен говорит:
— Думал, я позволю тебе вернуться в Тевинтер без меня?
И Дориана прибивает этой фразой, ошеломляет до неподвижности — и он просто замирает на месте, когда Каллен останавливается у него за спиной. И только потом находит силы ответить:
— Ты...
Святой Создатель.
— Ты пришел сюда помолиться о том, нужно ли ехать со мной?
— Да.
Сначала Дориан думает: святая Андрасте, да.
Затем он просто думает. Вспоминает, каково жить в Тевинтере; задумывается, как его знакомые отреагируют на южанина и бывшего Стража среди них.
— Создатель, нет.
На подбородок Дориану ложится ладонь, запрокидывает ему голову назад. Он чувствует спиной тепло, слышит мягкий низкий голос.
— Думал, я позволю тебе отказаться?
Дориан рычит, отстраняется — Каллен отпускает — и разворачивается, чтобы смерить его взглядом.
— Это не какая-то из твоих игр, коммандер. Это Тевинтер! Мои враги даже яд на тебя переводить не будут — просто прибьют, блядь, на улице!
Каллен до отвращения спокоен.
— Я коммандер победоносной инквизиторской армии, — почти нежно говорит он. — Я советник нового ордена Стражей. Лучший из друзей нового Святого. В Тевинтере я буду живым воплощением отношения Инквизиции к тебе — и предупреждением того, что южная Церковь не спускает с них глаз.
После небольшой паузы он продолжает:
— Не говоря уже о том, что я сохранил часть своих способностей, и все еще могу наложить Святую Кару достаточно сильную, чтобы подчинить мага средней руки. Если просто не одолею его в поединке.
Хм... Дориан моргает.
Каллен прав. Его связи с сильными мира сего удержат любого разумного человека от дуэли или попыток его приструнить, а способности самого Каллена остановят прочих — неразумных.
И тем не менее.
— Хорошо, я был не прав, — огрызается он, — тебя все-таки отравят. Или наймут убийцу, или используют не отслеживаемые заклятья, да просто прирежут в темноте! Не говоря уже о том, что достанется лично мне. Итог один: ты мертв.
Каллен шагает к Дориану — теснит его. Дориан и обожает, и ненавидит, когда Каллен так делает, потому что на него это действует, а Дориану совсем не хочется хоть в чем-то походить на южных магов.
Каллен явно хочет, чтобы он отошел ближе к статуе, оказался на одеялах, но Дориан упорствует и остается на месте.
Тогда Каллен кладет ладони ему на лицо, проводит пальцами вдоль челюсти, запускает их в волосы, наклоняется, чтобы потереться носом об ухо Дориана — тот дрожит от прикосновения, хотя из чистой гордости и сопротивляется соблазну.
Никого нет опаснее южного Стража, и без того обученного доминировать, который к тому же научился соблазнять.
— Тогда тебе тем более понадобится охрана, — говорит Каллен ему на ухо.
Дориан снова замирает, и Каллен пользуется моментом, чтобы притянуть его к себе, повернуть ему голову, поцеловать рядом с челюстью. Дориан шумно вдыхает, теряя контроль, поддаваясь сразу двум соблазнам — и выбирает из них тот, что больше его заботит.
— Ты коммандер инквизиторской армии, — говорит он, — ты не можешь быть моим... охранником.
Каллен вздыхает, не отрываясь от него.
— Так назови меня главой своей стражи. Или какой титул твои соотечественники будут уважать — и какой позволит мне появляться ночью у твоей кровати без лишних вопросов.
И Дориан живо представляет себе всю картину. Собственное возращение в Тевинтер во главе свиты, которую ему несомненно предложит Жозефина, которая прекрасно понимает силу подобных атрибутов куда лучше Каллена (да и самого Дориана, если уж на то пошло).
Великолепный Каллен на жеребце позади него — славном гнедом коне, раз уж этот оттенок так Каллену подходит. И самому Дориану придется постараться, чтобы соответствовать. Быть может, белый конь — смеха ради? Быть может, ему удастся позаимствовать портного Вивьен для наряда, соответствующего случаю?
Конечно, нужно проверить финансы, но даже если его это разорит, Дориан должен это сделать. Никто не сможет отвести глаз, когда они проедут по площади Консулов в Минратосе; Дориан договорится, что встретит своего отца именно там, на ступенях Магистериума, для публичного приветствия вернувшегося сына.
Галварду такое нравится, конечно, он согласится. И все тевинтерское сообщество сможет увидеть, что блудный сын магистра Галварда вернулся, да еще и с Инквизицией и южной Церковью за своей спиной, со сломленными и покоренными венатори перед ним. Задумаются ли они о том, как именно Кулак Мередит, известный своей ненавистью к магам, оказался прирученным тевинтерским альтусом? Или, зная о репутации Дориана, задумаются о том, кто кого приручил?..
Хотя это не будет иметь никакого значения. Чуть вздрогнув от восторга, Дориан запоздало понимает: да всем будет без разницы. Половина Магистериума подставила бы задницу Каллену, если бы речь шла о связи с Инквизитором. Дориан хмыкает, представив себе это; можно подумать, хоть кто-то из этих надушенных нытиков сможет выдержать внимание Каллена...
Тот тем временем снова развернул Дориана, стоит у него за спиной, пока они оба смотрят в лицо Андрасте. Из-за спины он начал расстегивать тунику Дориана — и быстро, после многочисленных ночей практики.
Это какое-то особенное попрание святынь, в которое Дориан едва верит. Каллен собирается взять его прямо здесь, на полу сраной часовни Андрасте. Нет сомнений: рядом с одеялами лежит небольшой флакон с любимым маслом Дориана, который с головой выдает ложь Каллена, будто он не планировал происходящее. Что же, Дориан сегодня принял ванную и подготовился, как обычно, так как предвкушал полный развлечений вечер...
Моргнув, он вдруг понимает, что у безумия Каллена на этот раз есть какое-то обоснование.
— Ты пришел сюда за советом, — говорит он.
Каллен уже расстегнул его тунику и теперь медленно снимает ее с Дориана — и на секунду лишает того голоса, мучительно медленно проведя ладонью по всему торсу, от ключиц до шнуровки на брюках. Вопреки ожиданиям Дориана, он не запускает руку ему в штаны — вместо этого проводит по ним, касается еще не вставшего члена Дориана сквозь ткань, уверенно, со знанием дела массирует его основанием ладони — Дориан крупно вздрагивает, забыв обо всем, и позволяет себе расслабиться, опереться на теплое обнаженное тело у себя за спиной.
Сосредоточиться.
Сглотнув, он пытается собраться с мыслями.
— Ты... Ты пришел спросить Андрасте, ехать ли со мной в Тевинтер?
Каллен целует его в очередной раз, пальцами находит головку члена Дориана, гладит ее сквозь кожаные штаны.
— Я просил ее о знаке, — говорит он, — а затем вошел ты.
Создатель.
— А если бы я не появился?..
— Я понял бы, что тебя нужно оставить.
А он ведь тут только благодаря собственным антисоциальным настроениям.
Дориан пытается подумать, но Каллен хорошо знает его тело — и у него теперь стоит в полную силу. И Каллен, похоже, доволен этой переменой, поэтому расшнуровывает наконец штаны на Дориане, спускает их — медленно, словно напоказ. Дориан стонет будто в оцепенении, торопливо стаскивая с себя сапоги.
Когда он говорит, то звучит так, будто запыхался:
— Т-так ты...
Каллен кусает его у основания шеи — легонько, но он нарочно поворачивает голову так, чтобы укусить клыком, и боль заставляет Дориана охнуть.
— Т-ты торговался, так? Если бы я не пришел, ты оставил бы меня.
Ему больно даже думать об этом — и эта боль настораживает сама по себе.
— Но если бы я появился, то т-ты поехал бы в Тевинтер со мной... и что еще?
Прикинулся бы, что эта статуя — Мередит и что он ебет тевинтерского мага ради ее удовольствия? Или предложил бы его для развлечения Лелианы? Или Жозефины?
Дориан отвлекается от чарующих прикосновений Каллена, чтобы проверить, нет ли за статуей дырок в стенах, через которые за ними наблюдают.
— Если бы ты появился, — говорит Каллен, целуя все еще саднящее место укуса, — я обещал, что помогу тебе помолиться.
Это звучит подозрительно просто, и Дориан пытается понять, в чем подвох, пока Каллен опускает его штаны достаточно низко, чтобы можно было оставить их на полу. Теперь они оба нагие, Дориан чувствует пальцами на ногах мех лежащих внизу одеял. Каллен уже смазал пальцы маслом м теперь проводит ладонями по груди Дориана, находит маленькие золотые кольца в его сосках.
Его можно довести до оргазма только играя с сосками — Каллен несколько раз делал это, и теперь знает, что Дориану нравятся больше всего очень нежные ласки: поглаживать круговыми движениями, иногда выкручивать, легко щелкать по кольцам или тянуть за них, отчего в паху у Дориана всегда заметно тяжелеет.
Дориан закусывает губу, но, хотя он старается оставаться сосредоточенным, Каллен слишком хорошо его знает. Он провел месяцы, изучая, как сделать из Дориана бесполезную, потерявшую всякую рассудок куклу — и если есть где-то магическая школа, где учат лишать любовника всех сил, то Каллен ее несомненно возглавляет.
— Благословенная Андрасте, — шепчет Каллен, пальцами одной руки нежно подергивая за кольцо в соске, другой в том же ритме надрачивая член Дориану, — дивитесь же совершенству.
Дориан настолько увлечен происходящим, что не сразу понимает его, по инерции он вспоминает продолжение: ...дивитесь же совершенству, ибо оно уходит; вы принесли на Небеса грех, а в мир — проклятье.
Каллен молится, но он не закончил строку песни...
— Разве он не прекрасен?
Каллен отпустил кольцо — наверное, потому что Дориан начал стонать и подрагивать от первых признаков наступающего оргазма — и поднял руку, так что теперь один из смазанных маслом пальцев у Дориана во рту; Дориан без сил втягивает его, сосет — чувствует, как дыхание Каллена становится быстрее.
— Разве не услаждает он твой взор?
Чего-чего?!
Но потом Каллен поднимает его и попросту укладывает на одеяла, и Дориан теряет нить мысли на какое-то время под натиском рук Каллена, его рта и тяжести его тела.
А затем Дориан стоит на коленях — лицом к Андрасте, как обычно; Каллен лишь наполовину здесь, так увлеченно он пожирает глазами Дориана, но раз за разом он разворачивает его именно в этом направлении. Дориан согнут, пойман в круг уверенных рук Каллена, и Каллен движется внутри него.
Обычно все происходит совсем иначе — обычно Каллен прижимает Дориана книзу и изо всех сил старается протрахать Дориана сквозь пол, или кровать, или дверь, или любую другую поверхность, на которой они оказываются. Ему нравится слышать, как беспомощно Дориан стонет в оргазме, он любит звуки жесткого секса, грохот трясущейся на петлях двери, или скрип изголовья у кровати, или стоны досок пола под ними. Каллену нравится, когда все, от Дориана до самих законов природы, оказывается подчинено его силе.
Но сейчас он движется медленно — ритмично и глубоко, под таким углом, что Дориан чуть ли не с ума сходи. И на этот раз он не пытается сделать Дориану больно, не заставляет комнату ходить ходуном, не трахает Дориана с такой силой, что иногда тот всерьез беспокоится, не грозит ли ему сотрясение мозга (затем, правда, расслабляется и получает удовольствие).
Его нежность прекрасна — и обманчива в своей жестокости: Каллен удерживает Дориана на грани так долго, что кажется, будто прошло несколько часов.
И все это очень, очень странно.
Дориан не задумывается об этом; он расслабляется и получает удовольствие, а заодно — ха! — молится, чтобы не кончить раньше времени и не испортить происходящее.
Но его не удивляет, что стоит дыханию Каллена ускориться, как истинная его натура начинает проявлять себя, становится видна под той маской, которой Каллен попытался ее скрыть. Каллен трахает его жестче, а затем, дернувшись, возвращается к более нежным движениям. Он кусает Дориана рядом с лопаткой, и Дориан чувствует, как дрожат его челюсти от желания прокусить кожу. Каллен побеждает в этой схватке с самим собой, но затем его свободная рука поднимается к груди Дориана, и жесткие пальцы сгибаются, словно когти, с силой проводя по коже, достаточно грубо, чтобы оставить синяк... и затем Каллен останавливается. Его пальцы дрожат у ключиц Дориана, он тихо стонет от усилий, которых ему стоит удержаться от той потребности, что бушует внутри.
И это неправильно. Это не Каллен. И Дориан тоже хочет совсем не этого. Как можно? Он привык к любовнику, который не сдерживается, который не относится к Дориану как к нежному тепличному цветку. Быть в центре яростной страсти Каллена — особое удовольствие, сродни тому, как оседлать норовистого великолепного скакуна, который может скинуть тебя и растоптать — но что за скачка ждет прежде этого! А осматриваться на следующий день... возвращает веру в себя: все эти следы от зубов, синяки от пальцев, болезненные ощущения, когда пытаешься сесть.
Дориан никогда не бывает более удовлетворенным и более уверенным в собственных силах, чем в те моменты, когда Каллен берет его, тянет за волосы, шепчет ему на ухо сладостные ругательства.
Так что теперь он освобождает руку и хватает Каллена за сжимающуюся и разжимающуюся ладонь, подсознательно уже зная, чего тот хочет. Поднимает его ладонь, прижимает пальцы Каллена к собственному горлу.
О да. Каллен сбивается с ритма; Дориан слышит, как его дыхание замирает на секунду и ускоряется. О да, да!
Каллен знает Дориана, но и Дориан знает его, и понимает прекрасно, что клинки в душе Каллена не могут быть спрятаны в далекий ящик так просто. И что у них за искусные лезвия, а? Каллен кусает его, а затем слизывает нежно кровь; он трахается жестко, но никогда не кончает первым; он целуется так, словно Создатель возвращается к этому миру, словно Дориан — единственное не покорившееся ему поле боя... но Каллен не пытается покорить его. Ему нравится само сражение, он любит это принуждение, и вынужденное подчинение Дориана, и выплеск каких-то своих внутренних демонов — не меньше прочего. Душой Каллен никогда не покидал Казематы, и никогда их не покинет.
Он чудовищен, но почему это должно пугать Дориана? Дориан просто обожает чудовищ.
Так что, когда рука Каллена вздрагивает от неуверенности, Дориан сжимает свою ладонь на его пальцах еще крепче — и конечно же, одного этого движения достаточно, ведь соблазн и без него был велик, не так ли?
И пока Каллен сжимает горло Дориана, он начинает толкаться быстрее, потому что ему нравится это — о Создатель, как ему нравится причинять Дориану боль. Он нагибает Дориана ниже, чтобы лучше слышать шлепки плоти о плоть, и его дыхание становится все более шумным, пока Дориан борется за каждый вдох.
Пальцы сжимаются еще сильнее, и Дориан начинает волноваться, что ошибся, потому что в глазах у него темнеет — и да, это Каллену тоже нравится, не так ли? Этот едва заметный страх в Дориане?
Но в его отношении все равно сквозит забота, понимает Дориан практически на грани панической атаки, и страх отступает. Накатывает оргазм и ощущается лучше, чем когда бы то ни было, сжимаясь вокруг него, концентрируясь в ускоряющихся толчках Каллена внутри него, пронизывая его разрядами тока, как надвигающаяся гроза.
«Я умру», — ясно понимает он, а в следующую секунду думает: не смей останавливаться, ебнутый ты лунатик, иначе умрешь ты.
И по большому счету, в этой часовне не только Каллен чудовище, верно? Становится до странного тихо — ни стонов, ни шлепков, Дориан даже собственных хрипов не слышит. Он как-то оказался внизу, уткнувшись лицом в одеяла, и от всего него осталось только удовольствие — оно и рука Калена, которая сжимается и сжимается на его горле, пока второй тот неистово дрочит ему, и...
Погодите. Он может слышать. Биение собственного пульса.
Ладонь на его горле разжимается. Воздух сладок на вкус, отстраненно думает он.
...а затем Дориана вбрасывает в собственное тело — и он кончает, да благословенна будет Андрасте под руку с Создателем! И стены самой Бездны падают на него, и он готов потерять рассудок от этого, и пытается кричать, выталкивая те крохотные остатки воздуха, что есть у него в легких, и его хватает только на жалобное скуление, и он забывает собственное имя...
...и возвращается в реальность, подрагивая от отголосков оргазма. При этом он отчаянно дышит, снова и снова вдыхая воздух в горящие легкие, едва замечая что-то еще, даже Каллена, который жестче входит в него раз, другой, и еще, и снова — на этот раз с тихим стоном и «спаси меня Андрасте».
Дориан просто лежит под ним в оцепенении — просто вещь, всего лишь реципиент чужой страсти. Каллен через секунду снова начинает двигаться в нем — но лишь потому что у него еще стоит; трахает, потому что может, а не потому что жаждет. И поэтому у него получается нежнее, и его руки скользят по телу Дориана медленными движениями — особенно приятными, несмотря на то, что пока что любая ласка для Дориана невыносимо остра.
Наконец, Каллену достаточно, и он останавливается. Он все еще внутри, когда наклоняется и касается горла Дориана кончиками пальцев. Тот хочет сказать Каллену, что все нормально, но слова ускользают от него. Сил хватает только оглянуться в надежде передать это без слов, одним взглядом, когда Каллен заглянет ему в глаза. Еще он хочет, чтобы Каллен оставался внутри, несмотря на то, что задница у него болит и он чувствует, как обмякает член Каллена с каждой секундой.
А потом Каллен вздыхает и отстраняется, и Дориан остается один в собственной коже— слишком для него большой. Но что поделать, остается только терпеть.
Одеяла пахнут медведем... и старухой. Дориан отмечает это, и он достаточно вернулся в реальность, чтобы улыбнуться тому, что мать Жизель вынуждена будет спать на его сперме... но Каллен отходит и возвращается с куском какой-то ткани, чтобы привести его в порядок, и вытирает его семя тоже. Черт.
Наступает время для невыразимой нежности — Каллен целует его горло, смотрит ему в глаза, обнимает его и забирает под руку, и какое-то время они просто лежат вместе, не говоря ничего. Пока что слова излишни.
Но через какое-то время Каллен поднимается, садится рядом с ним. Он все еще поглаживает Дориана, втирает свой пот в его кожу, потому что знает, что Дориану это нравится, но в то же время будто продолжает выставлять Дориана напоказ — передвигает руку, чтобы показать бок, поправляет мягкий член, чтобы он живописнее лежал на бедре, и тут-то Дориан решает, что с него хватит.
— Что ты делаешь, коммандер? — спрашивает он наконец.
Голос у него звучит хрипловато, но ничего страшного. Каллен достаточно силен, чтобы раздавить человеку горло, но он сдержался. Важно только это.
Каллену надо отдать должное, на этот раз он не уклоняется от ответа.
— Я обратился к Андрасте за советом — остаться или уехать с тобой. Но если она дала бы мне знак, что я должен ехать, то я обещал помочь тебе в молитве.
Каллен отводит взгляд, на щеках у него виден румянец — впрочем, это легко может быть последствием недавнего секса.
— А молитва... молитва — это восхваление и восхищение, направленные к святым. Нет нужды облекать ее в слова.
Дориан пялится на него. Каллен едва заметно улыбается, но в целом он совершенно серьезен. Он сделал из Дориана приношение. Смазал его хорошенько, нагнул и сделал целое представление из его исступления — а все ради того, чтобы задобрить ебаную статую. Статую Андрасте, между прочим, про которую говорят, что она была счастлива в объятиях сразу двух мужей — и нескольких любовников вне брака, если верить версия более богохульным.
Сначала Дориан возмущен до глубины души. Он не верующий, конечно, но в самом деле!
А затем Каллен проводит пальцами по мышцам пресса Дориана, видным под кожей, останавливаясь на отметинах, что оставил тут и там... и Дориан видит искреннее очарование на его лице. Тогда только до него доходит: Каллен считает, что Дориан достоин восхищения богини. «Дивитесь же совершенству», в самом деле.
Что же, он надеется, что Андрасте понравилось.
Теперь бы ему улыбнуться и безжалостно задразнить коммандера за произошедшее, но между бровей у Каллена залегла мелкая морщинка, будто он хмурится. И Дориан хмурится в ответ, пытаясь понять, что происходит. Впрочем, до него быстро доходит: Каллен посматривает на его горло, где несомненно потихоньку появляется чудесный синяк в виде руки.
Во взгляде у него одновременно удовлетворение и стыд.
Так что Дориан нацепляет ухмылку и потягивается — движение напоминает ему об остальных синяках и травмах, которых меньше, чем обычно, честно говоря, потому что Каллен изо всех сил старался быть нежным. Но их тем не менее дергает от движения, и Дориан шипит от боли, и... да, Каллен пристыженно отводит взгляд.
— Я должен отдать тебе должное, — говорит Дориан с выверенной толикой небрежности. — Думаю, мы не сможем часто так делать, я все-таки очень ценю полноценную мозговую деятельность, но... удушение вышло славное. И сделано идеально.
И теперь на лице Каллена полноценное угрюмое выражение. Он мрачно уставляется куда-то вдаль.
— Я надеялся удержаться от...
Он вздыхает.
— Не собирался запятнать нашу молитву своими... своими греховными... соблазнами.
Наша молитва. Что за чудное, возвышенное название для того извращенного богохульства, что они только что совершили. Сердце Дориана наполняется гордостью — Каллен так далеко продвинулся с тех пор, когда Дориан считал его простецким, пусть и милым, варваром. В Тевинтере он далеко пойдет.
— Почему?
Дориан перекатывается на живот, впрочем, убедившись, что все равно окажется рядом с Калленом. Теперь Андрасте может видеть изящный изгиб его спины и прекрасной формы задницу (пусть и по его собственным словам). Если уж они собрались его показывать богине, надо сделать все как следует.
— Не то чтобы Андрасте сама без греха — два мужа вообще-то. То есть, у них было какое-то соглашение, я уверен, но...
Желваки Каллена напрягаются.
— Хватит уже того, что я... представляю себе, как делаю это с тобой. Но воплощать эти фантазии, здесь, в такой момент...
Дориан пододвигается, бодает Каллена в плечо.
— ...значит дать мне именно то, что я хотел.
Каллен моргает. Дориан видит ту секунду, когда его зрачки немного расширяются — до Каллена доходит, что да, Дориан хотел, чтобы его душили. И что сейчас Дориан разомлевший и довольный, больше удивленный, чем травмированный произошедшим. Каллен качает головой — от удивления, еще не веря:
— Я мог тебя убить.
«Можно подумать, тебя это раньше останавливало». Но Дориан не настолько глуп, чтобы сказать это вслух.
— Не убил же.
— Я мог.
Дориан вздыхает.
— Мог. Но не убил. И поэтому я не поджег тебе волосы.
Каллен умолкает, не находя больше аргументов, и Дориан кладет голову на сложенные руки. Он удовлетворен целиком и полностью, до самых костей, и тело кажется тяжелым, хочется уснуть прямо здесь, под благосклонным взором Андрасте.
Ему хочется сказать, что он согласен с Калленом по обоим пунктам: Каллен будет полезен ему в Тевинтере и их удовлетворение было хорошим приношением для богини. Естественно, что молитва во имя любви имеет больший вес, если эта любовь продемонстрирована наглядно, а не только на словах.
Потому что это ведь и есть любовь, не так ли?
Можно подумать, Каллен бросил бы свою жизнь и отправился бы в Тевинтер, чтобы быть главой стражи какого-то взбалмошного мага (нет, не главой стражи, слишком это плебейски, Дориан придумает ему титул получше, типа примас, да, Каллен будет Примасом Дориана), ради чего-то меньшего.
Можно подумать, ради чего-то меньшего Дориан стал бы молиться о том, чтобы остаться с ним, и так возликовал бы, когда нашелся способ быть вместе.
Но он вымотан до предела, потому что Каллен в буквальном смысле затрахал его до полусмерти, и поэтому Дориана хватает только на то, чтобы спросить:
— До утра нас здесь побеспокоят?
Каллен качает головой.
— Я задвинул засов на двери.
— Какой ты предусмотрительный.
Дориан расслабляется, надеясь, что Каллен тоже останется спать.
Спустя какое-то время Каллен шепчет «спасибо» и вытягивается рядом с Дорианом. И эта благодарность направлена не ему.
«Да... — думает Дориан, смотря на изящные черты статуи, прежде чем сон укрывает его и уносит сознание прочь. — Спасибо».
И это тоже молитва.
По просьбе участника феста дополнительно публикуем последний подарок.
Подарок для: Mor-Rigan
Название: Наша молитва
Переводчик: Кито
Ссылка на оригинал: Our Prayer by wargoddess
Размер: 6 718 слов
Пейринги и персонажи: Каллен/Дориан
Категория: слэш
Жанр: драма, романс
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Он чудовищен, но почему это должно пугать Дориана? Дориан просто обожает чудовищ.
Предупреждения: дабкон, удушение, нецензурная лексика
Примечание автора: Стоит, наверное, прочитать сначала «Бросить вызов льву», но если делать этого не хочется, то общий смысл в том, что я не вижу Каллена-инквизитора настолько психологически здоровым, каким он представлен в каноне, так что в моих хедканонах после проведенных в Казематах лет Каллен любит доминировать над магами. Дориан считает это прекрасным.
Предупреждения в шапке стоят потому, что все тексты этой серии связаны с сомнительным согласием. И конкретно этот фик упоминает об очень опасной практике, выполненной без оговоренного стоп-слова (и я не думаю, что Дориан смог бы в этот момент поджечь Каллену волосы, и точно то же можно сказать о любом другом жесте, который можно было бы использовать вместо слов) в рамках отношений, которые, на мой взгляд, балансируют на грани нездоровых. Но несмотря на все это, мне хотелось показать момент нежности между этими двумя. Конечно, он должен быть немножечко ебанутым.
Послание переводчика адресату: Я знаю, что тебе переводили «Бросить вызов льву», и не смогла удержаться от того, чтобы перевести продолжение того текста, тем более что у автора тот прекрасный дарк!Каллен, мимо которого решительно нельзя пройти.
Но это потому, что Каллен уже знает: Дориану нравится, когда им пользуются. И нет ничего столь прекрасного или особенного, как проснуться в темноте под знакомое звяканье пряжки расстегиваемого ремня, за которым следует мягкий вопрос: вверх или вниз?
И неважно, что ответит Дориан, он знает: Каллен наполовину стянет его с кровати и будет трахать, пока оба не кончат, а затем вытрет его, уложит обратно в кровать и отправится прочь, оставив засыпать. Вопрос нужен лишь для того, чтобы определиться с позой: лицом вниз или вверх?
Впивающиеся в загривок зубы или укусы вдоль шейных сухожилий? Прикосновения горячего языка к ложбинке между ягодиц или горячий рот на его члене? Пальцы в масле, растягивающие ему задницу для продолжительного траха, или пальцы в масле, охватывающие оба их члена для жесткой дрочки? Такими вечерами Каллен не спрашивает даже, хочет ли Дориан, потому что частично ему плевать, хочет тот или нет. И только другая часть Каллена — хвала Создателю, обычно контролирует ситуацию именно она — каждый раз убеждается, что Дориан в состоянии отказаться.
Каллен — самый сложный из любовников, которые когда-либо у Дориана были, и он обожает его за все сразу: за вызов, за непредсказуемость и более всего за ту нежность, которую Каллен никогда не хочет показывать и от которой тем не менее не может удержаться. Наверное, именно поэтому, когда Тревельян спрашивает Дориана о планах «после Корифея», тот думает о Каллене и заранее боится предстоящей разлуки. Ему так тоскливо, что Дориан, как дурак, говорит правду: собираюсь вернуться в Тевинтер и изменить его, но пока что и думать об этом невыносимо. Тревельян не особенно жалует Дориана, но надо отдать ему должное — реагирует с сочувствием. Невыносимо. Так что Дориан пытается исправить впечатление.
— Надо так надо! — говорит он и смеется так, будто у каждого тут есть любовник вроде Каллена.
Дориан так легко отмахивается этой фразой, совершенно неуместной для его положения и для того веса, что есть у их отношений, что не может удержаться и бросает взгляд на Каллена в надежде на то, что тот не услышал. Каллен стоит в одиночестве на другой стороне зала, улыбается в свой бокал, пока Жозефина и Лелиана рядом с ним препираются, просто хорошо приготовлен ужин или же идеально. Тревельян, проследив за взглядом Дориана, ухмыляется, отчего Дориан ненавидит его еще больше и даже подумывает о тактической ошибке — нагрубить Тревельяну насчет его возни с Кассандрой. Но Дориан не может себе этого позволить, если хочет вернуться домой с Инквизицией и южной Церковью в соратниках.
А затем Каллен смотрит на него в ответ — краем глаза, исподлобья и совершенно непроницаемо, разгадать этот взгляд невозможно, — и Дориан невольно думает: «Святой Создатель, да в гадюшнике дома он устроится как рыба в воде».
Эта мысль не приносит облегчения. Хуже того, от нее короткие волоски на шее Дориана невольно встают дыбом. Ведь этот взгляд значит к тому же, что Каллен все слышал.
Все еще чувствуя пробежавший по коже холодок, Дориан умудряется поговорить ни о чем, чтобы не оставить за собой сожженных мостов. Тревельян даже подбадривает его (он искренне пытается, правда, просто слишком часто и слишком сильно его попытки терпят фиаско), а затем растворяется в толпе. Кто-то на другом конце комнаты роняет бокал, и Дориан отвлекается — посмотреть, что за растяпа. Когда он возвращает взгляд на место, Каллена уже нет.
Все знают о них. И когда Дориан, извинившись после приемлемого количества времени, отправляется к двери, он ловит на себе пару взглядов. В том числе от Железного Быка, который открыто не одобряет их отношения.
Он думает, что Дориан и Каллен плохо друг другу подходят, только раззадоривают друг в друге худшие из пристрастий. В этом он прав, но Дориан не видит ничего страшного в дурных пристрастиях: ведь именно контроль над ними делает жизнь такой увлекательной. А как их контролировать, если не знать собственные границы?
Так что Дориан не обращает внимания на следующие за ним взгляды и уходит прочь.
В башне Каллена нет. Даже в верхней части, что бесит особенно сильно, потому что Дориану приходится забраться по лестнице и проверить. Поэтому он отправляется к себе — но и в его комнатах Каллен не ждет в полумраке, как бывало пару раз, прежде чем Дориан предупредил, что не будет отвечать за инстинктивно запущенные в пах файрболлы. Он закрывается (у Каллена есть единственный запасной ключ, чтобы удобнее было заходить к Дориану, расстегивать ремень и задавать один тихий вопрос) и ложится на кровать. Пытается не думать — и не справляется с этим.
Он не то чтобы хочет возвращаться. Может, Дориан и скучает по теплу, нормальной еде и отношению к себе как к человеку с базовыми правами, в том числе на уважение. Но в Тевинтере ему придется также притворяться, будто он не замечает рабов... которых он будет замечать, потому что высокоморальные нотации Тревельян читал отнюдь не глухому — и именно поэтому Дориан вообще собирается вернуться. А еще дома придется привыкнуть, что кто-то будет пробовать его еду перед каждым приемом пищи. И к дипломатичному поведению — не сбегать напиваться в стельку в борделях, когда все окончательно заебало; во всяком случае, если он хочет победить в политической возне. Ведь кто-то должен улучшить Тевинтер, а если не он, то кто? Создатель, да ему ведь придется в какой-то момент занять отцовское место в Магистериуме, не так ли? И купить ну очень много шоколада для Мэйварис.
Еще в Тевинтере придется притворяться, будто ему не нравится, когда мужчина прижимает его к кровати, проводит языком вдоль позвоночника и входит в него со страстью, сравнимой с азартом искателей приключений на Глубинных тропах. Притворяться, будто ему нужно что угодно, но не сильные мужские объятия, не низкий мужской голос, шепчущий на ухо отрывистые команды, не мужские шершавые ладони, гладящие его, твердо прижимающие к себе, удерживающие на месте, пока Дориан содрогается в оргазме.
И нужно будет притворяться, будто он не хочет, чтобы все это делал один-единственный мужчина. Самое сложное испытание из всех.
Когда проходит час, а Каллена все нет, Дориан оставляет попытки прикинуться спящим и поднимается с кровати. Возится с усами, полирует посох и в целом пытается оставаться спокойным.
Проходит еще час, и становится ясно, что Каллен не придет.
Дориан не очень понимает, что с этим делать; эмоции Каллена — штука загадочная. Он больше не находится на грани нервного срыва, как было во время худших ломок по лириуму, и больше не швыряет Дориана об стену из-за малейшего недопонимания, но по-прежнему остается непредсказуемым.
И тем не менее в одном на Каллена можно положиться: когда у обоих есть время и мир можно оставить на какое-то время без внимания, чтобы он не рухнул, Каллен берет его. Нагибает над диванной спинкой, где Дориан стонет так громко, как может, чтобы дать помощникам Каллена понять: от кабинета надо держаться подальше. Трахает в спальне вверх по лестнице, пока те же помощники приходят и уходят в кабинете внизу. Однажды заставляет отсосать в одной из заброшенных башен, после того как Дориан случайно проходил мимо и оказался неожиданно затянут внутрь. Как-то раз дрочит ему одной рукой ранним утром — прямо за рабочим столом, во второй руке держа кружку чая. Еще однажды берет его на безлюдном парапете: Дориан пожаловался на холод, хотел, чтобы Каллен обнял его (и Каллен обнял, закутал их обоих в свою медвежью шкуру — а заодно пинком расставил Дориану ноги пошире, использовал ламповое масло в качестве смазки и трахнул его медленно и глубоко, заставив Дориана стонать, выдыхая облачка пара над великолепным видом на горную долину). Они оба — здоровые мужчины, как минимум физически, и им обоим это нужно, особенно когда смерть, кажется, не за горами.
На этой мысли Дориан замирает на месте. Он не расхаживает по комнате, нет. Никогда в этом не был замечен, эти расхаживания — удел плебеев. Но, Создатель... а что, если сейчас, когда угроза от Корифея миновала, он больше не нужен Каллену?..
Его не должно это волновать. Дориан всегда понимал, что не надо ожидать слишком многого. Просто...
Нет, да его это и не волнует.
Вдруг Дориан больше не может оставаться в комнате ни секундой дольше. Рывком он открывает дверь, вылетает прочь и быстрым шагом идет вдоль коридоров и бесконечных парапетов, не задумываясь особо, куда направляется. Это неважно — ему просто нужно бежать, чтобы перестать думать. И ему нужно выпить, о всеблагой Создатель, просто необходимо.
Но и таверна, и главный зал полны людей, а Дориану не хочется никого видеть. Не хочется, чтобы его видели в таком состоянии, не хочется их жалости или любопытства, как только станет ясно, что его бросили, не хочется слышать полные облегчения перешептывания, мол, коммандер наконец-то пришел в себя, не хочется никаких напоминаний о том, что все кончено и что он никогда больше не увидит Каллена, как только покинет эту отсталую ледяную дыру, и...
Вдруг он в саду. Здесь пусто — все сестры Церкви на праздновании, — и Дориан не помнит, как попал сюда. Комната его находится уровнем выше; карабкаться по стенам Дориан не умеет, так что нужно пройти через главный зал и подняться по боковой лестнице, чтобы вернуться, но одна только мысль об этом вызывает тошноту. Может, вместо этого стоит свернуться клубком у той беседки и провести ночь там; видит Создатель, он ночевал и в местах похуже.
А впрочем... Дориан замечает вход в часовню Андрасте. Боль внутри вдруг становится невыносимой.
Дориан не верующий. Никогда не видел смысла в молитве, или медитации, или любой другой практике, которую выносят из религии. Он слышал, как шепотом молится Каллен; обычно, когда его одолевают кошмары и ему нужно изгнать их на плоть жаждущего этого Дориана. И он понимает, что в некоторых случаях лишь молитва удержала Каллена от того, чтобы сделать с Дорианом что-то ужасное. И в целом, Дориан может осознать силу молитвы как практики. Просто... для него это все идет от разума. Повод для теоретических раздумий.
Но в часовне будет теплее, чем в беседке. И у него нет выпивки, нет Каллена или другого любовника, чтобы от Каллена отвлечься. Ничего, чтобы облегчить боль внутри, которую придется назвать страданием, если она останется с Дорианом еще немного. Быть может, если он помолится о решении этой проблемы...
Нет.
Ну... может быть.
Так что Дориан подходит к двери часовни; он никогда не был внутри до этого, хотя и видел убранство сквозь открытые двери, когда заходили другие. Вряд ли его побеспокоит кто-то сегодня, если он устроится спать на одной из скамей или на полу.
Дверь тяжелая, Дориану приходится напрячься, чтобы открыть ее, а когда ему это удается...
— Каллен? — удивленно выпаливает он.
Потому что нельзя ни с кем перепутать человека, преклонившегося у ног Андрасте, хотя он и сидит спиной ко входу.
Плечи под меховой накидкой расслабленно опускаются, Каллен едва заметно поворачивает голову на восклицание Дориана. Поднимается на ноги.
— Дориан, — говорит он. — И что ты здесь делаешь?
Голос у Каллена бесстрастный — под стать тому выражению лица, с которым он стоял в главном зале. И удивление Дориана неожиданно оборачивается знакомым неуютным чувством.
— Я... Я так, мимо проходил.
Ох, ну что за беспомощность.
Дориан напоминает себе, что он, Дориан Павус, соратник Инквизитора, один из людей, помогших уничтожить Корифея, альтус благородной древней крови. И даже если он не собирается продолжать род, менее значимым он не становится.
Так что Дориан выпрямляет спину.
— Решил немного прогуляться, раз уж стало ясно, что сегодня я предоставлен самому себе.
Вот так. Отлично. Достаточно язвительно прозвучало.
Он, черт возьми, красивый мужчина и должен сейчас быть в собственной натопленной комнате — вместе с Калленом, который делает с ним что-то прекрасное. А не играть здесь, в сраной часовне, в какие-то игры, правил которых он вообще себе не представляет.
Каллен поворачивает к нему голову ровно настолько, чтобы Дориан мог заметить краешек его улыбки.
— Пришел помолиться?
— Нет, конечно.
Он лжет, не задумываясь, а затем складывает руки на груди и старается не думать о том, с какой легкостью Каллен в предыдущие разы видел сквозь его уловки.
И конечно же, улыбка Каллена становится шире, и он наконец поворачивается к Дориану лицом... отчего Дориан совсем теряется, потому что выражение у Каллена странное. Более странное, чем обычно. Теплое, довольное.
Влюбленное почти.
Но прежде чем Дориан успевает задуматься, в чем дело, Каллен направляется к нему — и по телу Дориана пробегает жажда прикосновения, голодная потребность... но Каллен проходит мимо — к тяжелой двери, которая до сих пор медленно поворачивается на петлях, закрываясь. Дергает ее на себя, плотно закрывает, а затем... о, затем задвигает засов на ней, запирая.
— Я рад, что ты пришел, — говорит он двери, пока Дориан стоит на месте, размышляя о том, стоит ли уже беспокоиться.
— Ясно. Хорошо.
Ему стоит попытаться держать себя в руках, вот что.
— Что-то... э-э-э... не так? Поэтому тебе пришлось, эм, уйти поразмыслить?
— Да.
Каллен поднимает руку в наруче, кладет ее на дверь, проводит ниже — медленно, будто лаская. Если бы он делал это не с ебучей дверью, Дориан был бы ну очень заинтересован.
Хотя он и так заинтересован: голос у Каллена звучит очень мягко.
— Было одно дело... которое меня отвлекло. И я пришел в часовню за советом — за знаком того, какой выбор должно сделать.
Дориан напоминает себе о том, что, если выбираешь в любовники сумасшедшего (по всем параметрам, какие только можно придумать), у этого не может не быть последствий.
— И получил его? — спрашивает он, стараясь оставаться терпеливым.
— О да.
Каллен поворачивается обратно к Дориану, и на этот раз выражение его лица прекрасно Дориану знакомо — темное, полное прекрасных и невыразимых смыслов, которые обычно таятся за маской Каллена.
— Ты ведь здесь, не так ли? — говорит он и снова проходит мимо Дориана (и снова тот напрягается, предвкушая прикосновени, и снова оказывается оставлен без внимания).
Каллен заходит за статую Андрасте, и Дориан даже представить себе не может, зачем это вдруг, но затем он выходит обратно, держа в руках... сверток одеял, который тут же оказывается брошен к подножию лестницы — прямо перед Андрасте.
Очень хорошо! Вот к чему он клонит?
Дориан чувствует краску на щеках. Замечает себе: а мой коммандер куда более извращен, чем я думал.
— Гм. Так ты, похоже, подготовился заранее?
Каллен встает рядом с одеялами и начинает снимать свою броню с прекрасно знакомой Дориану методичностью. Сначала наручи и поножи, по три застежки на каждом. Затем меховая накидка, которую Каллен всегда аккуратно складывает и никогда не отбрасывает прочь просто так. Наконец, нагрудник, который он осторожно кладет на пол, чтобы не поцарапать отполированную поверхность брони.
Каллен всегда раздевается медленно, когда вообще решает раздеться, потому что ему нужно это время. Для него в обнажении есть что-то ритуальное, медитативное — словно он снимает свои запреты и страхи, признает свою стальную волю, которая потребуется, чтобы проконтролировать худшие из его порывов.
И во время этого он тяжело, не моргая, смотрит на Дориана.
— Нет, — отвечает он наконец на заданный вопрос. — Просто в этом замке полным-полно прошедших войну солдат. Здесь лежат одеяла для тех, кому требуется присутствие Андрасте рядом, чтобы уснуть.
Дориан моргает, а затем до него доходит.
— Но ты знал, где искать.
Накидку Каллен уже снял и теперь начинает расстегивать пряжки на нагруднике; улыбка у него самоуничижительная.
— Изначально их туда положили, когда мать Жизель нашла меня на этих ступеньках одним утром с ужасной болью в шее.
Каллен умолкает, затем добавляет:
— Это было до тебя.
И до того, как мнение Жизель о Каллене рухнуло в тартарары из-за того, что тот связался с Дорианом.
— Ага. Я так понимаю, она уже не могла просто убрать одеяла лишь потому, что они могут пригодиться тебе? Могут пригодиться и кому-то другому, верно?
Каллен останавливается — не улыбается ли он чуть шире?
— Она сама, да и сестры тоже, пользуются ими, когда задерживаются допоздна. Но я имел в виду, что мне они больше не понадобились, потому что появился ты.
О.
— Рад помочь, — отзывается Дориан, невольно взяв пренебрежительный тон.
Он складывает руки на груди и переносит вес на одну ногу — нагло ведь себя ведут те, кто нервничает.
— Коммандер, я рад чудесному представлению, но к чему это все? Я ведь прервал молитву, и все такое?
Нагрудник снят; Каллен стягивает с себя кожаную рубаху, которую использует как поддоспешник, и остается в обычной рубашке и кожаных штанах. Снимает сапоги, переступая с ноги на ногу.
Прекрасный.
У него коричневая рубашка — выглядит скромной, но Дориан знает, что для такого глубокого оттенка нужно довольно много дорогой краски. Еще один знак того, что Каллен наконец начинает прислушиваться к советам собственных помощников и Жозефины в этом вопросе. И рубашка прекрасно отражает его характер — вуаль простоты, закрывающая сложную и глубокую истину, куда более темную, чем кажется на первый взгляд.
А затем Каллен снимает ее и отбрасывает в сторону, уж какая бы она прекрасная ни была, и начинает расстегивать ремень. Дориан немедленно реагирует на это — несомненно, сотня ночей, когда всей прелюдией был лишь этот звук и грубые смазанные пальцы, воспитала в нем этот рефлекс. Он невольно сглатывает и отводит взгляд в сторону, чтобы сосредоточиться.
Каллен отвечает ему в тот же момент, когда Дориан вспоминает, что он вообще-то задал вопрос.
— Мне нужно было решить, как поступить с тобой.
— Со мной?..
Ох. Дориан чувствует, как тяжесть этого вопроса ложится ему на плечи, сметая все возбуждение, как ветер — огонек свечи. Пришло время, значит, поговорить об этом.
— Вот как?
— Вот как.
Каллен, к удивлению Дориана, снимает и штаны — прекрасное зрелище, только...
Создатель!
Они стоят в залитой светом часовне перед статуей Андрасте, и Каллен выпрямляется и проводит ладонью по волосам, приглаживая их на случай, если взъерошил их, пока снимал рубашку, без всякого беспокойства о своем несовершенстве. Ему и не о чем беспокоиться — фаста васс, он прекрасен — просто Дориан не привык видеть его полностью обнаженным: его южная бледность смягчена на удивление темными сосками и еще более темной дорожкой курчавых волос от его пупка. Нет сомнений в том, о чем он думает сейчас: налитый член стоит рядом с «дорожкой славы», и проклятье Маферата... Дориан в Тевинтере видел статуи не столь совершенные, как он.
Сосредоточиться.
Дориан глубоко вдыхает, берет себя в руки. Скоро он потеряет это великолепие — потеряет Каллена, и всю его силу, и страсть, и безумие, и хотя Дориан надеялся на более продолжительное... да вообще хоть на что-то надеялся, нет, это неизбежно.
Вместо этого он попытается вести себя достойно.
— Здесь нечего решать, коммандер. Я приехал на юг к Инквизиции с определенной целью. И теперь Корифей мертв, порядок восстановлен, а я зарекомендовал себя как представителя Тевинтера, который может проявить мораль, когда требуется, если вообще не совсем высокомора...
— И все-таки ты тоже пришел помолиться, — говорит Каллен, и Дориан замирает.
Проходит ужасающая секунда, в течение которой он попросту не знает, что ответить.
Но те, кто нервничает, еще имеют свойство злиться.
— Я пришел, потому что тут было тепло, Создателя ради! Не хотелось связываться с идиотами в главном зале, вот и все!
Каллен идет к нему — и снова проходит мимо.
Дориана с ума сводит то, как всем телом он тянется навстречу прикосновению только для того, чтобы быть игнорированным снова и снова. Это ли не доказывает более всего, что нужно было прекратить эту связь давным-давно, какой бы приятной она ни была?
Но на этот раз Каллен обходит его кругом, и злость Дориана чуть утихает. Невозможно не следить за каждым его движением, когда он так близко. Невозможно не заметить, пока Каллен проходит круг за кругом, что он не сводит глаз с Дориана — раньше это было признаком особенно хорошего вечера.
А потом Каллен говорит:
— Думал, я позволю тебе вернуться в Тевинтер без меня?
И Дориана прибивает этой фразой, ошеломляет до неподвижности — и он просто замирает на месте, когда Каллен останавливается у него за спиной. И только потом находит силы ответить:
— Ты...
Святой Создатель.
— Ты пришел сюда помолиться о том, нужно ли ехать со мной?
— Да.
Сначала Дориан думает: святая Андрасте, да.
Затем он просто думает. Вспоминает, каково жить в Тевинтере; задумывается, как его знакомые отреагируют на южанина и бывшего Стража среди них.
— Создатель, нет.
На подбородок Дориану ложится ладонь, запрокидывает ему голову назад. Он чувствует спиной тепло, слышит мягкий низкий голос.
— Думал, я позволю тебе отказаться?
Дориан рычит, отстраняется — Каллен отпускает — и разворачивается, чтобы смерить его взглядом.
— Это не какая-то из твоих игр, коммандер. Это Тевинтер! Мои враги даже яд на тебя переводить не будут — просто прибьют, блядь, на улице!
Каллен до отвращения спокоен.
— Я коммандер победоносной инквизиторской армии, — почти нежно говорит он. — Я советник нового ордена Стражей. Лучший из друзей нового Святого. В Тевинтере я буду живым воплощением отношения Инквизиции к тебе — и предупреждением того, что южная Церковь не спускает с них глаз.
После небольшой паузы он продолжает:
— Не говоря уже о том, что я сохранил часть своих способностей, и все еще могу наложить Святую Кару достаточно сильную, чтобы подчинить мага средней руки. Если просто не одолею его в поединке.
Хм... Дориан моргает.
Каллен прав. Его связи с сильными мира сего удержат любого разумного человека от дуэли или попыток его приструнить, а способности самого Каллена остановят прочих — неразумных.
И тем не менее.
— Хорошо, я был не прав, — огрызается он, — тебя все-таки отравят. Или наймут убийцу, или используют не отслеживаемые заклятья, да просто прирежут в темноте! Не говоря уже о том, что достанется лично мне. Итог один: ты мертв.
Каллен шагает к Дориану — теснит его. Дориан и обожает, и ненавидит, когда Каллен так делает, потому что на него это действует, а Дориану совсем не хочется хоть в чем-то походить на южных магов.
Каллен явно хочет, чтобы он отошел ближе к статуе, оказался на одеялах, но Дориан упорствует и остается на месте.
Тогда Каллен кладет ладони ему на лицо, проводит пальцами вдоль челюсти, запускает их в волосы, наклоняется, чтобы потереться носом об ухо Дориана — тот дрожит от прикосновения, хотя из чистой гордости и сопротивляется соблазну.
Никого нет опаснее южного Стража, и без того обученного доминировать, который к тому же научился соблазнять.
— Тогда тебе тем более понадобится охрана, — говорит Каллен ему на ухо.
Дориан снова замирает, и Каллен пользуется моментом, чтобы притянуть его к себе, повернуть ему голову, поцеловать рядом с челюстью. Дориан шумно вдыхает, теряя контроль, поддаваясь сразу двум соблазнам — и выбирает из них тот, что больше его заботит.
— Ты коммандер инквизиторской армии, — говорит он, — ты не можешь быть моим... охранником.
Каллен вздыхает, не отрываясь от него.
— Так назови меня главой своей стражи. Или какой титул твои соотечественники будут уважать — и какой позволит мне появляться ночью у твоей кровати без лишних вопросов.
И Дориан живо представляет себе всю картину. Собственное возращение в Тевинтер во главе свиты, которую ему несомненно предложит Жозефина, которая прекрасно понимает силу подобных атрибутов куда лучше Каллена (да и самого Дориана, если уж на то пошло).
Великолепный Каллен на жеребце позади него — славном гнедом коне, раз уж этот оттенок так Каллену подходит. И самому Дориану придется постараться, чтобы соответствовать. Быть может, белый конь — смеха ради? Быть может, ему удастся позаимствовать портного Вивьен для наряда, соответствующего случаю?
Конечно, нужно проверить финансы, но даже если его это разорит, Дориан должен это сделать. Никто не сможет отвести глаз, когда они проедут по площади Консулов в Минратосе; Дориан договорится, что встретит своего отца именно там, на ступенях Магистериума, для публичного приветствия вернувшегося сына.
Галварду такое нравится, конечно, он согласится. И все тевинтерское сообщество сможет увидеть, что блудный сын магистра Галварда вернулся, да еще и с Инквизицией и южной Церковью за своей спиной, со сломленными и покоренными венатори перед ним. Задумаются ли они о том, как именно Кулак Мередит, известный своей ненавистью к магам, оказался прирученным тевинтерским альтусом? Или, зная о репутации Дориана, задумаются о том, кто кого приручил?..
Хотя это не будет иметь никакого значения. Чуть вздрогнув от восторга, Дориан запоздало понимает: да всем будет без разницы. Половина Магистериума подставила бы задницу Каллену, если бы речь шла о связи с Инквизитором. Дориан хмыкает, представив себе это; можно подумать, хоть кто-то из этих надушенных нытиков сможет выдержать внимание Каллена...
Тот тем временем снова развернул Дориана, стоит у него за спиной, пока они оба смотрят в лицо Андрасте. Из-за спины он начал расстегивать тунику Дориана — и быстро, после многочисленных ночей практики.
Это какое-то особенное попрание святынь, в которое Дориан едва верит. Каллен собирается взять его прямо здесь, на полу сраной часовни Андрасте. Нет сомнений: рядом с одеялами лежит небольшой флакон с любимым маслом Дориана, который с головой выдает ложь Каллена, будто он не планировал происходящее. Что же, Дориан сегодня принял ванную и подготовился, как обычно, так как предвкушал полный развлечений вечер...
Моргнув, он вдруг понимает, что у безумия Каллена на этот раз есть какое-то обоснование.
— Ты пришел сюда за советом, — говорит он.
Каллен уже расстегнул его тунику и теперь медленно снимает ее с Дориана — и на секунду лишает того голоса, мучительно медленно проведя ладонью по всему торсу, от ключиц до шнуровки на брюках. Вопреки ожиданиям Дориана, он не запускает руку ему в штаны — вместо этого проводит по ним, касается еще не вставшего члена Дориана сквозь ткань, уверенно, со знанием дела массирует его основанием ладони — Дориан крупно вздрагивает, забыв обо всем, и позволяет себе расслабиться, опереться на теплое обнаженное тело у себя за спиной.
Сосредоточиться.
Сглотнув, он пытается собраться с мыслями.
— Ты... Ты пришел спросить Андрасте, ехать ли со мной в Тевинтер?
Каллен целует его в очередной раз, пальцами находит головку члена Дориана, гладит ее сквозь кожаные штаны.
— Я просил ее о знаке, — говорит он, — а затем вошел ты.
Создатель.
— А если бы я не появился?..
— Я понял бы, что тебя нужно оставить.
А он ведь тут только благодаря собственным антисоциальным настроениям.
Дориан пытается подумать, но Каллен хорошо знает его тело — и у него теперь стоит в полную силу. И Каллен, похоже, доволен этой переменой, поэтому расшнуровывает наконец штаны на Дориане, спускает их — медленно, словно напоказ. Дориан стонет будто в оцепенении, торопливо стаскивая с себя сапоги.
Когда он говорит, то звучит так, будто запыхался:
— Т-так ты...
Каллен кусает его у основания шеи — легонько, но он нарочно поворачивает голову так, чтобы укусить клыком, и боль заставляет Дориана охнуть.
— Т-ты торговался, так? Если бы я не пришел, ты оставил бы меня.
Ему больно даже думать об этом — и эта боль настораживает сама по себе.
— Но если бы я появился, то т-ты поехал бы в Тевинтер со мной... и что еще?
Прикинулся бы, что эта статуя — Мередит и что он ебет тевинтерского мага ради ее удовольствия? Или предложил бы его для развлечения Лелианы? Или Жозефины?
Дориан отвлекается от чарующих прикосновений Каллена, чтобы проверить, нет ли за статуей дырок в стенах, через которые за ними наблюдают.
— Если бы ты появился, — говорит Каллен, целуя все еще саднящее место укуса, — я обещал, что помогу тебе помолиться.
Это звучит подозрительно просто, и Дориан пытается понять, в чем подвох, пока Каллен опускает его штаны достаточно низко, чтобы можно было оставить их на полу. Теперь они оба нагие, Дориан чувствует пальцами на ногах мех лежащих внизу одеял. Каллен уже смазал пальцы маслом м теперь проводит ладонями по груди Дориана, находит маленькие золотые кольца в его сосках.
Его можно довести до оргазма только играя с сосками — Каллен несколько раз делал это, и теперь знает, что Дориану нравятся больше всего очень нежные ласки: поглаживать круговыми движениями, иногда выкручивать, легко щелкать по кольцам или тянуть за них, отчего в паху у Дориана всегда заметно тяжелеет.
Дориан закусывает губу, но, хотя он старается оставаться сосредоточенным, Каллен слишком хорошо его знает. Он провел месяцы, изучая, как сделать из Дориана бесполезную, потерявшую всякую рассудок куклу — и если есть где-то магическая школа, где учат лишать любовника всех сил, то Каллен ее несомненно возглавляет.
— Благословенная Андрасте, — шепчет Каллен, пальцами одной руки нежно подергивая за кольцо в соске, другой в том же ритме надрачивая член Дориану, — дивитесь же совершенству.
Дориан настолько увлечен происходящим, что не сразу понимает его, по инерции он вспоминает продолжение: ...дивитесь же совершенству, ибо оно уходит; вы принесли на Небеса грех, а в мир — проклятье.
Каллен молится, но он не закончил строку песни...
— Разве он не прекрасен?
Каллен отпустил кольцо — наверное, потому что Дориан начал стонать и подрагивать от первых признаков наступающего оргазма — и поднял руку, так что теперь один из смазанных маслом пальцев у Дориана во рту; Дориан без сил втягивает его, сосет — чувствует, как дыхание Каллена становится быстрее.
— Разве не услаждает он твой взор?
Чего-чего?!
Но потом Каллен поднимает его и попросту укладывает на одеяла, и Дориан теряет нить мысли на какое-то время под натиском рук Каллена, его рта и тяжести его тела.
А затем Дориан стоит на коленях — лицом к Андрасте, как обычно; Каллен лишь наполовину здесь, так увлеченно он пожирает глазами Дориана, но раз за разом он разворачивает его именно в этом направлении. Дориан согнут, пойман в круг уверенных рук Каллена, и Каллен движется внутри него.
Обычно все происходит совсем иначе — обычно Каллен прижимает Дориана книзу и изо всех сил старается протрахать Дориана сквозь пол, или кровать, или дверь, или любую другую поверхность, на которой они оказываются. Ему нравится слышать, как беспомощно Дориан стонет в оргазме, он любит звуки жесткого секса, грохот трясущейся на петлях двери, или скрип изголовья у кровати, или стоны досок пола под ними. Каллену нравится, когда все, от Дориана до самих законов природы, оказывается подчинено его силе.
Но сейчас он движется медленно — ритмично и глубоко, под таким углом, что Дориан чуть ли не с ума сходи. И на этот раз он не пытается сделать Дориану больно, не заставляет комнату ходить ходуном, не трахает Дориана с такой силой, что иногда тот всерьез беспокоится, не грозит ли ему сотрясение мозга (затем, правда, расслабляется и получает удовольствие).
Его нежность прекрасна — и обманчива в своей жестокости: Каллен удерживает Дориана на грани так долго, что кажется, будто прошло несколько часов.
И все это очень, очень странно.
Дориан не задумывается об этом; он расслабляется и получает удовольствие, а заодно — ха! — молится, чтобы не кончить раньше времени и не испортить происходящее.
Но его не удивляет, что стоит дыханию Каллена ускориться, как истинная его натура начинает проявлять себя, становится видна под той маской, которой Каллен попытался ее скрыть. Каллен трахает его жестче, а затем, дернувшись, возвращается к более нежным движениям. Он кусает Дориана рядом с лопаткой, и Дориан чувствует, как дрожат его челюсти от желания прокусить кожу. Каллен побеждает в этой схватке с самим собой, но затем его свободная рука поднимается к груди Дориана, и жесткие пальцы сгибаются, словно когти, с силой проводя по коже, достаточно грубо, чтобы оставить синяк... и затем Каллен останавливается. Его пальцы дрожат у ключиц Дориана, он тихо стонет от усилий, которых ему стоит удержаться от той потребности, что бушует внутри.
И это неправильно. Это не Каллен. И Дориан тоже хочет совсем не этого. Как можно? Он привык к любовнику, который не сдерживается, который не относится к Дориану как к нежному тепличному цветку. Быть в центре яростной страсти Каллена — особое удовольствие, сродни тому, как оседлать норовистого великолепного скакуна, который может скинуть тебя и растоптать — но что за скачка ждет прежде этого! А осматриваться на следующий день... возвращает веру в себя: все эти следы от зубов, синяки от пальцев, болезненные ощущения, когда пытаешься сесть.
Дориан никогда не бывает более удовлетворенным и более уверенным в собственных силах, чем в те моменты, когда Каллен берет его, тянет за волосы, шепчет ему на ухо сладостные ругательства.
Так что теперь он освобождает руку и хватает Каллена за сжимающуюся и разжимающуюся ладонь, подсознательно уже зная, чего тот хочет. Поднимает его ладонь, прижимает пальцы Каллена к собственному горлу.
О да. Каллен сбивается с ритма; Дориан слышит, как его дыхание замирает на секунду и ускоряется. О да, да!
Каллен знает Дориана, но и Дориан знает его, и понимает прекрасно, что клинки в душе Каллена не могут быть спрятаны в далекий ящик так просто. И что у них за искусные лезвия, а? Каллен кусает его, а затем слизывает нежно кровь; он трахается жестко, но никогда не кончает первым; он целуется так, словно Создатель возвращается к этому миру, словно Дориан — единственное не покорившееся ему поле боя... но Каллен не пытается покорить его. Ему нравится само сражение, он любит это принуждение, и вынужденное подчинение Дориана, и выплеск каких-то своих внутренних демонов — не меньше прочего. Душой Каллен никогда не покидал Казематы, и никогда их не покинет.
Он чудовищен, но почему это должно пугать Дориана? Дориан просто обожает чудовищ.
Так что, когда рука Каллена вздрагивает от неуверенности, Дориан сжимает свою ладонь на его пальцах еще крепче — и конечно же, одного этого движения достаточно, ведь соблазн и без него был велик, не так ли?
И пока Каллен сжимает горло Дориана, он начинает толкаться быстрее, потому что ему нравится это — о Создатель, как ему нравится причинять Дориану боль. Он нагибает Дориана ниже, чтобы лучше слышать шлепки плоти о плоть, и его дыхание становится все более шумным, пока Дориан борется за каждый вдох.
Пальцы сжимаются еще сильнее, и Дориан начинает волноваться, что ошибся, потому что в глазах у него темнеет — и да, это Каллену тоже нравится, не так ли? Этот едва заметный страх в Дориане?
Но в его отношении все равно сквозит забота, понимает Дориан практически на грани панической атаки, и страх отступает. Накатывает оргазм и ощущается лучше, чем когда бы то ни было, сжимаясь вокруг него, концентрируясь в ускоряющихся толчках Каллена внутри него, пронизывая его разрядами тока, как надвигающаяся гроза.
«Я умру», — ясно понимает он, а в следующую секунду думает: не смей останавливаться, ебнутый ты лунатик, иначе умрешь ты.
И по большому счету, в этой часовне не только Каллен чудовище, верно? Становится до странного тихо — ни стонов, ни шлепков, Дориан даже собственных хрипов не слышит. Он как-то оказался внизу, уткнувшись лицом в одеяла, и от всего него осталось только удовольствие — оно и рука Калена, которая сжимается и сжимается на его горле, пока второй тот неистово дрочит ему, и...
Погодите. Он может слышать. Биение собственного пульса.
Ладонь на его горле разжимается. Воздух сладок на вкус, отстраненно думает он.
...а затем Дориана вбрасывает в собственное тело — и он кончает, да благословенна будет Андрасте под руку с Создателем! И стены самой Бездны падают на него, и он готов потерять рассудок от этого, и пытается кричать, выталкивая те крохотные остатки воздуха, что есть у него в легких, и его хватает только на жалобное скуление, и он забывает собственное имя...
...и возвращается в реальность, подрагивая от отголосков оргазма. При этом он отчаянно дышит, снова и снова вдыхая воздух в горящие легкие, едва замечая что-то еще, даже Каллена, который жестче входит в него раз, другой, и еще, и снова — на этот раз с тихим стоном и «спаси меня Андрасте».
Дориан просто лежит под ним в оцепенении — просто вещь, всего лишь реципиент чужой страсти. Каллен через секунду снова начинает двигаться в нем — но лишь потому что у него еще стоит; трахает, потому что может, а не потому что жаждет. И поэтому у него получается нежнее, и его руки скользят по телу Дориана медленными движениями — особенно приятными, несмотря на то, что пока что любая ласка для Дориана невыносимо остра.
Наконец, Каллену достаточно, и он останавливается. Он все еще внутри, когда наклоняется и касается горла Дориана кончиками пальцев. Тот хочет сказать Каллену, что все нормально, но слова ускользают от него. Сил хватает только оглянуться в надежде передать это без слов, одним взглядом, когда Каллен заглянет ему в глаза. Еще он хочет, чтобы Каллен оставался внутри, несмотря на то, что задница у него болит и он чувствует, как обмякает член Каллена с каждой секундой.
А потом Каллен вздыхает и отстраняется, и Дориан остается один в собственной коже— слишком для него большой. Но что поделать, остается только терпеть.
Одеяла пахнут медведем... и старухой. Дориан отмечает это, и он достаточно вернулся в реальность, чтобы улыбнуться тому, что мать Жизель вынуждена будет спать на его сперме... но Каллен отходит и возвращается с куском какой-то ткани, чтобы привести его в порядок, и вытирает его семя тоже. Черт.
Наступает время для невыразимой нежности — Каллен целует его горло, смотрит ему в глаза, обнимает его и забирает под руку, и какое-то время они просто лежат вместе, не говоря ничего. Пока что слова излишни.
Но через какое-то время Каллен поднимается, садится рядом с ним. Он все еще поглаживает Дориана, втирает свой пот в его кожу, потому что знает, что Дориану это нравится, но в то же время будто продолжает выставлять Дориана напоказ — передвигает руку, чтобы показать бок, поправляет мягкий член, чтобы он живописнее лежал на бедре, и тут-то Дориан решает, что с него хватит.
— Что ты делаешь, коммандер? — спрашивает он наконец.
Голос у него звучит хрипловато, но ничего страшного. Каллен достаточно силен, чтобы раздавить человеку горло, но он сдержался. Важно только это.
Каллену надо отдать должное, на этот раз он не уклоняется от ответа.
— Я обратился к Андрасте за советом — остаться или уехать с тобой. Но если она дала бы мне знак, что я должен ехать, то я обещал помочь тебе в молитве.
Каллен отводит взгляд, на щеках у него виден румянец — впрочем, это легко может быть последствием недавнего секса.
— А молитва... молитва — это восхваление и восхищение, направленные к святым. Нет нужды облекать ее в слова.
Дориан пялится на него. Каллен едва заметно улыбается, но в целом он совершенно серьезен. Он сделал из Дориана приношение. Смазал его хорошенько, нагнул и сделал целое представление из его исступления — а все ради того, чтобы задобрить ебаную статую. Статую Андрасте, между прочим, про которую говорят, что она была счастлива в объятиях сразу двух мужей — и нескольких любовников вне брака, если верить версия более богохульным.
Сначала Дориан возмущен до глубины души. Он не верующий, конечно, но в самом деле!
А затем Каллен проводит пальцами по мышцам пресса Дориана, видным под кожей, останавливаясь на отметинах, что оставил тут и там... и Дориан видит искреннее очарование на его лице. Тогда только до него доходит: Каллен считает, что Дориан достоин восхищения богини. «Дивитесь же совершенству», в самом деле.
Что же, он надеется, что Андрасте понравилось.
Теперь бы ему улыбнуться и безжалостно задразнить коммандера за произошедшее, но между бровей у Каллена залегла мелкая морщинка, будто он хмурится. И Дориан хмурится в ответ, пытаясь понять, что происходит. Впрочем, до него быстро доходит: Каллен посматривает на его горло, где несомненно потихоньку появляется чудесный синяк в виде руки.
Во взгляде у него одновременно удовлетворение и стыд.
Так что Дориан нацепляет ухмылку и потягивается — движение напоминает ему об остальных синяках и травмах, которых меньше, чем обычно, честно говоря, потому что Каллен изо всех сил старался быть нежным. Но их тем не менее дергает от движения, и Дориан шипит от боли, и... да, Каллен пристыженно отводит взгляд.
— Я должен отдать тебе должное, — говорит Дориан с выверенной толикой небрежности. — Думаю, мы не сможем часто так делать, я все-таки очень ценю полноценную мозговую деятельность, но... удушение вышло славное. И сделано идеально.
И теперь на лице Каллена полноценное угрюмое выражение. Он мрачно уставляется куда-то вдаль.
— Я надеялся удержаться от...
Он вздыхает.
— Не собирался запятнать нашу молитву своими... своими греховными... соблазнами.
Наша молитва. Что за чудное, возвышенное название для того извращенного богохульства, что они только что совершили. Сердце Дориана наполняется гордостью — Каллен так далеко продвинулся с тех пор, когда Дориан считал его простецким, пусть и милым, варваром. В Тевинтере он далеко пойдет.
— Почему?
Дориан перекатывается на живот, впрочем, убедившись, что все равно окажется рядом с Калленом. Теперь Андрасте может видеть изящный изгиб его спины и прекрасной формы задницу (пусть и по его собственным словам). Если уж они собрались его показывать богине, надо сделать все как следует.
— Не то чтобы Андрасте сама без греха — два мужа вообще-то. То есть, у них было какое-то соглашение, я уверен, но...
Желваки Каллена напрягаются.
— Хватит уже того, что я... представляю себе, как делаю это с тобой. Но воплощать эти фантазии, здесь, в такой момент...
Дориан пододвигается, бодает Каллена в плечо.
— ...значит дать мне именно то, что я хотел.
Каллен моргает. Дориан видит ту секунду, когда его зрачки немного расширяются — до Каллена доходит, что да, Дориан хотел, чтобы его душили. И что сейчас Дориан разомлевший и довольный, больше удивленный, чем травмированный произошедшим. Каллен качает головой — от удивления, еще не веря:
— Я мог тебя убить.
«Можно подумать, тебя это раньше останавливало». Но Дориан не настолько глуп, чтобы сказать это вслух.
— Не убил же.
— Я мог.
Дориан вздыхает.
— Мог. Но не убил. И поэтому я не поджег тебе волосы.
Каллен умолкает, не находя больше аргументов, и Дориан кладет голову на сложенные руки. Он удовлетворен целиком и полностью, до самых костей, и тело кажется тяжелым, хочется уснуть прямо здесь, под благосклонным взором Андрасте.
Ему хочется сказать, что он согласен с Калленом по обоим пунктам: Каллен будет полезен ему в Тевинтере и их удовлетворение было хорошим приношением для богини. Естественно, что молитва во имя любви имеет больший вес, если эта любовь продемонстрирована наглядно, а не только на словах.
Потому что это ведь и есть любовь, не так ли?
Можно подумать, Каллен бросил бы свою жизнь и отправился бы в Тевинтер, чтобы быть главой стражи какого-то взбалмошного мага (нет, не главой стражи, слишком это плебейски, Дориан придумает ему титул получше, типа примас, да, Каллен будет Примасом Дориана), ради чего-то меньшего.
Можно подумать, ради чего-то меньшего Дориан стал бы молиться о том, чтобы остаться с ним, и так возликовал бы, когда нашелся способ быть вместе.
Но он вымотан до предела, потому что Каллен в буквальном смысле затрахал его до полусмерти, и поэтому Дориана хватает только на то, чтобы спросить:
— До утра нас здесь побеспокоят?
Каллен качает головой.
— Я задвинул засов на двери.
— Какой ты предусмотрительный.
Дориан расслабляется, надеясь, что Каллен тоже останется спать.
Спустя какое-то время Каллен шепчет «спасибо» и вытягивается рядом с Дорианом. И эта благодарность направлена не ему.
«Да... — думает Дориан, смотря на изящные черты статуи, прежде чем сон укрывает его и уносит сознание прочь. — Спасибо».
И это тоже молитва.
@темы: фанфик, жанр: слэш, подарки, персонаж: Каллен, персонаж: Дориан, фест Secret Justice'18, рейтинг: NC-17
пятница, 12 января 2018
Secret Justice 2018, деанон
Название |
Автор |
Описание |
|---|---|---|
| «Мое сердце тоже...» миди |
gerty_me | Максвелл Тревельян/Дориан, PG-13 - R, слэш, флафф, романс |
| «Сложная рабочая атмосфера.» арт |
HerbstRegen | Дориан/Максвелл, G, джен, флафф |
| «Я тоже ♥» мини |
Ernst Wolff | Максвелл/Дориан, NC-17, слэш, флафф, кофейня!АУ |
| «Венок» драббл, перевод |
feline71, gerty_me, Уми | Мерриль, Фенрис, G, джен, дружба |
| «Да пошли они, эти Глубинные тропы» драббл, перевод |
Уми | Карвер/Мерриль, G, джен/гет, флафф |
| «пуля, сердце или пистолет» коллаж/обои |
Mor-Rigan | Каллен/Дориан, G, слэш, любофь + мафия!АУ |
| «Я вижу сны» мини |
GRAFENONE | м!Лавеллан/Дориан, PG-13, слэш, мистика |
| «***» миди |
grasskiller | Макс Тревельян/Дориан/Бык, NC-17, слэш, ПВП |
| «Этот человек (или государственной важности дело)» мини |
gerty_me | Каллен/Дориан, G, пре-слэш, флафф, романс |
| «Долгий путь домой» миди |
Ernst Wolff | Хоук/Андерс, R, слэш, ангст |
| «Эгоисты не умеют прощаться» арт |
Oriental_Lady | Дориан/Каллен, PG-13, слэш, ангст |
| «Приглашение» арт |
KirioSanjouin | Дориан (намек на Каллен/Дориан), R, слэш |
@темы: общий пост, фест Secret Justice'18
понедельник, 08 января 2018
Кто узнал своего тайного справедливого санту?
Кто не узнал своего, но готов угадать чужих?
Делитесь своими теориями и предположениями. Самому догадливому не достанется медальки, но достанутся почет и слава!
P.S. Авторы могут, сохраняя анонимность, пообщаться с комментаторами через гостевой аккаунт соо. Логин и пароль в эпиграфе.
Кто не узнал своего, но готов угадать чужих?
Делитесь своими теориями и предположениями. Самому догадливому не достанется медальки, но достанутся почет и слава!
P.S. Авторы могут, сохраняя анонимность, пообщаться с комментаторами через гостевой аккаунт соо. Логин и пароль в эпиграфе.
.
@темы: фест Secret Justice'18
воскресенье, 07 января 2018
Увы, наш фест оказался проклят богами дедлайна, поэтому не все исполнения смогли дойти вовремя. Не все исполнения смогли дойти целиком. Некоторые не смогли дойти вовсе. И тем не менее, подарок достанется каждому, а некоторым - даже два. Поэтому:
❅Подарок для Ernst Wolff
❅Подарок для gerty_me
❅Подарок для gerty_me #2
❅Подарок для GRAFENONE
❅Подарок для GRAFENONE #2
❅Подарок для grasskiller
❅Подарок для HerbstRegen
❅Подарок для KirioSanjouin
❅Подарок для Mor-Rigan
❅Подарок для Shoemaker
❅Подарок для Shoemaker #2
❅Подарок для Кито
С праздниками, друзья! Спасибо всем, кто принял участие и всё успел, вы настоящие звёзды 
А теперь скорее, разворачивать подарки!
А теперь скорее, разворачивать подарки!
❅Подарок для Ernst Wolff
❅Подарок для gerty_me
❅Подарок для gerty_me #2
❅Подарок для GRAFENONE
❅Подарок для GRAFENONE #2
❅Подарок для grasskiller
❅Подарок для HerbstRegen
❅Подарок для KirioSanjouin
❅Подарок для Mor-Rigan
❅Подарок для Shoemaker
❅Подарок для Shoemaker #2
❅Подарок для Кито
код ДА обзорам
@темы: dragon age, общий пост, подарки, фест Secret Justice'18
Подарок для: Кито
Название: Приглашение
Автор KirioSanjouin
Размер: 1200 × 839
Пейринги и персонажи: Дориан (намек на Каллен/Дориан)
Категория: слэш
Рейтинг: R
Примечания: Всегда доставляли эти дырявые стены в комнате Каллена, создают такую романтическую обстановку
@темы: dragon age, жанр: слэш, подарки, фан-арт, персонаж: Дориан, фест Secret Justice'18, рейтинг: R
Подарок для: Shoemaker
Название: Эгоисты не умеют прощаться
Автор: Oriental_Lady
Размер: 1024 × 1738
Пейринги и персонажи: Дориан/Каллен
Категория:слэш
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: по заявке №6- Каллен/Дориан. Дориан так не решается признаться в своих чувствах Каллену. Каллен погибает/старчивается. Дориан воскрешает его в виде нежити. Мучается, мается. Концентрация агнста: токсическая.
Предупреждения: смерть персонажа, АУ
Примечания: Сновым годом всех стекловатников!
@темы: жанр: слэш, подарки, персонаж: Каллен, фан-арт, персонаж: Дориан, фест Secret Justice'18, рейтинг: PG-13
Подарок для: Shoemaker
Название: Долгий путь домой
Автор: Ernst Wolff
Бета: как и всегда, в плане редактирования занимаюсь онанизмом
Размер: миди, ~7.500 слов
Пейринги и персонажи: Хоук/Андерс
Категория: слэш
Жанр: ангст
Рейтинг: R
Краткое содержание: После событий в Киркволле Андерс думает, что больше никогда не увидит Хоука. Но небо разверзается, в ушах звучит Зов, созданный Корифеем, их дороги вновь сходятся. И конечный пункт – Бездна.
Предупреждения: я не уверен, что здесь, как требовала заявка, ангст такой, что ложка стоит. Но по моим меркам получилось печальненько.
(– Я ненавижу две вещи, – говорит Гаррет. – Смерть и ложь.
За его спиной трещит огонь в камине. Сколько раз они вдвоем сидели перед этим пламенем, и Гаррет касался волос Андерса, и в каждом его прикосновении было так много нежности, что сердце сжималось. Теперь огонь кажется темным, бросает тревожные отблески на стены. Гаррет – с прямой спиной, руки скрестил на груди, лицо мрачное. В глаза ему Андерс старается не смотреть. В висках звенит. По телу разливается боль и усталость от недавней битвы. А стоит вспомнить, как Орсино превратился в монстра, – сразу начинает тошнить.
– Со смертью я справлюсь, когда придет время, – продолжает Гаррет. – Но ложь… – Он втягивает воздух в легкие, и Андерс наконец осмеливается поднять на него взгляд. Один глаз заплыл, все доспехи в крови, но сам он – цел, и лишь Андерс знает, какой ценой досталась Гаррету его победа. В руках Андерса так пусто, в сердце – холодно, и в нем не осталось ни крохи магии, чтобы вылечить себя. Он едва успевал вливать в Гаррета все, что было, только бы он не почувствовал, что ему наносят очередной смертельный удар.
Когда все закончилось, и храмовники склонились перед Гарретом, Андерс уже не понимал, что происходит. Он вымотался. Он должен был хотя бы немного передохнуть. И в голову, опустошенную, больную, потекли мысли: как ловко Гаррет перетянул его на свою сторону. Как убедил. Андерс столь многое отдал за спасение магов, а под конец прогнулся под человека, который владел его сердцем, и пошел с ним рука об руку. Стал убивать тех, кого поклялся защищать. Он предал магов. Он предал сам себя. А до этого – предал Гаррета. И к чему тогда все было? Зачем Гаррет стиснул его руку в своей и потащил в дом мимо шеренг храмовников? Они с удовольствием убили бы и его, и Мерриль, им плевать, сражались они с Гарретом или против него. Но Гаррет увел его. Зачем-то спас. Видимо, для того, чтобы начать этот тяжелый разговор.
– Что ты хочешь? – тихо спрашивает Андерс. У него нет сил, чтобы повысить голос. Он не желает ссориться. Впрочем, они и так в ссоре. С того самого мига, как Церковь взлетела на воздух, и лицо Гаррета исказилось. Андерс запомнил его потрясение навсегда. Лучше бы Гаррет убил его сразу. Лучше бы убил. Это было бы милосердно. А оставить жизнь, переломать и вынудить встать на сторону ненавистных храмовников… Это стало местью за предательство.
Гаррет вздыхает. Видно, что ему хочется закрыть глаза, но он не может себе позволить эту малость. Он следит за Андерсом, словно тот может наброситься на него и убить.
– Я стану Наместником, – говорит Гаррет. – Сегодня, завтра… неважно. Все уже решено.
– Ты все решил, – поправляет Андерс.
– Да, я, – отвечает Гаррет. В здоровом глазу его – недобрый блеск. Андерс неосознанно пытается дотянуться до Тени, чтобы зачерпнуть силы, и вылечить кровоподтек под вторым глазом Гаррета. Вовремя останавливается. Если сейчас коснуться Гаррета магией, то он бросится грудью вперед, как на врага. – А у Наместника дома не может жить маг, разрушивший город.
– Понял, – шелестит Андерс. Горло сжимается, и ему все труднее говорить. – Я уйду.
И несмотря ни на что, он все еще ждет, что Гаррет скажет ему: оставайся. Мы придумаем, что сделать. Или я уйду с тобой. Эти годы, что мы провели вместе, – не пустой звук. Андерс хочет услышать, что Гаррет его любит. Хочет сам сказать ему эти слова. Но молчит.
– Так будет лучше для нас обоих, – жестко говорит Гаррет. – Гарлок меня раздери, Андерс! – вдруг рычит он. – Как тебе в голову пришло… – он замыкается, сжимает губы, качает головой.
Андерс разворачивается и бредет к двери. Хватит испытывать терпение Гаррета. Хватит тратить время. Если он хочет убраться из города живым, то нужно действовать как можно скорее. Теперь, когда взгляд Гаррета не приковывает его к месту, как бабочку иголкой к доске, становится чуть легче, и Андерс спрашивает:
– Почему ты выбрал их?
Он знает, что Гаррет ненавидел одинаково и Мередит, и Орсино. Его выводили из себя и маги, точно сошедшие с ума, и тупоголовые храмовники, сорвавшиеся с цепи. И все же он не стал сражаться за Андерса и за то, что дорого ему. Он выбрал сторону его врагов.
Ответа Андерс не ждет, но Хоук все же произносит:
– Потому что это был наш единственный шанс выжить.
Андерс кивает, принимая этот ответ. Да. Маги были в меньшинстве. Как и всегда. Он тянется за посохом, прислоненным возле двери, и на запястье его смыкаются пальцы Гаррета, царапает кожу латная перчатка.
– С этим тебя сразу убьют, как только выйдешь за порог, – с угрозой говорит Гаррет.
Андерс не сопротивляется. Он оборачивается к Гаррету, чтобы посмотреть на него в последний раз, а Гаррет ломает посох пополам о колено.)
Ночью Андерс разводит огонь. Ему удается поймать нага, и он жарит его над открытым пламенем. Широкие кроны деревьев скрывают небо, прячут Андерса от целого мира. Он рад короткой передышке. Сон не идет, только свинцовая усталость опутывает ноги, и изможденный разум сдается под напором черных мыслей. Он раз за разом прокручивает в голове последний разговор с Гарретом, ненавидит его, тоскует по нему, хочет ударить его, нуждается в нем. Гаррет – единственное, что удерживало на плаву в последнее время. Андерс сошел бы с ума, не будь рядом с ним любимого. Впрочем, он и так повредился рассудком, раз до сих пор жив. Ему опять хочется погибнуть. У него нет цели. У него не осталось близких. Даже Справедливость, одолевавший его долгие годы, диктовавший ему свою волю, пропал. Андерс смотрит, как огонь обугливает тушку нага, и жалеет, что это не его тело пожирает огонь.
Он идет по инерции – как можно дальше от Киркволла, как можно дальше от людей. Он давным-давно потерял счет дням. Помнит лишь, что бесконечно долго трясся на шхуне, и над головой темнело небо в зияющих прорехах звезд. Потом – шел, не разбирая дороги, перебиваясь водой из рек, ягодами и изредка – пойманной дичью. Пытался спать, но удавалось лишь ненадолго задремать. Он превратился в комок боли и грязи. В нем нет ничего от прежнего Андерса. Он – призрак. Нежить.
Потом случается странное. Зеленый огонь, рана на небе. Отголосок взрыва. Андерс падает в сон, в Тень, и там все приходит в движение. Духи и демоны кажутся знакомыми, Андерс бежит от них. Звенит в затылке колокольчик. Опасность. Он выпутывается из сна и решает, что не стоит спать, если он не хочет стать одержимым. И так проходит еще много дней.
А потом – Зов… Зов чарующий, мелодичный, такой… знакомый. Андерс прислушивается к нему. Поначалу ищет сход на Тропы, чтобы покончить со своей никчемной, затянувшейся жизнью, но потом, устав, забивается в покинутый кем-то дом – и отдыхает. Тогда он вдруг понимает, что Зов этот уже слышал. И едва не убил Гаррета, пока вилась в голове дурная песня. Он хватается за это воспоминание, прокручивает его в голове. Потом пишет письмо, найдя в доме чернильницу и обрывок пергамента. Как передать его в нужные руки, он пока что не знает. Но в нем загорается огонек, и этого достаточно, чтобы начать действовать.
(– Так ты просишь меня о помощи? – усмехается Гаррет.
Он – полулежит в постели, просматривает письма. Андерс – на его груди, ухом – над его сердцем, слушает ровное биение. Хорошо. Спокойно. Хоть и немного страшно. Хоть и бесконечно стыдно. Но признаться в том, что он собрался совершить, нельзя.
– А ты мне откажешь? – спрашивает Андерс. Рассеянно улыбается. Совесть в нем бунтует. Но если отступиться от плана, он вспыхнет, взорвется. Справедливость, изрешетивший его разум, разорвет его плоть на куски. И… разве он сам не хочет этого? Разве он не собирался встряхнуть мир до основания, чтобы освободить магов от храмовничьего гнета? Справедливость придал его намерениям форму, сделал его цель простой и осязаемой. Он сам хотел этого. Он сам…
– Разве я могу тебе в чем-то отказать? – вопрошает Гаррет.
Он гладит Андерса по голове, накручивает на палец распущенные локоны. Его грудь мерно вздымается, и Андерс целует его в солнечное сплетение.
– Ладно, – вздыхает Гаррет. – Отвлеку я Эльтину… а что будешь делать в этом время ты? А, Андерс?
Подняв на него голову, Андерс мгновение колеблется, а потом тянется к губам Гаррета с поцелуем.
– Хороший отвлекающий маневр, – шепчет Гаррет и смахивает письма на пол. – Так ты мне не скажешь?
– Ты доверяешь мне?
Андерс смотрит ему в глаза, приподнявшись на локтях. Не дождавшись ответа, он вновь опускается на грудь Гаррета, чувствует, как ускорилось его сердцебиение, как сплетается внизу живота тугое желание, и ему становится горько. Гаррет знает, что Андерс лжет ему. Гаррет не доверяет ему. Но все равно выполнит его просьбу.
Они занимаются любовью, а на следующий день Гаррет забалтывает Эльтину, пока Андерс отрезает все пути к нормальной жизни.)
Андерс без труда прикидывается обычным человеком. Он получает очередное письмо от Натаниэля, привязывает к лапке ворона ответ, отправляется в сторону Крествуда. Вместе с торговым караваном Страуд передает ему посылку, и Андерс облачается в доспехи. Он поглаживает грифона, сверкающего на груди. Одолевает целый ворох чувств: сожаление, тоска, вина. Обида, в конце концов. Он недолго пробыл Серым Стражем. И поначалу ему даже нравилось.
Приходится избегать людных мест, чтобы его не заметили за колдовством. На поясе для отвода глаз болтаются кинжалы, которыми он толком не научился пользоваться. Нежити все больше, и он сознает, что у него два пути: или скрыться в какой-нибудь пещере, или прилюдно признаться, что он маг, и начать защищать людей. Но что, если его узнают? Он вновь держится за жизнь, потому что у него осталось незаконченное дело.
Он ведь узнал этот Зов – так морочил его Корифей. Именно эти диссонансы звенели в ушах, когда он помогал Гаррету найти упоминания о Малкольме Хоуке. Видимо, в чем-то они в тот день ошиблись, и древняя тварь не ушла в могилу. Придется исправить эту ошибку. Затаившись в пещерах Крествуда, он ждет Инквизитора. Он знает, что Корифей выжил и воздействует на Серых Стражей. Он знает, что готовится что-то страшное. А еще он понимает, что все это связано с дырой в небе.
Прячась в пещере, он пытается привести себя в порядок. Спутанные волосы не получается расчесать, и он отрезает их ножом. Держа перед собой начищенный до блеска нагрудник, он придирчиво оглядывает свое искаженное отражение. Пусть он и разрушен изнутри, но не покажет этого Инквизитору. Сначала он сделает все, что в его силах, чтобы помочь, а потом… Потом уйдет сражаться с нежитью, заполонившей Крествуд, и бесславно погибнет. Это не худший исход в его случае.
Наконец он слышит, что в его логово заглянули гости. Андерс не торопится явить себя. Прислушивается. Мужской голос частит:
– Почему еще ни разу нам не сказали: мы справились сами, господин Инквизитор, отдыхайте, ведь вы так устали с дороги! А для ваших спутников у нас приготовлены особенно мягкие кровати, этот красавчик явно привык к шелковым простыням…
Раздается короткий смешок. Андерс переступает на другую ногу, чтобы в прореху между досками, скрывающими его, посмотреть на гостей, и под его стопой предательски скрипит мелкий камень. Он замирает. Звук едва слышный, но его посетители останавливаются.
– Страж? – вполголоса зовет его один из мужчин.
Выдохнув, Андерс выходит из укрытия, и его взору являются все спутники Инквизитора. Его сковывает на миг дрожь, по телу катится холодная волна, точно в него плеснули из ведра, и кажется, что он сейчас задохнется. Но в тот же миг он, овладев собой, хрипло говорит, стараясь глядеть лишь на мужчину, чья ладонь горит зеленым огнем:
– Инквизитор?
– Блондинчик, – скрипуче выдает Варрик, не позволяя Инквизитору ответить, – следовало бы догадаться… да вот беда: я полагал, что ты уже мертв.
Справившись с первым шоком, Андерс криво улыбается. Вот кого он никак не ожидал увидеть: гнома, обожавшего Гаррета. Как он ликовал, должно быть, когда Андерс убрался из города. И почему Андерс понятия не имел, что теперь лучший друг Варрика не Защитник, а Инквизитор?
– Я чего-то не знаю? – интересуется один из мужчин. Он стоит за плечом Инквизитора, глаза весело сверкают. Маг. Надо же. Как напоминает их компанию – Андерс тоже всегда держался возле Гаррета, поигрывая посохом, пока тот возвышался горой впереди, положив руки на эфес меча.
– Трогательная встреча старых приятелей, – говорит Андерс, и челюсть сводит от натужной улыбки.
Он теряет все слова, что готовил. Варрик здесь. Осколок его прошлой жизни. И Варрик знает о нем все. Он настроит Инквизитора против Андерса… Страшит не смерть. Страшит победа Корифея. Имея в подчинении Серых Стражей, он получит что угодно.
– Инквизиция соединяет сердца, – неуклюже шутит Инквизитор, и атмосфера разряжается, воздух перестает быть густым и удушливым. – Вот, Страж, как ты просил, – говорит он и протягивает Андерсу длинный сверток.
– Спасибо.
Высвобождая посох из плотной ткани, Андерс рассказывает о своих догадках, о расследовании, которое провел. Ему вдруг становится легко, словно он вернулся в прошлое, и речь льется, а Инквизитор внимательно его слушает. Он подтверждает догадки Андерса, забирает несколько писем Страуда, чтобы внимательнее изучить их, пока Андерс любуется посохом. Как давно он не держал в руках ничего подобного… С тех пор, как Гаррет сломал посох, который сам же и подарил, Андерс чурался любых магических предметов. А теперь сила втекала в него широким потоком, дышалось легко, да и сердце словно стало легче обычного…
– Я бы отнял у него эту штуку, – вполголоса говорит Варрик. – Были уже прецеденты…
– Если бы он хотел убить нас, то сделал бы это и без посоха, – фырчит маг, спутник Инквизитора. И все же Андерс чувствует, как вокруг мага сгущается сила, потрескивает воздух.
Выдохнув, Андерс откладывает посох в сторону.
– Я не был до конца честен, Инквизитор, – наконец говорит он. Лучше он сам расскажет, иначе из уст Варрика рассказ получится слишком захватывающим. – Я… я недолго был Стражем. Так вышло, что я оказался в Киркволле, и… – он облизывает губы.
– Отступник, взорвавший Церковь! – вдруг произносит маг. Глаза его широко распахнуты. Он зачем-то кладет ладонь на плечо Инквизитору, но тот и не собирается ринуться на Андерса. Варрик кривит губы в усмешке. – Какое счастье, что Кассандра осталась помогать в деревне…
– Да уж, – бормочет Инквизитор. – Что ж…
Он взъерошивает короткие рыжие волосы. Молчит.
– Понимаю, что вы не захотите со мной работать, – на всякий случай говорит Андерс, – но прошу вас не принимать скоропалительных решений. Разберемся со Стражами – и вы больше никогда меня не увидите.
– И, надеюсь, не услышим, – хмыкает Варрик.
– Взрыв той Церкви меркнет перед взрывом Конклава, – замечает Инквизитор. – Так что… ах да, ты с нами? – спохватывается он.
– Нет, – мотнув головой, говорит Андерс. – Встретимся в крепости Западного Предела. И я все хотел сказать, – вспоминает он. – То, как вы поступили с магами Рэдклиффа, заслуживает уважения.
«Иначе бы я не написал вам», – добавляет он про себя.
Ночью он устраивается на холодной земле. Подстилка из пожухлой травы расползлась, тонкий плащ не греет. Андерс надеялся, что вместе с Инквизитором уедет из Крествуда, проведет немного времени в его крепости, переведет дух. Он лишь сейчас понимает, как ждал этой передышки, как мечтал о купальне, горячей пище, кровати. Гарлок раздери этого Варрика… Если бы не он, Андерс уже нашел бы общий язык с Инквизитором и его насмешливым магом. Но ему остается только провести ночь здесь, в пещере, и двинуться в путь дальше. На Западный Предел.
(У Гаррета всегда руки теплые. Он скользит ладонями по телу Андерса, грубыми, задубевшими подушечками пальцев – по нежной коже, и внутри все плавится, горит. Андерс поддается ему, обвивает ногами талию. С Гарретом запредельно хорошо, особенно сейчас – на его огромной кровати, в темной комнате. На улице день, но окна занавешены плотно, дверь закрыта на ключ, и нет никого, кроме них двоих, в этом огромном мире. Гаррет касается губами его шеи – сначала ласково, невесомо. Андерс впивается пальцами ему в плечи, и Гаррет смыкает зубы, оставляя синяк. Андерса перекручивает от жгучего желания. Он толкается бедрами к паху Гаррета, через ткань штанов чувствует его твердый член. Сам он – обнажен, открыт, беззащитен. Он тянет одежду Гаррета вниз, стискивает его ягодицу, и Гаррет на миг отстраняется от него, намереваясь раздеться…
В результате он так и остается в штанах, когда задирает ногу Андерса себе на плечи и входит в податливое тело. Андерс крепко обнимает его за шею, Гаррет утыкается лицом ему в изгиб шеи, они дышат в унисон, подрагивают от напряжения, и пот катится на простыни. Гаррет двигается рывками, быстро, вожделеет до сумасшествия, и перед глазами Андерса взрываются звезды. Все происходит молча. Ступней Андерс пытается сдвинуть ниже приспущенные штаны Гаррета, но не получается, и при каждом толчке чувствует прикосновение пояса к ягодицам.
– Не возись, – хрипло выдыхает Гаррет, залепляет ему губы поцелуем.
Просунув руку под лопатки Андерса, он обнимает его до хруста ребер. Двигает бедрами все быстрее, дышать почти нечем. Они не целуются, только губы сцеплены, зубы сталкиваются. Душно. Андерс крепко обхватывает Гаррета, уже больно в бедре ногу, закинутую на плечо Гаррета, но так даже лучше, ярче, сильнее… еще сильнее, мысленно просит Андерс, но не может и звука проронить, чувствует острую кромку зубов Гаррета под нижней губой. Движения становятся беспорядочными, член зажат между их телами, пульсирует, горячий, каменный, и внутри, как поршень, ходит член Гаррета. Андерс сжимается вокруг него, стонет. Гаррет обнимает его так, словно хочет задушить, переломить пополам – и замирает. Андерс наконец откидывает голову назад, жадно втягивает воздух, наклоняет голову в сторону, чтобы об подушку вытереть пот.
– Нет, – шепчет, останавливая Гаррета. – Давай так.
Гаррет понимает его. Опускается губами к шее, целует. Больше не пытается вытащить из него член. Ласкает Андерса, оставаясь внутри. А Андерсу много и не надо, пара прикосновений – и он кончает, выломанный истомой.)
Ветер взметает песок вверх. Прикрыв лицо ладонью, Андерс идет по пустыне, опираясь на посох. Он ненавидит палящее солнце. Нагрудник с грифоном нагрелся так, что обжигает пальцы, стоит только до него дотронуться. Впереди маячит грузная фигура очередной кровожадной твари, и Андерс, взмахнув посохом, замораживает ее. Хорошо, что дракон, которого он заметил в небе, им не заинтересовался… Он идет вперед. Вспоминает вдруг, как впервые встретился с Гарретом. Не столько увидел, сколько почувствовал: кто-то вошел в клинику, кто-то с недобрыми намерениями. Он не успел подумать. Тогда за него думал Справедливость, пока еще в критические моменты, а потом… Потом Андерс растворялся в его воле, только порой обнаруживал, что пальцы заляпаны чернилами, вокруг валяются манифесты, а в памяти – дыра вместо последних часов.
Но в первую встречу с Гарретом Справедливость еще не вплавился в его сознание. Он вспыхнул, предупреждая, и почти сразу же ушел. Он рассеялся, и Андерс увидел перед собой хмурого наемника с огромным мечом за спиной. Наемник вдруг дернул уголком губ, словно намечая улыбку. Их разговор не был дружелюбным, мысли Андерса были заняты другим, он должен был найти способ вызволить Карла из лап храмовников, он должен был избежать с ними встречи сам, а клиника была полна страждущих, и у него не хватало ни на что сил. Но когда Гаррет ушел, Андерс отчего-то ощутил облегчение. Он больше не был один, хотя Гаррет еще ничего ему не обещал и не предлагал свою помощь и защиту. Это не было влюбленностью с первого взгляда, это не было мгновенно вспыхнувшей дружбой, нет. Это было чем-то большим. Это было самым важным событием в жизни Андерса, раз он до сих пор вспоминает Гаррета каждый день и видит его во снах.
Впереди вырастает крепость – полуразрушенная, похожая на огромный обломанный зуб. Остановившись, Андерс делает глоток воды из фляги. Жаль, что он никогда не любил вьючных животных. На лошади он добрался бы гораздо быстрее. Завинтив крышку на фляге, он упорно идет дальше.
Издалека он замечает фигуру возле ворот. Напрягается, стягивает все силы в центр груди. Так всегда происходит, когда он концентрируется перед боем: что-то напрягается между ребрами, словно магия бьет оттуда, а не из посоха или пальцев. Человек тоже замечает его, но остается на месте. Это может быть обманным маневром. Оставаясь настороже, Андерс приближается к воротам. Солнце стоит высоко, режет глаза, воздух над песком дрожит. Плохая позиция. Если человек нападет, то Андерс, ослепленный, не успеет отреагировать вовремя. Он останавливается, сжимает посох одной рукой, а второй прикрывает глаза козырьком.
Ему становится нехорошо. Должно быть, он получил солнечный удар и лежит где-то в песках, пребывает в мире фантазий, пока вокруг его тела расхаживают гиены… Ему ничего не остается, кроме как подойти ближе и остановиться в тени ворот.
Слов нет. Нет и мыслей. Перед ним стоит Гаррет Хоук – заросший бородой еще больше, с кругами под глазами, угрюмый. В нагруднике, который, как помнит Андерс, до боли врезается в грудь, если подойти слишком близко, с мечом за спиной. У его ног поблескивает шлем. Алеет шрам на переносице. Глаза – рыжие, нечитаемые.
– Так и будешь молчать? – первым заговаривает Гаррет.
Андерс кивает. Мало ему было встречи с Варриком… теперь Гаррет. Он хочет провалиться в пески, исчезнуть, раствориться. Но вместо этого он стоит и смотрит на человека, которого не чаял уже увидеть.
Что они будут делать? Изругают друг друга? Станут драться? Как ему, Мор побери, вести себя?
– Я здесь по той же причине, что и ты, – говорит Гаррет. Он внимательно рассматривает Андерса. – Корифей – мое незаконченное дело. Варрик мне рассказал о нем. И о тебе.
«А мне – ни слова», – горько думает Андерс. А ведь когда-то они с Варриком были друзьями. Его поступок ранит, как нож в сердце. Варрик прекрасно знал, как важен Андерсу Гаррет. Знал и специально промолчал, чтобы причинить боль.
– Новая стрижка? – осведомляется Гаррет почти непринужденно, и лед, сковавший Андерса, наконец ломается. Сглотнув, он спрашивает:
– Тебе нравится?
Гаррет усмехается. Он протягивает к Андерсу руку, словно желая дотронуться до волос, но в последний миг одергивает себя и опускает ладонь. Андерс замечает, как вдалеке взметнулся ввысь песок, различает фигуры наездников. Инквизитор – на драконолиске, остальные более консервативны. Он с облегчением понимает, что ему еще недолго оставаться наедине с Гарретом.
– Как Справедливость? – спрашивает Гаррет спокойно, словно они ведут светскую беседу. – Он тебе предложил снять бремя оков со Стражей?
Андерс едва заметно намечает улыбку. Он понял аналогию.
– Он не дает о себе знать, – говорит Андерс. Помедлив, добавляет: – Больше никаких провалов в памяти. Никакой мести. Я думаю, он ушел.
– Приятно это слышать.
Между ними вновь повисает молчание. Гаррет разглядывает его, не стесняясь, и Андерс чувствует себя неловко, точно на досмотре. От взгляда Гаррета не укрывается ничего: ни худоба Андерса, ни его изможденный вид. Уставившись на посох, Гаррет говорит:
– Ты же понимаешь, что твой посох я сломал не потому, что на тебя злился?
– Правда? – с насмешкой спрашивает Андерс, и Гаррет тут же сдает назад:
– Я был зол на тебя, да. Но с посохом тебя сразу же убили бы. Маг, разгуливающий после побоища, – все равно что мишень был.
«И все же ты меня прогнал, – думает Андерс. – Не дал переждать бурю, не позволил и ночи провести в твоем доме. Выгнал сразу же, как только высказал все».
Инквизитор все приближается, уже слышен шум загнанных коней и вой драконолиски. Андерс отступает к стене, глубже в тень, и Гаррет встает неподалеку.
Первым спешивается уже знакомый Андерсу маг. Соскочив с лошади, он морщится и вместо приветствия жалуется:
– Весь пропах конюшней. Варрик отчаянно хотел присутствовать при вашей встрече, но что-то случилось с некоей Бьянкой, и это, похоже, не о его арбалете…
– Ты хоть отдаленное понятие имеешь о чужой личной жизни? – интересуется Инквизитор, оставляя драконолиску в отдалении.
– Разумеется, – оскорбленно заявляет маг. – О чужой личной жизни я знаю все.
С ними еще двое: бледный эльф и юноша в широкополой шляпе.
– Предлагаю не медлить, – предлагает Инквизитор, всматриваясь в обломанный шпиль башни. – Нас наверняка уже заметили и ждут с распростертыми объятиями.
– Вас – несомненно, – говорит Андерс. – Я все же скрывался, когда шел…
– Я тоже умею быть незаметным, – вставляет Гаррет. – Они уже начали, я знаю.
Выхватив меч, он сжимает его рукоять обеими руками. Андерс готовит посох. Юноша в шляпе шепчет:
– И если будет перед тобой Бездна – прыгай.
Гаррет настороженно смотрит на него, и Андерсу кажется, что он понял эти слова, хотя обращены они были словно бы в пустоту.
…Бой будто вливает в Андерса новые силы. Он ничего не чувствует к Стражам, но магия крови, которой они воспользовались, заставляет его кипеть от злости. То, с чем они так долго боролись. В этой крови утопал Киркволл, из-за нее все ополчились на ни в чем не повинных магов. Судить их всегда будут лишь потому, что им доступна возможность создавать чудовищ, выпускать силу из собственных вен, и неважно, что лишь единицы прибегнут к такому…
– Думаю, в крепости Адамант будет то же самое, – мрачно говорит Андерс. – Но нужно проверить.
Инквизитор кивает. Вместе со своими спутниками он уезжает, обещая ждать письма, и Андерс вновь остается рядом с Гарретом. Чтобы не смотреть на него, Андерс присаживается возле трупа Стража, счищает с грифона на его груди кровь. Качает головой. Да, не хотел он возвращаться к ним, ничего общего не желал иметь со Стражами, но теперь отступать некуда.
– Долго тебя еще ждать? – интересуется Гаррет.
Поднявшись, Андерс оборачивается к нему.
– Зачем? Уходи.
– Полагаешь, в Адамант ты отправишься один? – приподнимает брови Гаррет. – Пойдем, – настойчиво говорит он. – Передохнем – и в путь. Почему, думаешь, я сюда на своих двоих пришел? – Андерс в недоумении смотрит на него. Гаррет с укором отвечает на его немой вопрос: – Потому что помню, как нервно ты относишься к лошадям. Идем, – повторяет он.
Андерс все еще не понимает, что ему делать. Внутри все переворачивается. Он приучил себя к мысли, что никогда не увидит Гаррета. Он привык к тоске, сопровождавшей его каждый день, проведенный в одиночестве. Гаррет однажды ясно дал ему понять, что между ними все кончено, и он не желает видеть Андерса. А теперь – зовет с собой.
– Мы все равно встретимся в Адаманте, – упрямо говорит Гаррет. – Не заставляй меня волочь тебя силой.
Сдавшись, Андерс следует за ним. Судьба вновь свела их. Они вынуждены тащить на себе бремя вины за несовершенство этого мира. Исправляют его каждый в силу своих умений и фантазии – и никак не могут исправить свои собственные отношения.
Поначалу они молчат, только скрипит под ногами песок. Потом Андерс спрашивает:
– Как ты решился оставить Киркволл без Наместника?
Косо глянув на него, Гаррет отвечает:
– Легко. Там же больше некому беспорядки устраивать. – Помолчав, он продолжает: – Не думай, что я спокойно восседал на троне. Если бы я не ушел сейчас сам, меня бы выгнали немногим попозже. Храмовники все недоумевали, почему твоя голова еще не висит на пике у входа в Казематы. И, похоже, они не слишком-то были счастливы видеть на мне корону. Ты скучал по мне? – вдруг спрашивает он. – Хоть чуть-чуть?
– После того, как ты меня вышвырнул? – хмыкает Андерс. – А ты?
После паузы Гаррет говорит:
– Каждый день. Каждый день, Андерс.
Андерс думает, что после этого последуют извинения, но Гаррет молчит.
Он подходит к крутому спуску вниз и указывает на лестницу. Внизу плещется река. Деревянные ступени едва выдерживают их вес, но все же удается спуститься без жертв. Оказавшись у берега, Гаррет глубоко вдыхает – воздух здесь чище, не скребет наждаком глотку. Разувшись, он садится на песок и опускает ступни в воду. Помедлив, Андерс делает то же самое. Вода ласкает уставшие ноги. Ему хочется раздеться догола и окунуться целиком, но что-то сдерживает.
Гаррет искоса смотрит на него.
– Тебе идет, – вдруг говорит он.
– Что? – не понимает Андерс.
– Стрижка идет. И эта синяя форма. Лучше, чем мантия. А то бегал, как в юбке…
Андерс вспыхивает. Он неожиданно понимает, что Гаррет сидит к нему гораздо ближе, чем до этого, и его босые ноги почти касаются стоп Андерса. Будто прочитав его мысли, Гаррет дотрагивается до его ноги свою.
– Я не видел тебя вечность, – тихо говорит Гаррет. – А ты ведешь себя, как чужой.
– По твоей вине, – с вызовом отвечает Андерс. – Ты прогнал меня. Я еле держался на ногах. Из меня та бойня выпила все соки. Ты воспользовался этим, – горько говорит он, – чтобы заставить меня биться с теми, кого я защищал.
– Так вот как ты это видишь? – изумляется Гаррет. – Андерс, я тебя в чувство пытался привести. После того, что ты сделал, нас всех убили бы на месте. Думаешь, мы с кучкой магов смогли бы одолеть храмовников и Мередит? Не смеши.
– В таком случае – спасибо за спасение! – выпалив эти слова, Андерс порывисто встает на ноги, берет свои сапоги, посох, хочет уйти…
Гаррет оказывается рядом, хватает его запястье. Сапоги опять валятся на песок. Не задумываясь, Андерс вырывает руку, толкает Гаррета в грудь. Тот отшатывается. В глазах его загорается недобрый огонь, он усмехается.
– Все? Выместил обиду?
– Пока что нет, – в запале отвечает Андерс и выбрасывает вперед кулак.
Гаррет уклоняется. Он ловит Андерса за руки, но Андерс лбом бодает его в переносицу, и на этот раз Гаррет смотрит на него изумленно, словно не ожидал, что драка будет всерьез.
– Я вспылил, ясно? – повышает голос Гаррет. – Думаешь, я не пожалел об этом?
– Мог бы написать тогда! – рычит Андерс. Все в нем кипит, и он опять бросается на Гаррета, толкает его обеими руками в плечи, и еще раз, и еще – за все те ночи без сна, за воспоминания, терзавшие его, за дурацкую, неистребимую любовь к нему.
– Куда? – вопит Гаррет. – Ты адреса не оставил, если забыл!
Андерс, уязвленный, рассерженный, дает ему постыдную пощечину, и в тот же миг Гаррет, рассвирепев, бросается на него, заламывает руку за спину и впечатывает в отвесную скалу. Только в последний момент он пытается погасить инерцию, остановиться, но Андерс все равно чувствует, как острый выступ вспорол ему скулу, и по щеке бежит теплая кровь. Гаррет, шумно дыша за его спиной, ослабляет хватку, ладонь его стекает с предплечья вниз, и пальцы их уже переплетены. Развернув Андерса к себе, Гаррет, закрыв глаза, прижимается лбом к его лбу.
– Прости меня, – говорит он и проводит большим пальцем по порезу на скуле. – Я не хотел.
– Вспылил? – язвительно отвечает Андерс.
Дыхание Гаррета касается его лица, ресницы дрожат совсем близко, а босая нога наступает на ногу Андерсу.
– Я хочу, чтобы ты прекратил это, – говорит Гаррет. – Хватит.
– Ну разумеется, – отвечает Андерс, и Гаррет, отстранившись, смотрит на него, но продолжает держать его ладони в своих. – Всегда имеет значение лишь то, чего хочешь ты.
Гаррет хмурится. На долю секунды его взгляд соскальзывает на губы Андерса, но тут же возвращается выше. Глаза в глаза. На дне этих рыжих глаз – все: и ярость, и тоска, и бесконечная усталость. «Он тоже маялся бессонницей», – понимает Андерс.
Может быть, это было честно: Андерс использовал Гаррета, чтобы осуществить свой план, а Гаррет пожертвовал их отношениями, чтобы получить свою корону. Потешить свое эго.
– Как ты не поймешь, – с болью говорит Андерс, – я не говорил тебе ничего, потому что не хотел, чтобы моя вина легла и на твои плечи тоже. Тебе незачем было знать. Это – моя война.
– Война – твоя, а я? Я был твоим, и не спорь с этим, - ожесточенно, пряча обиду, говорит Гаррет. Думал, ты – мой. Видел, что врешь и что-то таишь, но молчал. А как тебе хватило совести устроить побоище в городе, где я хотел жить? В котором я так долго разбирался со всеми проблемами? Я был никем, Андерс! – рычит он. – Я себя не щадил, пока выбивал дом для моей семьи, пока шайки убийц и воров вышвыривал! Я делал это не по доброте душевной, а потому что я хотел там жить с тобой!
– А я хотел, чтобы все маги могли жить так же свободно, как ты, – роняет Андерс и опускает взгляд.
– Смотри на меня! – рявкает Гаррет, крепче стискивая пальцы Андерса.
Подняв на него глаза, Андерс проглатывает заготовленную фразу про то, что Гаррет его никогда не поймет. Это и так понятно им обоим. Гаррет вдруг отпускает его руки и обнимает так, что едва не сминает грифона своим торчащим нагрудником. Он прижимается лицом к шее Андерса, кладет ладонь ему на затылок и молчит.
– Я думал, ты хотел, чтобы я смотрел на тебя, – деревянным голосом говорит Андерс. Он сам не замечает, когда успел обнять Гаррета в ответ.
– Ничего уже не будет как прежде, да? Я тоже это понимаю, – Гаррет вздыхает.
– Да. Ничего.
– Если бы я встретил тебя до того, как в твоей глупой башке поселился дух…
Андерс отталкивает Гаррета от себя.
– Сам ты глупый, – по-детски отвечает он.
Но губ Гаррета не касается и тень улыбки.
Спустившись вдоль реки босиком, они останавливаются возле покосившегося дома. Гаррет, бросив их обувь возле порога, делает приглашающий жест, и Андерс заходит внутрь. Что ж, уютнее, чем все его последние места ночлежки… Он оставляет доспехи в доме, обнаженным возвращается к реке и ныряет. Она неглубокая, можно перейти вброд, но ему достаточно и того, что он не касается животом дна, пока плывет. Вода скользит вдоль тела, словно шелк. Он ненароком срывает со скулы запекшуюся корочку, и по щеке течет кровь.
За спиной слышен плеск воды. Обернувшись, Андерс видит, как в воду заходит Гаррет – такой же голый, как и он сам. Грудь в нескольких местах пересекают шрамы. Такие знакомые. Андерс проводил по ним пальцами бессчетное количество раз. Вода постепенно скрывает от него тело Гаррета, прячет его по плечи.
– Чего не вылечишь? – кивком головы указывает Гаррет Андерсу на порез.
– Чтобы тебе было стыдно, – огрызается Андерс.
– Забыл?
– Забыл, – признается Андерс. Он запоздало касается лица ладонью. Немного колет. Кровь перестает идти.
– Ты всегда о себе забывал заботиться, – говорит Гаррет.
Он смотрит на Андерса в упор, и от его взгляда становится жарко. «Нет», – говорит себе Андерс и выходит из воды.
У него нет чистой одежды, а нижнее белье и нательная рубашка все еще мокрые после того, как он прополоскал их в реке. Андерс падает на постель, на старые, но чистые простыни, и стонет от удовольствия. Вытянув ноги, он прикрывается тонким покрывалом и просто наслаждается. Спустя какое-то время до его носа долетает аромат еды – такой сладкий, что живот скручивает спазмом. Замотав бедра покрывалом, Андерс выходит из дома. У крыльца Гаррет сидит возле огня, над ним висит котелок и стоят рядом две жестяные тарелки.
– Отдыхай, – говорит он Андерсу, – я все принесу.
Из чистого упрямства Андерс хочет высокомерно отказаться. К счастью, ему хватает ума кивнуть и уйти в дом.
Стоит признать, что Гаррет подготовился к дороге лучше. На нем чистая одежда, лишнюю растительность он аккуратно сбрил, глаза – уже почти живые, а не погасшие, как в первые минуты их встречи у крепости. Он приносит в дом две тарелки с дымящим рагу, ставит бутылку портвейна и два стакана, зовет ужинать.
– У местных выторговал, – гордо говорит он. – Угощайся.
Они едят жадно, не прерываясь на разговоры. Гаррет разливает портвейн, и Андерс выпивает стакан залпом. Кружится голова. Давно он не был сыт… От второго стакана он отказывается. Иначе с непривычки вывернет. За окном темнеет, и лишь тлеют угли в песке у дома.
В сон начинает клонить так резко, что Андерс с полминуты размышляет, не подсыпал ли Гаррет чего в портвейн. А что? Андерс, по разумению Гаррета, его обманул и предал, может, сегодняшние речи Гаррета тоже были обманом… И когда эта мысль окончательно принимает оформленный вид, Андерс понимает, что опьянел. Он перебирается в кровать. Жарко. Темно. Он сбрасывает с себя покрывало. В конце концов, они видели друг друга голыми в разных позах. Стесняться уже нечего.
Сквозь дрему Андерс улавливает скрип постели, жар чужого тела рядом. Гаррет ложится к нему спиной, старается не касаться, но кровать слишком узкая, и спины их все равно прижимаются друг к другу. Андерс не протестует. Слишком хочет спать.
И с Гарретом рядом – так хорошо. Спокойно. Правильно.
Он просыпается от тяжести чужой руки на груди. Машинально переворачивается на бок, устраиваясь поудобнее, и обнимает Гаррета. Лишь потом сознает, что сделал. Гаррет дышит спокойно, спит. Через окно льется свет. Пора вставать… им нужно как можно скорее в Адамант. Но пара минут ничего не решит. Андерс утыкается лицом в грудь Гаррета, вдыхает его мускусный запах. Он думал, что это забытое чувство – лежать рядом с ним, наслаждаться близостью. Нет, все живо так, словно и не было разлуки. В горле собирается ком. Ничего не будет по-прежнему. То, что они друг с другом сделали, не прощают.
Андерс, открыв глаза, осторожно выбирается из-под руки Гаррета. Он на цыпочках выходит из дома. Хочет еще раз окунуться в реку. Кто знает, когда ему еще такой случай представится.
Когда он, одетый в рубашку, но еще без доспехов, возвращается в дом, Гаррет уже сидит на постели, сонно потирая глаза. Посмотрев на Андерса, он вздыхает и молча проходит мимо него на улицу. Вновь вспоминается сворованная минута близости. Андерс до боли хочет схватить Гаррета за руку, притянуть к себе, утонуть в его тепле, запахе, чувствовать объятия его сильных рук… Он одергивает себя. Хватит. Он достаточно терзал себя. Нужно остановиться.
У Андерса нет вещей, чтобы начинать сборы. Он разводит костер, подвешивает над ним котел с остатками вчерашней еды и садится на порог. Положив голову на колени, он смотрит на огонь. К нему присоединяется Гаррет. Он встряхивает головой, как большой пес, и с его волос летят брызги.
– Помнишь, как мы с тобой на Рваном берегу так же сидели? – вдруг говорит Гаррет. – Только без дома за спиной. А котелок, река… все так же было.
– Ага. И еще разбойники, которые сочли нас легкой добычей, – хмыкает Андерс.
– Да… – Гаррет вздыхает. Он дотрагивается до неровно обкромсанных волос Андерса. От его прикосновений мурашки бегут от затылка вниз, по спине, по животу. – Мне жаль твои волосы. И хвостик.
Андерс, выпрямившись, смотрит на него и щурится от солнца. В нем не было обиды, пока он был один. А стоило увидеть вчера Гаррета – и поселились в глотке обвинения и злые слова. Гаррет смотрит на него с тоской. У него, должно быть, вышло наоборот. Он злился, пока жил в Киркволле, злился и скучал. А теперь, когда Андерс вновь под боком, его злость испарилась без следа. И здесь они не совпадают…
– Нам нужно торопиться, – равнодушно говорит Андерс.
– Да, – соглашается Гаррет.
Он резко наклоняется и целует Андерса. Первый порыв – оттолкнуть его, в гневе закричать. Второй… Андерс обвивает его шею руками, Гаррет обнимает его за талию и зажимает между своим телом и дверным косяком. Сопротивляться ему? Они могут погибнуть в любой момент, зачем сопротивляться? Какими бы чудовищными ни были между ними разногласия, они все еще любят друг друга. Андерс падает на пол. Навалившись сверху, Гаррет исступленно целует его, шарит руками по телу, прижимается пахом. У него уже стоит. Андерса точно электрический разряд прошивает от пальцев ног до макушки. Он скрещивает ноги на талии Гаррета, а тот подхватывает его и несет в постель.
– Андерс, – шепчет Гаррет. – Я так… – он проглатывает окончание фразы, приникая губами к шее Андерса.
– И я, – отвечает Андерс, выгибаясь.
Пальцы подрагивают, пока он расстегивает рубашку. Делает это сам, потому что Гаррет порвет, а другой у него нет… он ведь уходил из дома без всего. Гаррет выпрямляется, стаскивает с себя одежду, наклоняется к бедрам Андерса и не то целует, не то кусает его. Проводит губами по члену, целует живот… Он словно хочет успеть дотронуться до каждого дюйма тела, пока Андерс возится с пуговицами.
Наконец одежда падает на пол. Они сливаются друг с другом. От веса Гаррета на груди трудно дышать, но Андерс притягивает его еще ближе. Поцелуй – мокрый, неаккуратный. Он вцепляется в волосы Гаррета, ощупывает его спину, мнет мышцы. Осознает, что ему нужно прочувствовать его полностью так же, как и Гаррету. Важен не оргазм. Близость. Гаррет кусает его за плечо, зализывает – и опускается вниз, берет член в рот. Андерс выгибается. Язык Гаррета скользит по бедрам, по яйцам, везде. И опять – ласкает ртом… Воздуха не хватает.
Андерс кончает ему в горло, вцепившись в волосы, и все же не сдерживает стона. Стон похож на всхлип. Поцелуи на щеках и скуле, шее… Его размазывает по постели, накатывает следом за оргазмом такая горечь, что хочется выть. У Гаррета, кажется, тоже меняется настроение. Он резко садится на постели, бросает:
– Это же ничего не меняет. Ничего, – зло выдыхает он. – Ты никогда меня не простишь.
Андерс подтягивает колени к себе, садится.
– Ты тоже, – тихо говорит он.
Гаррет, запустив пальцы в волосы, сидит, сгорбившись.
– Ты мне снился, – говорит Андерс. – Почти каждую ночь. Я пытался спать как можно меньше.
– Что мы наделали, Андерс? – спрашивает Гаррет и поворачивает к нему голову. – Как можно было допустить, чтобы это все сломало нас?
– Я не знаю, – шепчет Андерс. Во рту все пересохло. – Нам нужно идти. Закончить то, что начали. А потом… потом мы попытаемся найти выход. Для нас с тобой.
Гаррет протягивает к нему руку. Андерс, подавшись вперед, сжимает его ладонь и целует в плечо. Ему так нужен этот человек. Но он не может быть рядом. Не теперь.
…В крепости Адамант происходит то же самое, что было на Западном Пределе. Достаточно подслушать пару разговоров, перехватить ворона, отправленного Кларель, чтобы понять: действовать нужно немедленно. Гаррет посылает письмо Инквизитору, и остается только ждать.
Они остаются неподалеку от крепости. Затаившись, ждут. Стараются лишний раз не разговаривать, иначе накатывают воспоминания, и Гаррет вдохновенно говорит, как Гамлен визжал, размахивая простынями, а Гаррет рычал в ответ – ну переспали в твоей койке, и что? Хоть вспомнишь, как в кровати после секса спать… После этих рассказов повисает молчание, лицо горит, и они стараются отодвинуться друг от друга как можно дальше, спрятаться, закрыться. В другой раз Андерс случайно дергает за ниточку память – а помнишь, как в Висельнике ты на спор перепил бармена, и тебя пришлось затащить в пустую комнату наверху и остаться с тобой, потому что постояльцы и пьяницы боялись, что ты совсем дикий и убьешь их, пока за тобой никто не присматривает… ты что-то бормотал про заботу и беспокойство, и мы не знали, что уже скоро будем вместе.
У них оказалось слишком много общих воспоминаний на двоих. Такая большая жизнь, уместившаяся в каких-то несколько лет. Безвозвратная утрата.
И так проходит два дня. Стягиваются силы Инквизиции, издалека видно марширующих солдат. Гаррет, сидя у входа в пещеру, говорит:
– Ну вот скоро все и кончится.
Андерс садится с ним рядом. Заснеженные вершины гор сияют – вышло солнце, такое редкое в эти дни. Он ежится от холода и прячет ладони под мышками. За последние дни он ни разу не оказывался к Гаррету так близко, трясся в ознобе ночами и слушал его дыхание. Понимал, что Гаррет тоже не спит. Так и лежали, иногда соскальзывали в дрему, но тут же выныривали, прислушивались друг к другу – и не могли сказать ни слова, чтобы не ранить.
Гаррет решительно придвигается вплотную и обнимает его одной рукой за плечи.
– Я тебя давно простил, – говорит он. – Знаю, знаю, – пресекает все возражения Андерса, – знаю. Ты скажешь, что ни в чем не виноват.
– Виноват, – тихо говорит Андерс. – Я должен был расстаться с тобой, избегать тебя. Должен был уйти, раз не мог оставаться честным.
– Ерунда… – шепчет Гаррет. – Я начинаю понимать все, Андерс. Только теперь – понимать. Прости. Мне не следовало рубить сгоряча. Я тысячу раз пожалел, что сказал тебе уходить.
– Разве ты мог поступить иначе? – горько говорит Андерс.
До него вдруг начинает доходить простая истина. Гаррет простил его. Он сам не держит обиды на Гаррета. И несмотря на это, они никак не могут вновь сблизиться, между ними – несокрушимая стена.
– Мы не можем простить сами себя, – произносит Андерс. – И в этом все дело. То, как я поступил с тобой… как себя повел ты… Это было худшим, что мы могли придумать. Вина так глубоко укоренилась в нас с тобой, что мы не можем позволить себе отпустить все это.
Гаррет притягивает его голову к себе, прижимается к его виску.
– Не знаю. Плевать.
– Если бы тебе было плевать, мы бы трахались в этой пещере, а не просидели два дня по разным углам, – возражает Андерс.
Гаррет хмыкает. Ответить ему нечего.
…и когда они проваливаются в Тень, их по-прежнему разделяет пропасть. Андерс забывает, как естественно было прикрывать Гаррета, пока они сражались. Гаррет, до того кидавшийся грудью вперед, лишь бы защитить Андерса, держится поодаль. Он разглядывает парящие скалы, слоняется по узкой площадке и пытается подковырнуть камень носком сапога, словно все вокруг – бумажные декорации. Инквизитор в задумчивости оглядывается и предполагает, что они смогут покинуть это место через разрыв, а его маг нарочито мечтательно вспоминает, как Похоть предлагала ему во время Истязания запредельные удовольствия.
Андерс вновь начинает нервничать. Он видит, как Варрик держится рядом с Гарретом. Слышит его язвительные реплики. А Гаррет ничего не отвечает на них, просто молчит. «Ничего, – зло думает Андерс, – «Блондинчику» плевать. Еще хуже настроить его против меня ты не сможешь».
Они идут. Ищут выход. Демонов все больше, и лишь в бою, отключив голову, на голых инстинктах, Андерс оказывается близок с Гарретом, как и раньше. Спина к спине. Понимание – с полуслова. Андерс не успевает вовремя отреагировать, и на лице Гаррета остается длинная рана, рассекшая щеку и губу. Коснувшись его скулы кончиками пальцев, Андерс исцеляет его, и по губам Гаррета читает: «Спасибо». Они смотрят друг другу в глаза. Кажется, что Гаррет, измазанный в крови, пахнущий металлом, сграбастает его в объятия и поцелует яростно, разделяя с ним очередную победу, совсем как в прошлые времена, но Инквизитор кричит, призывая их бежать вперед, и момент остается упущен.
Разрыв все ближе. Тень танцует, заставляет слышать то, чего нет.
– Андерс умрет так же, как и все, кого ты любил! – кричит Кошмар.
Гаррет смеется.
– Скорее я умру быстрее, – говорит он Андерсу. – И со мной – твое чувство вины, слышишь?
– Какая разница, – отвечает Андерс, не сбавляя шаг. Инквизитор и его маг уже ушли далеко вперед, нужно их нагонять. – Ты, кажется, забыл, что я скоро сойду с ума и спущусь на Тропы.
– Я думал, ты давно сошел с ума. И я вместе с тобой.
Гаррет опять хохочет, и Андерс думает, что тот и вправду свихнулся. Вряд ли Гаррета пугает Тень, он однажды уже бывал в этом пространстве. Нет, скорее, слова Кошмара всерьез задели его, хоть он этого и не показал.
– Почему тебя он ничем не напугал? – спрашивает Гаррет. – Максвелл, этот Дориан, Варрик… и парень, как его?.. Мы все сполна насладились угрозами Кошмара. А ты? Не ври, что ничего не боишься.
Андерс прислушивается к себе. Он боится того же, чего и Гаррет – потерять единственного любимого человека. Но он уже его потерял. Так что Кошмару нечем его пугать.
– Я хочу, – говорит Андерс, – чтобы мы выбрались из этого места. Вот и все. Пообещай, что ты первым вылезешь через разрыв. Не геройствуй хотя бы раз в жизни.
– Так ты боишься, что все медали и похвалы достанутся мне?
Гаррет взмахивает мечом, перерубает призрака, и тот истлевает. Нагнав Инквизитора, он бьется с демонами, Андерс страхует его и сеет огонь. Сражение дается ему легко, как никогда. Расчистив дорогу, они устремляются вперед. Андерс успевает посмотреть на Гаррета. Глаза у того горят, грудь вздымается, он возбужден боем, чует, что скоро одержит победу. И когда становится ясно, что кто-то должен остаться и прикрыть остальных, Андерс говорит:
– Я. Я остаюсь. Серые Стражи виноваты в том, что мы застряли в Тени, и я – один из них, я понесу ответственность.
Он кривит душой. Он собирается остаться лишь потому, что хочет, чтобы Гаррет выбрался. И даже если его победа будет омрачена потерей, то это ничего.
– Нет уж, – перебивает его Гаррет. – Виноват Корифей. Мне следовало бы добить его еще давным-давно. Уходи.
Инквизитор медлит, переводя взгляд с одного на другого.
– Скорее, – поторапливает его маг, с его посоха срывается молния и бьет в гигантского паука.
– Хоук, не дури, – произносит Варрик. – Блондинчик первым высказал желание остаться, ему и карты в руки.
Гаррет перехватывает меч удобнее.
– Мы остаемся, – говорит он. – Уходите. Ну же! – рявкает он, и Инквизитор все же кивает, смотрит с благодарностью на них.
– Права была старая ведьма, – бормочет Варрик.
Он отчаянно медлит, но все же понимает: пустое дело – пытаться переубедить Гаррета. Он удаляется к разрыву, сияющему в вышине. Раскинув барьер, Андерс обращается к Гаррету:
– Не нужно таких жертв. Ты еще успеешь…
– Хватит, – приказывает Гаррет. – Я остаюсь с тобой. Точка. На этот раз я буду с тобой до конца.
Андерс обнимает его за шею одной рукой, притягивает к себе и целует. На губах – вкус крови. В ушах шумит. Спиной он чует, как их окружают пауки. Чуть отстранившись, Гаррет шепчет:
– Сейчас быстренько раскидаем всех – и вернемся домой.
– Ты – мой дом, – отвечает Андерс.
Они встают спиной к спине, и кольцо врагов смыкается вокруг них.
@темы: фанфик, жанр: слэш, подарки, персонаж: Андерс, персонаж: м!Хоук, фест Secret Justice'18
Подарок для: Mor-Rigan
Название: Этот человек (или государственной важности дело)
Автор: gerty_me
Размер: 2200 слов
Пейринги и персонажи: Каллен/Дориан (раскладки нет, это просто пейринг), Малика Кадаш, сопартийцы и советники мельком
Категория: пре-слэш (почти слэш)
Жанр: флафф и романс
Рейтинг: G
Краткое содержание: На Совете Малика объявила о предстоящем политическом браке
Предупреждения: бета уехала на каникулы и вне зоны доступа, так что самовычитка.
— Дориан стенку подпирает, — любезно откликнулся тот.
— Нет, не очень, — параллельно с ним ответила Лелиана.
Каллен открыл было рот, но тут же закрыл. Не хотелось, знаете ли, показаться самым несведущим среди присутствующих. Все всё знают, один командор удивленно таращится на вышеозначанного Дориана (и он сильно надеялся, что этого никто не заметил).
— Как я уже сказала, — повторила Малика, — хорошие отношения с Орлеем нам нужны, как Лелиане ее вороны, как Жозефине ее перо и чернильница, как Каллену его До…
— Мы поняли, — прервал ее Каллен. Вежливо и внушительно, да. Потому что он такой — вежливый и внушительный командор самой мощной армии Тедаса на текущий момент (почти. Но не будем вдаваться в подробности).
— Хм, — Малика глянула на него недобро. Терпеть не могла, когда ее прерывают. Это Каллен вот сейчас буквально рискнул как минимум ее расположением, как максимум — здоровьем (не жизнью, нет. Малика не настолько кровожадна. То есть, настолько, но не со своими советниками и друзьями). — Я имею в виду политический брак.
Ну, политический брак — дело обычное в высших кругах. Так что если Малика так решила… Кто ей приглянулся, интересно? Неужели этот тупой напыщенный индюк Гаспар?
— Брак будет заключен между герцогиней Флорианной де Шалон и одним из представителей Инквизиции.
Каллен вздрогнул и незаметно огляделся. Никто не выразил и капли беспокойства. Гвозди бы делать из этих людей. Конечно, это не их поведут к алтарю как овец на заклание. Каллен не согласен жениться, нет и нет. Пусть Малика ищет кого-нибудь другого, хоть бы Блэкволла. Тот горы ради неё свернет, что уж говорить об одном маленьком политическом браке.
Голос Малики звучал обманчиво спокойно, тёк полноводной рекой прямо Каллену в уши.
— Я взяла на себя смелость и выслала Флорочке портреты мужчин, не связанных обязательствами. Флорочка выбрала…
Это конец. Конец карьере в Инквизиции, волнующим вечерам за игрой в королевы, тёплым посиделкам в таверне, тренировкам с солдатами, спорам с Железным Быком, долгим беседам с Дорианом…
— Дориана, — закончила свою речь Малика.
Каллен даже не сразу понял,чьё имя сейчас прозвучало.
— Какого к демонам в Тень Дориана? Он здесь причем? Создатель милосердный, да он даже не любит женщин!
— Я здесь стою, вообще-то, — Дориан перестал подпирать стенку и вышел вперед, разом привлекая к себе внимание всех присутствующих дам и одного командора. — Политический брак не подразумевает любовь. Наоборот, любовь и политика — две несовместимые вещи, мне ли этого не знать. Я уже передал Инквизитору свое согласие на брак.
— Но ты даже не советник!
Это было немножко подло по меркам Каллена, получалось, будто Дориан ниже его по рангу (так оно и есть, между прочим. Вот будь они в Тевинтере, ниже рангом был бы Каллен), но он не мог допустить, чтобы Дориан всю оставшуюся жизнь прожил несчастным в ненавистном браке. Он красивый, удивительно многогранный человек, с ним не бывает скучно. Он ещё найдёт свою любовь.
— Причём здесь советник-не советник, — встряла Лелиана. — У Дориана родословная длиннее, чем Песнь Света. В этом плане он даст фору любому из находящихся в крепости.
— Блэкволл! — осенило Каллена. — Он вообще орлейский дворянин. С немного запятнанной репутацией, - (на этих словах Малика тихо фыркнула), — но кто сейчас не без греха? Блэкволл идеальная кандидатура для герцогини!
— Исключено, — отрезала Жозефина.
— Но почему? — совершенно искренне возмутился Каллен.
Малика поправила рукой шлем на голове, спрыгнула со стола и подошла к командору.
— Потому что, мой дорогой друг, — она ткнула пальцем прямо в его живот и тыкала, пока продолжала говорить. - Блэкволл. Спит. Со мной.
Нечем крыть.
Малика удовлетворенно оглядела командора с ног до головы и вернулась обратно на стол (карта под ее седалищем изрядно помялась, ну и ладно. У Каллена тут проблемы посерьезней. Его лучшего друга хотят женить). Лучший друг меж тем разве что под нос себе не напевал, таким спокойным он выглядел. Будто дело давно решённое, и что они до сих пор тут делают, когда костюм к свадьбе пора шить?
— Я не понимаю, в чем проблема. — Малика взяла из рук Жозефины какой-то документ и поставила к конце листка размашистую подпись. Каллен мог только надеяться, что это не был брачный контракт между Орлеем и Инквизицией. Пожалуйста, дорогой Создатель, пусть это будет какая-нибудь неважная бумажка на передачу земель. — Флорочка счастлива, Дориан согласен, я согласна, на том и порешили.
Ну, видимо, к голосу разума Малики взывать бесполезно. Остается взывать к голосу разума лучшего друга. Подойдя к нему, Каллен встал, чтобы всем телом загородить Дориана от горящих взоров наблюдающих женщин. Положил руки ему на плечи и пытливо заглянул в глаза.
— Ты бежал из Тевинтера от навязываемого тебе брака! Так зачем сейчас?
Дориан слабо улыбнулся. В глазах не плескалось больше обычное его веселье, не сверкали ехидные смешинки. На Каллена смотрели грустные глаза усталого человека. Необычно то, что это же Дориан — человек-фейерверк!
— Тогда было другое дело, мой друг. Тогда я еще мечтал найти любовь всей своей жизни.
— Ну так ищи! — воскликнул Каллен со всей пылкой страстью, которую сумел в себе обнаружить.
Дориан улыбнулся ещё слабее, у Каллена аж сердце в пятки ушло от волнения и тревоги.
— В том то и дело, мой друг. Я нашел любовь всей своей жизни.
— И?
— Но он так не считает.
У Каллена в голове не укладывалось, как кто-то мог отказать Дориану.
— Кто он? —требовательно спросил Каллен. — Скажи мне, кто он, и я с ним поговорю!
— Ой, всё, — Малика спрыгнула со стола. — Не могу больше на это смотреть. Командор — на плац и муштровать мою армию. Дориан — готовься к свадьбе. Учи там песни, танцы, свадебные клятвы, вызови портного. Девочки, вы со мной. Мне нужен кувшин эля и компания.
Дориан испарился даже быстрее девочек. Каллен расправил плечи и промаршировал на плац. Муштра и тренировки здорово прочищают мозги. А ему нужен холодный рассудок, чтобы найти этого человека.
Приближался вечер, а листок, на котором Каллен аккуратным почерком вывел “подозреваемые”, все еще был девственно чистым. Ну, почти девственным, если забыть про собственно надпись “подозреваемые”. Осторожные расспросы ни к чему не привели. Варрик смотрел на него с непонятной жалостью, Кассандра заявила, что делать ей нечего, только волноваться о разбитом сердце имперца, когда новая книга еще не дочитана, Железный Бык так долго хохотал над вопросом Каллена, что тот устал ждать и ушёл. Он успел подняться на крепостную стену и совершить обход, а хохот Быка всё ещё стоял в ушах.
Каллен поскреб щетину на подбородке, глянул в зеркало, схватил маленький тазик и пошел за водой. Надо побриться. Через час у него реванш, хотелось бы отыграть у Дориана обратно золотые пуговицы со своего парадного мундира. Все, желательно. Дориан, конечно, их пока не срезал, но уже сообщил, что оставляет за собой права сделать это в любой момент. Каллен теперь даже как-то опасался надевать этот мундир, а ну как Дориану приспичит взять выигрыш прямо посреди бала. Хотя было в этой мысли что-то волнительное.
— Что, не нашел ещё, в кого влюбился наш усатый красавчик?
В люке показалась сначала голова Сэры, а потом уже она вся — подтянулась на руках, задрала ноги и оказалась в покоях командора. Каллен взбил мыльную пену и нанес на лицо.
— Есть кто на примете?
Не сказать, чтобы они с Сэрой были друзьями. Скорее она любила сидеть у него в комнате, когда ей требовалось побыть “одной, но в то же время не одной”. Расплывчатая такая формулировка, но Каллен не стал докапываться до истины — ни к чему это. Нравится Сэре тут сидеть — да пожалуйста. Ему не мешает. Наоборот, её странная речь помогала сосредоточиться.
— Не, нету. — Сэра залезла на кровать с ногами. — Но могу дать бесплатный совет. Хочешь?
Не очень, если честно. Но что-то Каллену подсказывало, что совет всё равно будет.
— Когда пойдёшь играть с усатым красавчиком в ваши непонятные королевы, просто посмотри на него пристально, прикинь, что к чему. Может, нужное имя или харя конкурента сама в голове всплывёт.
Рука Каллена, держащая лезвие, слегка дрогнула, и на подбородке остался тонкий порез. Ну совсем хорошо. Мало ему шрама над губой, надо ведь было добавить.
— Упс, — сказала Сэра.
— Почему конкурента-то?
— Так, — Сэра соскочила с кровати. — Я чо вспомнила-то. Малика там уговаривает второй кувшин эля. Надо к ней присоединиться.
Сэра выскользнула в люк и была такова.
Женщины.
Все такие внезапные.
Каллен никогда их не поймёт.
Однако, что-то в её словах было такое… неуловимое. Важная мысль. Жаль, ускользнула.
Каллен воспользовался непрошенным бесплатным советом Сэры и во время игры пристально посмотрел на Дориана. Глянул и завис прямо с фигурой королевы в руке. Между прочим, ситуация была патовая во всех смыслах.
— Демоны, — чуть слышно прошептал Каллен, глядя на чистый лоб, завитые усы и блеск серо-зеленых глаз. Каменья драгоценные, а не глаза. И губы. Красивые губы. И язык. Зачем он облизывает губы, это же преступление, так облизывать губы,что в штанах становится тесно.
— Каллен, ты меня пугаешь. У меня что-то в зубах? Застрял листик салата? Каллен, ответь и поставь уже фигуру на доску!
Голос Дориана доносился будто издалека. Словно он сидел в колодце. Или это Каллен сидел в колодце. Создатель милосердный, как же он запутался!
— Командор!
Каллен ощутил тепло его пальцев на своих руках. Они осторожно разжали кулак и вызволили несчастную фигуру. Коснулись лица. Нежные. Какие нежные, как здорово было бы ощущать везде их прикосновение, на каждом дюйме обнаженной кожи...
— С тобой все в порядке, мой друг?
Каллен молча встал, Дориан так и остался сидеть, смотрел на него обеспокоенно.
Такие дела, значит, Дориан.
Вот значит как…
Он ушел, не говоря ни слова. Дориан не стал его останавливать. Всегда был выше этого. Всегда был слишком горд, чтобы сказать прямо, глядя в глаза. Или слишком напуган.
Или это он сам слишком напуган.
Командор Инквизиции напуган собственными чувствами — какая ирония.
Как бы то ни было, Каллену хватило смелости заявиться к Дориану посреди ночи. До утра он ждать не стал, просто не смог, к тому же свадьба — такое дело.
Подошел к покоям, постучал в дверь. Поздно уже, друг, наверное, спит, но дело не терпит отлагательств. Можно сказать, государственной важности дело.
— Войдите.
Дориан даже не спросил, кто там.
Каллен вошел, огляделся. Сколько раз тут бывал, но никогда ещё с твердым намерением объясниться, расставить все точки.
Дориан стоял возле стола в халате и штанах из какой-то переливающейся ткани. Что за ткань, Каллен не знал, но она красиво обнимала бёдра, спускалась свободными складками к щиколоткам. Каллен хотел бы быть этой тканью. Обнимать, облегать, поглощать собой.
Дориан смотрел вопросительно. Каллен тоже смотрел. Каким же слепцом он был, что не замечал раньше ни всепоглощающей нежности, ни еле сдерживаемой страсти между ними. Тишина стояла нереальная, весь Скайхолд уже спал, кроме караульных. И вот они вдвоем — тоже бодрствовали.
Дориан выгнул бровь. Устал ждать, никогда не отличался терпением. Хотя вопрос — кто ещё из них нетерпелив. Как давно, интересно, Дориан осознал свои чувства, сколько скрывал?
— Это я? — прямо спросил Каллен.
Дориан не стал увиливать, делать вид,что не понял вопроса. Ответил также прямо. Точнее, не ответил, просто кивнул. Разбитая было тишина снова накрыла комнату. Каллен вроде только вот собрался с мыслями перед приходом сюда, но при взгляде на Дориана мысли разбежались во все стороны, как выпущенные в поле лошади.
Быть может, если не хватает слов, он сможет показать прикосновениями и взглядами; выразить чувства словами у него никогда не получалось.И ещё не хотелось нарушать эту тишину; она как откровение, обнажает все чувства, делает беззащитными и в то же время такими сильными…
Каллен подошел к нему вплотную, взял его руку в свою и накрыл другой ладонью. Дориан смотрел пораженно, чуть приоткрыв рот. Беззащитный. Прошептал:
— Ты не должен этого делать, чтобы отговорить меня от брака, Каллен. Это так не работает.
Каллен поднес к губам ему руку — пальцы в чернильных пятнах и пахнут яблоками почему-то.
— Дело вовсе не в твоём предстоящем браке, Дориан. Точнее, не совсем в нём. Скажем так, мысль о том, что я могу потерять тебя, была настолько ошеломительной, что я задумался, почему так?
— И почему же?
Каллен ответил. И поцеловал. Принять свою любовь к мужчине, имперскому магистру, человеку, казалось бы, совершенно ему не подходящему, оказалось легко. Жаль только, что тянул так долго.
А знаете, что было сложно? Не разругаться потом с Маликой, когда та сообщила, что идея с браком пришла в её гениальную голову после трёх кувшинов крепкого орзаммарского эля (“надо меньше пить, Малика, я всегда тебе это говорил”, — бубнил Блэкволл за её спиной).
А Флорочка понятия не имела, что её прочили в жены Дориану. По самой Флорочке давно плачут клинки, и Малика может это устроить, да-да! И ей надоело смотреть на двух упёртых баранов. Блэкволл во время этой тирады весь подобрался, в любой момент готовый ринуться на защиту возлюбленной. Дориан выглядел так, словно готов призвать разом всех мертвецов и разрушить Скайхолд. Вместо этого он в сердцах разбил фарфоровую статуэтку Совершенного Каридина, которую Малика подарила ему на День Рождения.
Каллен потом долго успокаивал его в постели, он это умел. Поцелуями и прикосновениями, и нежными словами, подсмотренными в любовных романах Варрика (Каллен не читал, честное слово! Ладно, читал, только не говорите Дориану, тот его засмеёт).
А Блэкволл утром подарил им новую статуэтку Совершенного Каридина, вырезанную из дерева. “Можешь швыряться ею сколько хочешь. Она крепкая”.
В общем, все закончилось хорошо.
Не считая все еще не побежденного Корифея, но это совсем другая история. Эпическая.
@темы: жанр: слэш, подарки, персонаж: Каллен, персонаж: Дориан, персонаж: фем!Инквизитор, фест Secret Justice'18, рейтинг: G
Подарок для: KirioSanjouin
Название: ***
Автор: grasskiller
Размер: мини, 3963 слова
Пейринги и персонажи: Макс Тревельян/Дориан/Бык
Категория: слэш
Жанр: fucking close to ПВП
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Железный Бык/м!Тревельян\Дориан PWP безжалостное и беспощадное. читать дальшеВ очередной раз после карточной игры, Инкви зажимают где-то в углу с прямым вопросом - а понимает ли он последствия от своего всестороннего флирта? На что Инкви пытается отшутиться в стиле "вы не посмеете", на что его тянут в покои и имеют. Контраст на внимательном и аккуратном Быке и слегка взвинченом, жестоком Дориане.
Артефакт представляет собой золотое кольцо, являющееся вместилищем чар, блокирующих прохождение нервных импульсов к местным специфическим эффекторам. Надетое на член позади мошонки кольцо исключает возможность семяизвержения, не блокируя прочих реакций полового цикла.
Названия артефакта происходят соответственно от города Каринус в северном Тевинтере, в связи с которым игрушка упоминается впервые, и от
украшающей предмет выгравированной надписи.
Создатель каринусской игрушки неизвестен. Однако уровень познаний в области анатомии и физиологии, необходимый для создания такого артефакта, а так же механизм его действия, позволяют предположить, что автор имел выдающиеся способности в области целительства или некромантии и специализировался на работе с электричеством.
Каринусскую игрушку неоднократно пытались копировать. Поэтому довольно часто встречаются изделия, в разной степени, воспроизводящие ее действие, но страдающие множеством побочных эффектов..."
Выдержка из компиляции «Занимательная тауматургия»
Вечер в «Приюте Вестника» достиг апогея. Большинство присутствующих были основательно пьяны. И даже бард путал рифмы, мямлил и заикался, от чего героическая баллада о свершениях Инквизиции, которую он силился довести до конца, прежде чем с чувством выполненного долга сползти под стол, превращалась во что-то откровенно похабное. Танцоры отплясывали так, что от стука каблуков подпрыгивали выстилавшие пол толстенные дубовые доски. А страсти за игорным столом достигли нешуточного накала.
Максвелл Тревельян, стараясь не привлекать к себе внимания, выбрался из-за стола, прошел к выходу, выудил свой плащ из-под кучи, сваленной на лавке верхней одежды и, аккуратно прикрыв за собой дверь, вышел во двор. Оказавшись снаружи он бегом поднялся по лестнице, ведущей на крепостную стену, оперся на парапет и, поплотнее запахнув плащ, приготовился ждать. Максвелл был опытным охотником, прекрасно умевшим рассчитывать время. Поэтому ничуть не сомневался, что события, которых он ожидал, начнутся прямо сейчас.
Действительно, вскоре хлопнула дверь таверны и через двор метнулась светлая фигура – проигравшийся до нитки командор Резерфорд совершал свой, ставший уже традиционным забег из таверны к себе в башню.
Максвелл проводил взглядом бегущего со всех ног мужчину. Даже в этом нелепом положении командор производил неизгладимое впечатление. Широкие мощные плечи, длинные мускулистые ноги, скульптурных очертаний задница… Воплощенное совершенство. Единственное, что его портило – твердокаменная уверенность в собственной гетеросексуальности. И Максу Тревельяну, невзрачному лучнику с изодранным выверной лицом, было не по силам что-то тут изменить.
Макс вздохнул. В последние недели он прилагал титанические усилия, чтобы хоть как-то наладить личную жизнь. Он заговаривал, бросал взгляды, делал намеки, выполнял личные поручения – всё втуне. Большинство собеседников были достаточно вежливы, но начисто игнорировали его романтические поползновения. Между тем вынужденное воздержание вкупе с нервотрепкой последних месяцев заставляло всё явственнее звенеть его и без того натянутые до предела нервы.
Хуже всего было, что Максвелл, гордившийся своей выдержкой и меткостью, начал мазать – промахиваться в бою и на охоте. Даже во время тренировок, когда у него было сколько угодно времени, чтобы подготовиться к выстрелу, стрелы летели вкривь и вкось. Исчезла стремительная мягкая плавность движений, отличающая хорошего лучника. Он торопился, вздрагивал, не вовремя менял позу.
Даже вчера на гребаном стрельбище, соревнуясь с Сэрой и Варриком, он умудрился не положить ни одной стрелы в центр мишени. Честно говоря, его лучший результат был – восемь.
- Мааааксвелл, - насмешливо протянул гном, - ты гарцуешь как кот на горячей крыше. Надо что-то делать. Хочешь, сходим к Соласу, он составит тебе успокоительный чай.
- Коты не гарцуют, - раздраженно пробурчал Максвелл. Ему было неприятно, что его проблемы очевидны для окружающих. – Гарцуют лошади. Такой записной мастер слова, как ты, мог бы это знать.
- Жеребцы, Максвелл! Гарцуют жеребцы! – неприятно заржала Сэра. – Варрик просто вежливый, он не может взять и сказать: «Макс, да у тебя яйца горят!» А я могу!
От неприятных воспоминаний Максвелла отвлек скрип несмазанных петель двери, закрывавшей выход из галереи, ведущей главному зданию Скайхолдского замка. Из темного проема на освещенную луной площадку выбрались Дориан и Бык.
- Вы опоздали, - проговорил Максвелл, - он уже ушел.
- Кто он? – спросил Бык. – Мы, вообще-то, хотели видеть тебя.
- Коммандер, - невпопад ответил Макс.
- Как?! И коммандер тоже? – издевательски отозвался маг. – Ну, надо же, какой ты у нас разносторонний человек, Максвелл. Хотя, признаться, я удивляюсь все меньше и меньше.
Дориан подошел вплотную, и Максвелл попятился, пока не уперся лопатками в стену. Из-под обычной иронично-спокойной маски тевинтерца проглядывала неподдельная ярость.
- Знаешь, после той встречи с отцом, - прошипел он, - когда ты сказал, что понимаешь, как сложно идти против всеобщих предубеждений, и восхищаешься моей храбростью, честно говоря, я проникся к тебе определенной симпатией и доверием. Подумал, что между нами может возникнуть… нечто.
Маг с отвращением передернул плечами.
- Но вот Бык рассказывает мне, какой ты искренний и душевный парень, с каким чувством ты живописал ему насколько приятно принадлежать кому-то душой и телом… А теперь, оказывается, тебя интересует еще и коммандер. Даже не хочу знать, что ты говорил ему. Кто еще, Макс? Кассандра? Жозефина? Может даже Блэкволл?
Дориан сделал шаг назад, позволив Максвеллу, наконец, отойти от стены.
- Такое поведение, знаешь ли, интригует, – продолжил он легким игривым тоном, явно вернувшись к приготовленной заранее и отрепетированной речи. - Мы поговорили с Быком начистоту. И решили, что не можем считать, что Инквизитор беспринципный тип, готовый говорить кому угодно, что угодно, лишь бы получить желаемое. Мы решили, что ты просто не можешь выбрать. И намерены предоставить тебе такую возможность прямо сегодня вечером. Сейчас. Поэтому, позволь пригласить тебя в твои покои.
- А если я откажусь? – спросил Максвелл, которому не нравился угрожающий тон мага.
- Тогда я спеленаю тебя заклинанием, а Бык тебя отнесет.
- А если я закричу?
- Поверь мне, не сможешь. – ухмыльнулся Дориан. - Но чисто теоретически, если ты ищешь способ отказаться от нашего предложения, подумай вот о чем. Мы ведь можем поделиться своими сомнениями с остальными членами Инквизиции. Это вряд ли разрушит организацию, но вести дела тебе станет сложнее. И, может быть, тебе даже будет стыдно.
Макс колебался - Бык и Дориан в его постели? Одновременно? Честно говоря, предложение звучало не так уж плохо. Вряд ли эта пара задумала что-то, чего он не хотел сам.
- Создатель, - притворно вздохнул Макс, направляясь в сторону своих покоев, - надеюсь, там не будет хотя бы Блэкволла.
- Хороший мальчик, - проговорил Дориан ему в спину. – И не забудь улыбаться, когда мы будем проходить мимо часовых.
Максвелл запер дверь своей комнаты на три оборота.
- Ты куда? – спросил Дориан, когда он вывернулся из его рук и направился к двери в чулан, где прислуга обычно оставляла для него ведро теплой воды и прочие необходимые для мытья вещи.
- Сполоснуться, - это прозвучало несколько с вызовом. – Надеюсь, никто не против?
- Как благовоспитанно, - ухмыльнулся маг. - Не против. Но если ты думаешь отсидеться там, пока мы не заскучаем и не уйдем, то имей в виду, нам есть чем заняться.
На эти занятия прозрачно намекал, раздавшийся за спиной Макса, скрип кровати под опустившейся на нее тушей Быка и тихий смех Дориана под аккомпанемент шороха его шелковых одежд и мелодичного позвякивания застежек.
Когда Максвелл вернулся, Дориан сидел на коленях у Быка. Одежда мага была в полном беспорядке, огромные ладони кунари шарили по его телу. Одна
скрывалась под задранной выше пояса робой, другая придерживала мага под затылок, не давая отстраниться во время поцелуя.
-А вот и ты, – Дориан встал, одним движением стащил с себя через голову робу и тунику и пошел к Инквизитору.
Максвелл подавил желание ущипнуть себя за ляжку. Дориан! В его спальне! Идет к нему! Точно такой как во сне… Полуголый, с оттопыренной заметным стояком ширинкой. Двигается не спеша, с хищной грацией большой кошки. И не понятно куда смотреть: на широкие плечи, мягко перекатывающиеся под смуглой кожей мышцы, трогательно выступающие ключицы, темные соски с продетыми в них крохотными колечками.
Макс отчасти пришел в себя, когда Дориан бесцеремонно накрыл ладонью его пах и довольно чувствительно сжал пальцы.
- Оо-о, - разочарованно протянул маг, комментируя то, что обнаружил, - ты, похоже, совсем в нас не заинтересован.
- Я заинтересован, - пропыхтел Максвелл, - просто вода очень холодная.
- Бык, придержи его, - распорядился маг, - ненавижу, когда меня хватают за волосы.
Максвелл тут же ощутил, как Бык надвинулся сзади и зажал его запястья в огромных кулаках.
Дориан опустился на колени и распустил шнуровку на штанах Максвелла.
- О-ох, Дориан, - пролепетал Максвелл, ожидая, что маг сейчас коснется его там губами, или заберет член в рот целиком или, может быть, проведет языком по мошонке или…
Но Дориан вместо этого застегнул на его члене у самого основания блестящее золотое кольцо.
- Зачем? – вскинулся Максвелл. - Это не нужно. Сейчас всё будет в порядке.
- Не сомневаюсь, - ухмыльнулся Дориан и, дразнясь, едва тронул губами головку. – Но я думаю тебе понравится. Или, – тут его ухмылка стала шире, - или наоборот.
Через мгновенье маг снова стоял, прижимаясь к Максвеллу, и целовал Быка над его плечом. Макс не против получить этот поцелуй сам, но решил не упускать представившихся возможностей. Подался вперед, насколько позволяли зажатые Быком запястья. Прижался к Дориану, вдохнул его запах, слегка прикусил шею у основания. Интересно позволит ли маг взять себя?..
Впрочем, скорее нет. Судя по тому, как уверенно пальцы Дориана нырнули между его ягодиц, у него были совершенно противоположные планы. А и Создатель с ним. Максвеллу всё равно так или этак. Чего ему совершенно не хочется, так это снова остаться одному в этой шикарной, огромной и чрезвычайно пустой спальне.
- Я согласен, - прошептал он, на ухо Дориану.
- Что?
- Ты забыл спросить, но я согласен.
- Я вовсе не забыл, - отчеканил Дориан. Похоже, его здорово разозлили попытки Макса флиртовать с кем-то кроме него и он твердо решил заставить Макса это прочувствовать.
Дориан решительно отволок его к постели, содрал одежду, которую Макс с таким трудом натащил на мокрое тело и, толкнув между лопаток, повалил лицом вниз на кровать.
Макс обнаружил, что лежит между широко разведенных ног Быка сидящего в изголовье. Абсолютно голого Быка с крепко стоящим членом. С такого ракурса этот член производил сильное впечатление - напоминал осадную башню. Толстый, обвитый венами ствол и остроконечная приземистая головка выглядели просто огромными.
Бык протянул руку, собрал волосы Макса в кулак и потянул вверх, заставляя задрать голову. Макс судорожно сглотнул, ожидая, что его сейчас натянут по самую глотку. Но Бык всего лишь зарылся носом в зажатые в кулаке пряди и вдохнул полной грудью. Макс увидел, как на огромных мускулистых руках встают дыбом короткие волоски.
- Рыжий, - низкий тягучий голос Быка напоминал мурлыканье дракона, - рыжий-бесстыжий.
Кунари разжал пальцы и Макс безвольно уронил голову. То, что Бык мог бы сделать с ним, давало хорошую пищу воображению, но Макса слишком отвлекало происходящее на другом конце постели, в районе его задницы.
- Дориан, - пробормотал он в простыню, - у меня давно никого не было.
- Знаешь, я не удивлен, - ответил Дориан, - но это твои проблемы.
Впрочем, тянуть Макса начал довольно бережно – с одного пальца. Когда он дошел до трех, Макс уже был готов кончить от медленно входящих в него, сходящихся и расходящихся пальцев, безошибочно точно находящих то самое, чувствительное место, которое запускало, прошивающий все тело сладкий озноб, от чуть болезненного давления кольца, сжимающего основание члена, от текущего по ногам масла и от предвкушения того, что будет дальше.
Дориан поставил его на кровать на карачки, и вошел сзади сильно и резко, одним слитным движением весь сразу. Задержался на мгновение, давая привыкнуть, дернул бедрами, вставляя до упора, растягивая еще сильнее. И, словно чувствуя нетерпение Макса, сразу взял быстрый темп, двигаясь сильно, жестко, каждым рывком заставляя любовника стонать и вскрикивать.
Трахался Дориан так же как делал все остальное – просто потрясающе. Уже через пару минут Макс почувствовал, что не может больше терпеть.
- Прости, не могу больше, – простонал он, зажал собственный член в кулаке и быстро заработал рукой, почти мгновенно доведя себя до разрядки.
Оргазм прошил яркой вспышкой. Макса выгнуло в жесткой судороге, он соскользнул с члена Дориана, завалился вперед на Быка, ловя воздух ртом, и дергая бедрами, словно пес пытающийся трахнуть ботинок хозяина. Но больше не произошло ровным счетом ничего. Семя не брызнуло и Макс не почувствовал никакого облегчения. Стало только хуже – член и задница сделались чувствительными, как после хорошего оргазма, когда хочется тихих неспешных ласк, а, вовсе, не бурного траха.
- Что?.. Что за дерьмо происходит?! - Макс пытался отдышаться, сидя на коленях, уставившись на свой напряженный текущий смазкой член.
Дориан, нехорошо улыбаясь, склонился над ним.
- Я вижу, ты понимаешь пикантность ситуации, - с издевательским сочувствием проговорил он.
Потом прижал Макса к кровати, навалился сверху и вошел снова.
- И поверь мне, - Дориан сопровождал каждое слово мощным толчком в пытающегося зажаться Макса, - у тебя… будет… долгий… незабываемый… вечер…
Дориан двигался. Волны удовольствия заставляли Максвелла кричать, выгибаться всем телом и жестко зажиматься вокруг таранящего задницу члена. Ощущения захлестывали целиком, а потом волшебным образом исчезали, достигая блестящего ободка, сжимающего плоть сразу за мошонкой. Что-то не срабатывало, Макс не мог кончить, хотя накрывало снова и снова. Это было почти мучительно и чем-то напоминало сухую рвоту. Ощущения нарастали, требовали разрядки, но разрядка не приходила и Макс мог только рыча насаживаться на член Дориана.
Бык сидел в изголовье, с интересом наблюдая за Максом, который то пытался сохранить контроль, то безнадежно захлебывался в волнах ощущений приятных, но становящихся слишком острыми. Бык никуда не спешил. За людьми всегда забавно наблюдать. Люди не кунари, которые точно знают, кто они такие. Люди постоянно хотят быть кем-то другим, них множество ролей и масок, амбиций и самых противоречивых желаний, они к месту и не к месту тащат весь этот сумбур с собой в постель.
Бык боролся с этой напастью с помощью кляпа и обычной веревки. Связывал своих любовников, освобождая от необходимости подавать реплики и жесты соответствующие въевшейся в плоть и кровь роли. Лишал их возможности быть тем, кем они себя считают, освобождая в них некую иную сущность.
Кажется, у Дориана был свой собственный способ делать то же самое. Во всяком случае, Инквизитор выглядел вполне освобожденным.
С помощью пеньковой веревки и хитрых узлов Бык лепил тела своих возлюбленных, крепко связывая там, давая чуть-чуть свободы здесь. Создавал для них позы, чутко прикасаясь, по малейшему напряжению угадывая их потаенные желания. Но связанные люди статичны, а здесь столько движения.
Бык с восхищением рассматривал Инквизитора. Обыкновенный, в общем-то, скучный человек исчез. Закрытые глаза, сведенные брови, не то умоляюще, не то требовательно приоткрытый рот. Если бы он мог представить его таким, то покрыл бы еще тогда в своей комнате, когда Максвелл забрел к нему с какими-то явно надуманными вопросами о подробностях уклада кунарийской жизни.
Особенно притягивали взгляд волосы. Рыжие, почти медные в теплом свете свечей. Они то падали на лицо, то рассыпались по плечам, то огненным ручьем стекали на одеяло. Волосы на груди были того же оттенка, они почти не вились, льнули к коже, разбегаясь в стороны от линии грудины. Напоминая язычки пламени. Наверное, Варрик мог бы написать, что Инквизитор заживо сгорает в пламени страсти.
Макс привстал, опираясь на подгибающиеся руки, покачиваясь в такт движениям таранящего его сзади Дориана. Бык аккуратно придержал его за
подбородок, нежно прикасаясь, обвел скулы. Позволил пальцам нырнуть между приоткрытых, мокрых от слюны, губ, скользнул по языку до самой клокочущей стонами глотки, загнал пальцы в узкий, тугой промежуток между зубами и гладкой внутренней поверхностью щек. Инквизитор глухо застонав, ткнулся лицом в простыню.
Бык, наконец, решил, что именно хочет сделать с ним. Но сперва следовало уделить внимание Дориану. Быка беспокоило то, что жадный до прикосновений маг выбрал позу, обеспечивавшую минимальный контакт с партнером.
Скрипнула кровать и Макс вынырнув из очередного приступа предоргазменной дрожи увидел, что Бык исчез.
Внезапно все прекратилось – Дориан замер.
- О-о-о… аматус… - прошептал он в затылок Максу. Прерывисто вдохнул и ткнулся лицом ему в спину. Макс чувствовал, как шевелятся касающиеся его губы, как колотится об ребра сердце прижавшегося к нему любовника, как он разводит колени, обхватывает его ногами, чтобы прижаться еще сильнее. Дориан повел бедрами, двигаясь внутри Макса мягко и плавно, совсем не так как минуту назад. - О… аматус… - прошептал он перехваченным голосом, - что ты со мной творишь…
Макс вывернул шею, чтобы оглянуться и узнать, что там такое вытворяет Бык. Кунари видно не было, но его рога выглядывали по обеим сторонам от
задницы Дориана. На мошонку и бедра капнуло несколько прохладных капель слюны.
Бык взял в ладонь яйца Максвелла и Дориана одновременно. Нежно сжимая, потер их друг о друга, провел по ним языком. Потом принялся обстоятельно вылизывать, всё, что видел перед собой. Время от времени проходясь длинным шершавым языком по мошонке Максвелла, чувствительной внутренней стороне бедер, умудряясь добраться даже до его задницы, натянутой на медленно скользящий член Дориана.
Так продолжалось несколько минут, потом язык исчез, а на Макса закапало масло, горячее по контрасту со слюной, резко пахнущее на всю комнату неизвестными травами. Там где капли сбегали по коже, разгоралось приятное дразнящее тепло. Дориан застонал сильнее, развел колени, вскрикнул и ритмично задвигался, насаживаясь на ласкающие его изнутри пальцы и одновременно толкаясь в Макса.
Потом на них навалился Бык. Дориан всхлипывал, прижимался к лежащему под ним Максу, разводил ноги, силясь принять здоровенный член кунари. Если бы не кольцо, Макс кончил бы не раз и не два, заходясь от стонов распластанного на нем Дориана, от того как трется об шелковую простыню ставший слишком чувствительным член, от размеренного неспешного ритма, навязанного ему любовниками. Бык двигался все размашистее, заставляя двигаться Дориана в том же темпе и вбивая Макса в матрас. Кровать под ними раскачивалась и трещала как парусник в бурю.
- Като! – выкрикнул Дориан.
Движение прекратилось, а Максвелл почувствовал, как внутри разливается терпкое горячее ощущение. Дориан отстранился и несколько раз прошелся рукой по члену, сцеживая последние капли семени Максу между ягодиц.
- Мог бы сперва и спросить, - прохрипел Макс сорванной глоткой и заработал несильный, но исключительно звонкий шлепок по влажной помятой заднице. Другим ответом Дориан его не удостоил. Впрочем, ехидно подумал Макс, возможно, говорить внятно он еще не мог.
Бык перевернул Макса на спину, окинул сочувствующим взглядом его опухшее лицо, искусанные губы. Легко подхватил на руки и, усевшись на кровать, устроил у себя на коленях лицом к себе. Слегка подтолкнул под ягодицы, уговаривая приподняться, привстать, упираясь коленями. Макс подчинился. Теперь они были лицом к лицу. Бык уткнулся носом в основание шеи любовника и довольно фыркнул, от чего волосы Макса всколыхнулись словно подхваченные
ветерком.
Почти сразу Макс почувствовал, как член кунари уперся ему между ягодиц. Он медленно выдохнул, стараясь расслабиться, с болезненным любопытством гадая, как эта громадина будет чувствоваться внутри. Бык повел бедрами, позволяя себе продвинуться внутрь на долю дюйма, и тут же двинулся назад, раньше, чем проникновение стало действительно болезненным. Снова нажал, продвинувшись чуть дальше, и снова вернулся.
Бык двигался короткими частыми точками, постепенно растягивая Макса, входя все глубже. Боль пряталась, растворялась в дразнящей пульсации, от которой по спине бежали мурашки. Макс не заметил, как начал зажиматься, желая удержать Быка в себе, распробовать это ощущение. В какой-то момент до него дошло, что член Быка в нем уже целиком, Макс представил, насколько он сейчас раскрыт и растянут и его снова накрыло, сладко свело все внутри и давящее ощущение от втиснутого в него огромного члена стало почти невыносимым.
Бык остановился, давая Максу возможность привыкнуть. Обхватил ладонями за талию, сжал пальцы, разминая напряженные мышцы. Масло, покрывавшее руки Быка, оставляло на коже Макса мазки, которые сразу наливались приятным теплом. В воображении Макса мнущие спину пальцы оставляли золотистый светящийся след. Ладони двинулись вверх, по спине к плечам, Бык мягко, но уверенно вдавливал пальцы в сведенные от напряжения мышцы, словно распутывая узлы, заставлял расслабиться. Сжал плечи, прошелся по груди, мягко погладил живот, избегая касаться напряженного, ставшего слишком чувствительным члена. Вернулся к пояснице, двинулся ниже, сминая, поглаживая напряженные ягодицы.
А потом резко встал, поддерживая Макса под бедра. Почти сразу Макс с ужасом ощутил, как эта поддержка слабеет и он начинает неумолимо сползать, еще глубже насаживаясь на необъятный член. В панике он зашарил руками по торсу и плечам Быка, пытаясь удержаться, ухватиться хоть за что-нибудь, но
перепачканные маслом пальцы безнадежно соскальзывали с твердых неподатливых мышц.
- Это очень хорошее масло, Инквизитор, – пророкотал Бык где-то над ухом. - Все будет в порядке.
- Ты шутишь? - Макс прилагал отчаянные усилия, чтобы не дать своему голосу сорваться в откровенный скулеж, - я просто не представляю, как после такого хоть что-то может быть в порядке.
Он судорожно сжал ногами бока кунари, пытаясь хоть так удержать себя.
- Ты можешь держаться за рога, - участливо посоветовал Бык, - Дориан говорит, что это очень удобно.
Бык резко дернул бедрами, от чего Макс подпрыгнул на нем, как на припустившей в галоп лошади, и кунари слегка подтолкнул его ладонями, заставляя продолжить это движение, едва не спихнув со своего члена. А потом Макс почувствовал, что очень быстро скользит обратно. С трудом сдержавшись, он едва не заорал со страху, и судорожно напряг вцепившиеся в рога руки.
Ощущения от почти выходящего, а затем снова с большим усилием втискивающегося в, и без того помятый, зад члена должны были быть скорее острыми, чем приятными. Но Макс был слишком давно и сильно возбужден и получал от этих ощущений сильное, на грани боли удовольствие. Через несколько минут он был покрыт потом от усилий, которые прилагал, чтобы хоть как-то контролировать свое движение, и стонал в голос каждый раз, когда насаживаясь до конца, с влажным шлепком, прижимался жестко стоящим членом к животу кунари.
В какой-то момент, поймав взгляд Макса, Бык произнес одними губами «не держись». Макс отрешенно подумал, что это будет большой глупостью, но, как загипнотизированный, не отводя глаз, отпустил одну, а потом другую руку. И тут же почувствовал, что Бык полностью его контролирует и вряд ли позволит
упасть.
Несколько секунд Макс привыкал к новым ощущениям, а потом расхохотался. Это было слишком прекрасно, чтоб оставаться равнодушным. Поддающий во всякие чувствительные места член Быка, широкие надежные ладони, сжимающие задницу, и накатывающее толчками чувство свободного падения.
Макс точно не знал, можно ли кончить десять раз за десять минут, но был совершенно уверен, что именно так с ним и было бы, если бы не игрушка, которую на него надел Дориан.
- Бык, ради создателя, - простонал Макс, - сними это с меня! Я не выдержу, у меня сейчас сердце выпрыгнет.
- Я не могу, тут маг нужен, - прогудел Бык, останавливаясь.
- Дориан, - взмолился Макс, - сними!
Дориан последние несколько минут, красиво возлежавший на кушетке, эротично посасывая бренди из бутылки, поднялся и подошел.
- Надо же, какая красота! – произнес он, рассматривая помятый, опухший, но каменно твердый член Макса. Легонько повел пальцами по головке. От чего Макс зашелся стоном и, согнувшись в судороге так, что его подбородок прижался к ключицам, с глухим стуком ударился лбом в грудь Быка.
- Пожалуйста, сними! – прохрипел он, пытаясь отдышаться.
- Наверно, я мог бы… - протянул Дориан. – Но это тебе придется заслужить. Отдрочи мне.
Неудобно ерзая на руках у Быка Макс потянулся, чтобы сделать, так как ему сказали.
- Другой рукой! - потребовал Дориан.
- Извращенец, - хрипло прокомментировал Макс, но взял, сразу начавший отзываться член, в руку, на ладони которой поблескивала Метка. Себя он пользовать этой рукой опасался и от души надеялся, что член Дориана не превратится сейчас во что-нибудь невообразимое. Большая была бы потеря.
- Подумать только, этой же рукой ты спасаешь мир! – ухмыльнулся Дориан. – Ладно, я готов простить тебя. Честно говоря, я сегодня уже запыхался на тебя сердиться.
Маг щелкнул пальцами и треклятое кольцо, развалившись на две половинки, соскочило.
Оргазм, который должен был настичь Макса, еще добрых полчаса назад обрушился на него как океанская волна. Макс замер не в силах ни застонать, ни охнуть, горячими толчками выплескивая семя Быку на живот. Выражение «умер и воскрес», могло бы прекрасно описать его ощущения. Но, пожалуй, проще будет сказать, что через несколько месяцев, когда в Адаманте Макс вверх тормашками рухнул в Провал и падал аж до самой Тени… нет, ему вовсе не было скучно, но ему определенно было с чем сравнивать.
Макс проснулся примерно через час после рассвета. Бык и Дориан еще спали. Дориан – раскинувшись на половину кровати, Бык – аккуратно его придерживая, чтобы во сне не свалился на пол.
Макс с трудом отодрал приклеившуюся к заднице простыню и со стоном сел. Болело все. Бедра, плечи, мышцы живота, натертый и отдавленный кольцом член. Чудовищно болела задница. Макс выбрался из кровати, охая и постанывая, проковылял в умывальный чулан. Потрогал воду в бадье, застонал громче, принес из комнаты свой любимый кинжал и извел половину заряда огненной руны на то, чтобы сделать воду не такой холодной. Ужасное расточительство, но ему было нужно и он, демон его задери, мог себе это позволить.
Вымывшись, Макс почувствовал себя заново родившимся. Несмотря на ноющее в разных неудобных местах тело, впервые за долгое время он был спокоен и умиротворен. Вчерашнее буйство унесло, напряжение, копившееся несколько месяцев. Задумчиво разглядывая свои руки Макс сжал и разжал пальцы, потом быстро оделся, закинул на плечо лук и, насвистывая, вышел из покоев.
Утро было прекрасным. Безоблачное синее небо, теплое солнышко и легчайший прохладный ветерок. В кустах окружавших стрельбище возились и посвистывали какие-то птахи. Макс не спеша снарядил лук, для удобства воткнул несколько стрел в землю у своих ног. Встал в позицию. Одним плавным движением вскинул и натянул лук, разжал пальцы. Идеально. Одна за другой три стрелы отправились в полет через пронизанный лучами утренний воздух. Время текло как патока. Стрелы еще летели, но Макс точно знал, что они лягут в самый центр мишени.
@темы: фанфик, жанр: слэш, подарки, персонаж: Дориан, персонаж: м!Инквизитор, персонаж: Железный Бык, фест Secret Justice'18, рейтинг: NC-17
Подарок для: HerbstRegen
Название: Я вижу сны
Автор: GRAFENONE
Размер: мини, 3553 слова
Пейринги и персонажи: м!Лавеллан/Дориан, клан Лавеллан
Категория: слэш
Жанр: мистика
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: У магии Лавеллана есть особенность — он видит сны. Провидческие сны.
Предупреждения: шаманизм, видения, фатализм
1 часть
Ему снились яркие сны, так было всю жизнь, но в последний год — особенно. Все чаще в них был незнакомый человек. Темноволосый мужчина с зацелованной солнцем кожей, с прищуренными лисьими глазами. Настолько нездешний, насколько только можно было представить.
В его снах всегда все было по-разному, и каждый сон — словно церковная фреска или витражное стекло. Сколько бы он ни вглядывался, все равно не мог объять всех деталей.
Темные тени, тонкие протянутые руки, изломанные запястья — и Незнакомец в золотых браслетах. С прямой спиной, с горделивой осанкой, с четко высеченным профилем. Маленький самодовольный божок мертвого народа, так он выглядел.
Или — солнечные круги и отблески, бесконечное море света. И Незнакомец: темная фигура, высеченная в безбрежном сиянии; нечеткие контуры, плавные линии. Призрак, блик, затерявшийся среди света.
Или — ядовито-зеленые полосы, вспыхивающие и мигающие. И Незнакомец: упрямое лицо, напряженные руки. Злые волны, накатывающие одна за одной...
Лавеллан просыпался всегда в смятенных чувствах, под утро, когда предчувствие рассвета уже растекалось по небосклону бледно-сизой дымкой, и небесная хмарь размякала, как размоченный в воде хлеб, готовилась медленно зардеться от восходящего солнца.
Чувства после таких сновидений всегда были разными. Тревога — после протянутых темных руки, сожженных древесных веток, чадящих костров и пожарищ. Трепет — от величаво замершего незнакомца, от плесков непознанной магии.
Его сны всегда были беззвучны. Что бы в них не происходило, оно происходило в полной тишине. Каждый звук был воплощен визуальным образом. Упругие круги заклинаний, появляющиеся за спиной Незнакомца или в его руках, струящиеся ленты криков или песен, яркие цветные звездочки слов.
Его сны не всегда были статичны, но все движения в них ощущались медленнее, чем в реальной жизни, как в густом сиропе. Как будто все, что ему снилось, было не настоящим и двигалось не по-настоящему. Огромные механизмы, созданные людьми — и движимые людьми извне, каким-то неестественным образом. Как будто позади ярких картин из его снов всегда стоял кто-то, кто крутил рычаг — и тем самым заставлял двигаться все, что видел Лавеллан.
...Сегодня он проснулся со сбитым дыханием и чувством, будто что-то толкнуло его изнутри, заставив подняться. Странный неутихающий испуг заставил его выбраться из аравеля и осмотреться. Было по-утреннему прохладно; начало немного светать, но сумерки еще не покинули это место. Кое-где дымились потухшие костры, Лавеллан заметил редкое движение. Вот женщина, которая зябко кутается в шаль, вот потягивается проснувшийся мастер. В лагере еще все спали. Только на границе можно было встретить в такой час бодрствующих стражей, но граница была далеко.
Сегодняшний сон все стоял перед глазами: вычерченный золотой эмалью контур тела, Незнакомец с воздетой к небу правой рукой, с неприступным лицом, обращенным прямо, но будто тоже вверх. Рыжие ленты вокруг: замершие красные змеи, языки пламени. И свет, идущий от Незнакомца — или к нему. И позади — зеленое, красное, что-то бесконечно трескающееся, ломающееся, замершее в вечном искривлении. Это «что-то» позади Незнакомца было противно самой природе, поэтому Лавеллан испугался.
Сон все не шел из головы, сердце билось сильно и взволнованно, и он, конечно же, не смог бы больше заснуть. Ему хотелось поговорить с Хранительницей Дешанной, но час был ранний, она еще спала, и будить ее не было нужды. Часом раньше, часом позже — все одно, рассудил Маханон. У него появилась другая мысль; он оделся, взял посох, глиняные чашки и высушенные травы, задернул занавесь аравеля и направился прочь из лагеря.
Добравшись до границы, Лавеллан огляделся. Стражей, как и было положено, он не заметил, зато они заметили его, он это точно знал.
Она вышла к нему из кустов через пару мгновений, одна из стражей, в легком кожаном доспехе.
— Ты рано, Первый. Что-то потревожило твой сон?
Маханон улыбнулся ей.
— Полагаю, зов предков, lethallan, — он глубоко вдохнул прохладный утренний воздух, вдоволь напоенный запахом росы и травяным соком, и перевел взгляд собеседнице за спину. — Хочу найти укромный уголок, чтобы насладиться беседой.
Стражница понятливо улыбнулась.
— Вскоре вернутся охотники, Первый, от них не спрятаться. Но я предупрежу, чтобы тебя не тревожили.
— Ma serannas.
На том они распрощались; стражница вернулась на пост, и ни одна травинка не шелохнулась под ее ступнями, Маханон пошел дальше вглубь леса. Вскоре он обнаружил искомое место меж трех деревьев — самое оно для природного колдовства.
На земле он посохом начертил широкий круг и расставил чаши с руническими письменами по сторонам света, потом высыпал в каждую чашу, что положено: север — арборское благословение, юг — эмбриум, восток — эльфийский корень, запад — корень смерти. Сам прислонил посох к одному из деревьев и сел в центр круга, лицом на восток, где небо было особенно светлым.
Лавеллан сидел неподвижно, стараясь ощутить ветер, услышать его звук, стараясь почувствовать приближение рассвета. Зрение только мешало ему, отвлекало от сути, и он закрыл глаза, а затем прошептал заклинание — травы в чашах зачадили. Чувство, возникшее в его душе, подсказало ему, что все готово, и Лавеллан воззвал к Творцам.
В бесконечной черноте новорожденного мира покатился шар, и он распался на Солнце и Луну.
Но Луны не было — где она? От нее остался лишь Месяц.
Взвыл Волк, что раскрыл пасть. Множество его глаз смотрели на Солнце — и Луну-Месяц.
Которая раскололась, раздробилась, залила мир неживым зеленым цветом, силилась поглотить.
Все кругом затрепетало, озарилось.
Женский крик.
Он тянул руку — чтобы помочь.
И эту руку схватила другая рука.
Лавеллан очнулся ото сна, дернулся, попытался встать, но все тело болело, он заскулил, сжался, пока вдруг не почувствовал чьи-то руки, нежно гладившие его по голове между ушей.
— Ты поторопился, da’len, — ласковым голосом произнесла Хранительница Дешанна, когда Маханон поднял голову, чтобы заглянуть в ее глаза. — Тебе стоило подождать, но что сделано, того не воротишь. Я надеюсь, что твоя поспешность хотя бы стоило того, — она все еще гладила его по голове, по шее и холке, зарываясь тонкими пальцами в густую шерсть. — А теперь тебе стоит вернуть себе свой облик и прибрать здесь. Ты расскажешь мне все потом.
Маханон убрал голову с ее колен и поднялся, когда поднялась она. Ее движения были скованными — значит, она просидела на коленях рядом с ним достаточно долго. Бросив напоследок наказание не спешить, Хранительница ушла, а Лавеллан вернул себе свой облик и принялся собирать чаши, полные пепла. За работой у него появился шанс обдумать неясное ведение, явившееся в его сознании чередой взаимосвязанных визуальных образов. Картинки в его голове как будто цеплялись одна за другую, и было столько деталей, многие из которых Лавеллан не мог вспомнить.
Вопреки словам Хранительницы, он знал, что ему следует поторопиться, пока видение не исчезло из его головы или не потеряло своего первозданного вида.
— Вот ты где, lethallin! — из-за деревьев раздался женский голос, и Маханон обернулся. Прислонившись плечом к стволу стояла одна из охотников клана, Эллана. Она широко улыбнулась ему, когда они встретились взглядами, и подошла ближе.
— Aneth ara, — поздоровался Маханон, отвечая на улыбку. — Вы давно вернулись?
— Совсем недавно. Мы только пришли, как нам сказали, будто бы Хранительница отправилась искать потерявшего счет времени Первого, и мы решили, что пока можно перевести дух — а делами заняться позже.
— Что ж, — Маханон поднял посох. Они зашагали в сторону лагеря. — Как охота?
— Славно, — Эллана кивнула. — Будет много неповрежденных шкур. Еще мы нашли немного железной коры, представляешь.
Маханон восхищенно покачал головой: железная кора была редкой добычей, и не всякий раз охотники могли порадовать клан такой диковинкой. Между тем, из железной коры получались прекрасные луки.
За необременительным разговором прошел весь путь, и когда они уже прошли границу, охраняемую стражами, Эллана остановилась, положив руку Маханону на плечо, заглянула в глаза с тревогой.
— Лучше скажи мне, lethallin, твои сны, тот человек... — начала она, в ожидании глядя на Маханона. Тот вздохнул.
— Сны не проходят. По правде говоря, я думаю, что не все дело в этом человеке, lethallan. Я сегодня провел ритуал, но не могу точно растолковать видение, — он вздохнул и сжал ее ладонь на своем плече. — Совсем не знаю, что и думать.
— Хранительница поможет тебе разобраться, — уверенно сказала Эллана.
— Я надеюсь. Если после разговора с Хранительницей что-то разъяснится, я расскажу тебе это, lethallan.
— Договорились, — Эллана кивнула и заговорчески улыбнулась.
По возвращении в лагерь они нашли Хранительницу беседующей с остальными охотниками. Заметив их возвращение, та кивнула им, не прерывая своей речи, а затем отпустила охотников.
— Тебе тоже стоит отдохнуть, da’len, — сказала она, когда подошла ближе, и легонько прикоснулась к плечу Элланы. — Ты устала не меньше остальных, а к вечеру у меня будут для тебя важные известия. Ступай.
Эллана благодарно кивнула и отошла, тогда Храниетльница перевела взгляд на Маханона и вздохнула.
— Пойдем, нам есть, что обсудить.
И они пошли к аравелю Хранительницы, где Маханон подробно рассказал ей сегодняшний сон и видение, пришедшее к нему в лесу. Чем больше он говорил, тем больше хмурилась Дешанна. Когда Маханон замолчал, она только тяжело вздохнула.
— Я не знаю, чем помочь тебе, da’len, — она покачала головой с таким сожалением в голосе, что Маханону стало неловко. — Это видение... Я даже не могу понять всех его элементов. Но в любом случае, оно предрекает нечто плохое. Случится беда, da’len, непременно случится, и мы не можем ее предупредить.
Она помолчала немного, нервно кусая губы, но потом снова заговорила:
— Единственное, что я могу сказать тебе наверняка, волк из твоего видения — Fen’Harel — знак несчастий. Ужасный Волк. Но... Но, da’len, было время, когда наш народ мог обратиться к Ужасному Волку за помощью — и получить ее. За эту помощь приходилось платить, и горе тем, кто не сумел этого, но, — Хранительница положила ладони Маханону на плечи, ее лицо выражало скорбь, — но, возможно, это значит, что твое видение говорит не только о грядущих напастях. Возможно, это говорит и о спасении от этих напастей.
Маханон подавленно кивнул. Ему казалось, что это слишком условное толкование, казалось, что суть его видения куда глубже, но сам не мог ее постичь, не мог ее разгадать — она ускользала от него, была ему недоступна.
— Стало быть, не время для того, — ответила Хранительница, когда он высказал свои ощущения. — Но твое видение позволило мне определиться с одним вопросом. До меня дошли вести о приближающемся церковном конклаве; люди пытаются прекратить войну магов и храмовников. Мне нужны шпионы на этом конклаве, я уверена, то, что случится там, может изменить всю историю — и это коснется не только долийцев, не только эльфов, всех жителей Тедаса, я чувствую это. Сначала я хотела отправить одну Эллану, но теперь думаю, что вдвоем вы справитесь лучше. Возможно, эта беда из твоего видения как-то связана с этим конклавом...
Хранительница оборвала себя и улыбнулась.
— Полно. О прочем я скажу уже вам обоим, позже, а теперь ступай, da’len. Ритуал, должно быть, утомил тебя.
На том разговор был окончен, но уже вечером Хранительница позвала их двоих к себе, где все рассказала. Выдвигаться в путь решили через день, оставив себе сутки на сборы, и в эту ночь Маханону снился особенный сон. Он был самым ярким из всех, что он когда-либо видел. Незнакомец стоял ближе — он никогда не подходил так близко, Лавеллан никогда не мог его так хорошо рассмотреть, как сегодня — и протягивал руки вперед. И на руках его была черная змея и белый цветок.
Сегодня Маханон наконец смог поймать его взгляд — будто раньше Незнакомец никогда не смотрел на него, не видел, и вдруг сегодня все изменилось. Как будто что-то пошло не так.
Маханон проснулся с чувством затаенной тревоги, но он никак не мог понять, что же его тревожит, что же изменилось и что же должно пойти не так. На обеспокоенные расспросы Элланы он смог ответить только одно:
— Все переменилось, lethallan.
Однако впредь Незнакомец в его снах всегда видел его, и в его глазах Маханон не находил угрозы. Не видел больше надменности в гордом силуэте — только доверчиво протянутые руки и раскрытые ладони.
2 часть
Они сказали: «Единственный выживший», но Маханон еще не утратил веры. Люди — все долийцы презрительно называли их шемленами, даже позабыв о том, как верен смысл слова: слишком торопливые, чтобы жить, слишком торопливые, чтобы созерцать. Слишком торопливые, чтобы заметить долийского охотника, который не желает быть обнаруженным. Их «единственный выживший» совсем не значило, что Эллана была мертва, Маханон был в этом уверен, пока не увидел место взрыва собственными глазами.
Пока не вспомнил ее крик, замерший в его ушах — пока не понял, что это был ее крик. Он держал ее за руку, пока невыносимая сила не разделила их, не оторвала друг от друга, и тогда Эллана закричала, пронзительно, отчаянно. Все кричали, но он мог различить только ее голос в этом сияющем взрыве, который выцветал в его глазах от красно-рыжего в белый.
Как он мог выжить? Это действительно было просто поразительно — так же поразительно, как и зеленая воронка в небесах. Воронка неживого зеленого цвета, какими бывают мертвые древесные клопы — точно такая, какой она была в его видении. И это пугало больше всего: что увиденное так скоро стало воплощаться в реальность.
С этим несчастьем, с этой бедой, с этой дырой в небесах, Инквизицией, всем прочим ему стоило отодвинуть личные переживания, но Маханон не мог справиться с этим. Эллана была мертва, ей никак не удалось бы спастись, и одна только эта мысль заставляла его замереть и лишиться дара речи. Ему казалось, что он что-то забыл: забыл сказать ей важные слова напоследок, забыл улыбнуться, забыл, как она наклоняет голову, когда смеется. Забыл что-то важное, связанное с ней, и его несчастному сознанию отчего-то казалось, что, вспомни он это, и Эллана станет живой.
Шли дни, и Маханон был вынужден остаться с этой Инквизицией, а потом ему явился его Незнакомец из сна — явился наяву, во плоти. Его имя было Дориан, и для Маханона знать его имя, звать наконец его по имени — это было неописуемо.
Дориан был магом из Тевинтера — чудесным нездешним Незнакомцем с зацелованной солнцем кожей. Маханон только никак не мог понять его значения: зачем он являлся ему во снах, и зачем Маханон его в своих снах видел, что значили сны про Дориана? Что значили его слова и его руки, браслеты, поворот его головы? Маханон был уверен, что за этим был скрытый смысл, но не мог понять.
А еще он никак не мог перестать смотреть на своего Незнакомца, на Дориана, не мог отвести взгляда так же, как не мог раньше отвернуться в своих снах, не мог перестать следить взглядом, гордый стан, четкий профиль, будто резкий оттиск на окружающей реальности. Маханон видел его так ясно, как никого не видел.
Дориан был язвительным и насмешливым, и Лавеллану, спокойному и склонному к долгим размышлениям и долгому молчанию, было интересно и спокойно рядом с Дорианом: Дориан никогда не оставлял их в напряженной тишине. Наверное, Маханон мог с гордостью сказать, что они подружились, пока не осмеливался признать, что абсолютно влюблен в этого человека.
Они много разговаривали.
— «Вестник», «Инквизитор», какие претенциозные имена, — вздохнул однажды Дориан, и Маханон, прислонившийся бедром к столешнице, только улыбнулся и пожал плечами:
— Как будто мне есть дело, как она меня называют.
— И ты даже не раздумываешь, — начал он с интересом, — что, скажем, «Инквизитор Лавеллан» звучит лучше, чем «Вестник Лавеллан», или даже «Вестник Андрасте по имени Лавеллан» или как там было?
Лавеллан хохотнул в кулак.
— Нет. В конце концов, кто угодно мог быть на моем месте. Кто угодно мог стать «Вестником» или «Инквизитором». Я не думаю, что это такое большое дело.
— Нет, ты не прав, друг мой, — покачал головой Дориан и поднялся с кресла. — Инквизитор — или Вестник — мог быть только один.
Фраза была сказана веселым беспечным тоном, но Маханон разом спал с лица.
Потому что Дориан был прав.
Потому что выживший на конклаве мог быть один.
Например, Эллана, которую Хранительница Дешанна сначала хотела послать в одиночку.
Его резко затошнило, и Маханон отошел на несколько шагов.
— Прости, lethallin, прости, мне нужно... идти, — не взглянув на Дориана, он бросился вниз по лестнице в желании как можно скорее остаться в одиночестве. Однако насколько бы проворным или быстрым он ни был, убежать от своих мыслей у него бы не получилось. Маханон остался наедине с собой.
До решения Хранительницы послать на конклав их двоих Дориан всегда снился ему отстраненным, играющим с временной магией, стоящим на фоне очередного разрыва, помогающим этот разрыв закрыть — теперь Маханон мог понять, что значили все картинки из его снов — помогающим кому-то другому, не Маханону.
Маханон никогда не видел себя внутри этих снов до того дня. Его видение, вызванное ритуалом, уже говорило о том, что будущее изменено: Маханон вспомнил, как в том видении слышал женский крик. Крик Элланы.
И в ту ночь, когда Хранительница приняла окончательное решение, Дориан в его сне впервые посмотрел на самого Маханона.
Все изменилось.
Потому что выживший на конклаве мог быть один.
Это знание разбивало сердце, поэтому, когда Дориан нашел его, забившегося в какую-то щель, Маханон только и мог что лепетать разрозненные фразы на эльфийском языке, которые только приходили ему в голову. Дориан не понимал ни слова: он знал только несколько обращений, что Маханон имел привычку использовать в обычной жизни, но этого он не мог понять.
— Скажи мне, что случилось? Ты должен поговорить со мной, — упрашивал Дориан, но что Маханон мог сказать? «Я предвидел смерть своей сестры, но не смог разобраться в этом»? Какая глупость.
Лавеллан промолчал; тогда Дориан отвел его в комнату и до самого вечера отпаивал травяным настоем.
— Хранительница послала на конклав не только меня, — буркнул он наконец, когда за окном была уже ночь, и только свечи на прикроватной тумбе разгонял мрак инквизиторских покоев. — Нас было двое, я — и охотник моего клана. Я думаю, — в горле запершило, и он закашлялся, замолчал, не уверенный, что способен продолжить. Дориан, впрочем, не нуждался в продолжении.
— И этот охотник?
— Ее звали Эллана.
Они помолчали немного, а потом Дориан с необычной осторожностью спросил:
— Какой она была?
Что он мог на это ответить? Маханону хотелось взять целый кусок своей памяти и поместить в голову Дориана, только так можно было бы понять, что их связывало, и как важна она была для него. Но Маханон не владел подобной магией — не знал, возможно ли это в природе вообще.
Он зябко повел плечами.
— У нее были зеленые глаза, самые яркие, какие я только видел. А еще светлые волосы, и она всегда коротко остригала их, и они немного... вились. Она прекрасно стреляла из лука и много улыбалась. Она никогда не была... в достаточной мере женственно, зато она была нашим лучшим охотником. И верным другом для каждого, кто нуждался в дружеском плече.
Они проговорили до рассвета; Маханон говорил про Эллану, Дориан — про Феликса. Улеглись уже на рассвете, устало стянув сапоги, повалились на кровать в одежде, да так и уснули. Маханону впервые за долгое время снова снился Незнакомец. Дориан перестал ему сниться после их путешествия во времени, и Лавеллан решил было, что это исполненное пророчество, поэтому вновь увидеть Дориана во сне было неожиданностью.
В этом сне он доверчиво протягивал Маханону белый цветок, а медальон на его шее горел, точно солнце, и Лавеллан не мог его разглядеть.
Когда он проснулся, в голове звучали слова Дориана, сказанные им давным-давно, еще в их первую встречу: «Я смогу тебя защитить».
— Что тебе снилось? — пробормотал Дориан хриплым спросонья голосом и приподнялся на локте. Маханон, теплый и разморенный, улыбнулся ему и честно ответил:
— Ты.
Лицо Дориана приняло самодовольный вид. Когда-нибудь Маханону придется рассказать Дориану про эти сны, про пророчества, с которыми он еженощно может оставаться один на один, но — когда-нибудь потом.
Пока что Лавеллан подался вперед и коротко поцеловал Дориана в губы, а затем откинулся обратно на подушки.
— Это было... неожиданно, — осторожно сказал Дориан пару мгновений спустя, в его голосе была настороженная игривость, и Маханон фыркнул:
— Не ври. Ты знал, что это произойдет.
Дориан перекатился на живот.
— Я предполагал, что это может произойти. Но я даже не думал, что так скоро.
— А, ну ладно, — с деланным равнодушием отозвался Лавеллан и зевнул. Дориан только хохотнул, а Лавеллан все никак не мог перестать улыбаться. На самом деле, он был единственным, кто знал, что это непременно произойдет.
3 часть
За два дня до совершившегося ему приснился Дориан, протягивающий к нему руку, и он выглядел очень печальным, сочувствующим, скорбящим.
Накануне ему приснилось видение, вызванное ритуалом, но теперь оно казалось другим. По небу все так же катилась сфера, которая потом разделялась надвое, и две сферы становились днем и ночью, солнцем и луной, и между ними была положена грань. И выл волк. Маханон тянул руку вперед и ждал, что этой руке навстречу протянется чужая. Так и случилось. Две руки соединились в пожатии.
Этот сон вызвал только недоумение, не тревогу и не испуг даже — недоумение. Лавеллан не мог его понять, но уже в течение дня он оказался наедине с настоящим Ужасным Волком и по исходу встречи остался без руки, и все стало на свои места.
Во многом это прояснило его последние сны. В особенности то, что Дориан во снах тянет к нему только одну руку, тогда как раньше он протягивал обе.
— О, аматус, я готов прибить тебя собственноручно, — отчитывал его Дориан, крепко обнимая. Пальцы Дориана то и дело конвульсивно стискивали его плечи слишком сильно, но он не мог возразить. А еще отделаться от мысли, что теперь всегда придется обнимать Дориана только одной рукой, тоже не мог.
— Ну, я ведь жив. «Невредим», конечно, не скажешь, но якорь больше не угрожает моей жизни. Это вообще-то хорошо, — он повел пальцами вдоль позвоночника Дориана. Раньше он положил бы второю ладонь Дориану на лопатку, а первую — чуть позже — на поясницу. Теперь в его распоряжении была только одна рука — и это было не грустно и не так больно, как ожидалось, но очень, очень неудобно.
— Твои шутки сейчас совершенно неуместны.
— Как будто ты когда-нибудь считал их уместными.
Они незлобно перебрасывались нарочито сварливыми комментариями, но никак не могли разомкнуть объятий. Маханон все не мог перестать думать, как же это забавно, что только теперь он понял многие видения с Дорианом, которые не всегда были про Дориана.
Дориан собирался уезжать в Тевинтер, но теперь он, конечно, задержится, не сможет просто так бросить Лавеллана. В любом случае, Маханон был уверен, что Дориан больше не будет ему сниться так, как он привык за последние пять лет, потому что все, что было предсказано в этих видениях, уже свершилось.
Лавеллан выдохнул Дориану в шею и немного отстранился, заглянул ему в лицо, обеспокоенное, взволнованное, печальное. Он хотел провести ладонью по его щеке, поцеловать, сказать «Я люблю тебя», может, даже на эльфийском сказать, чтобы Дориан не сразу понял, и он уже открыл рот, но вместо этого сказал нечто более важное:
— Знаешь, Дориан, на самом деле у моей магии есть особенность, о которой я еще не говорил с тобой. Дело в том, что я вижу сны...
@темы: фанфик, жанр: слэш, подарки, персонаж: Дориан, персонаж: м!Инквизитор, фест Secret Justice'18, рейтинг: PG-13
Подарок для: grasskiller
Название: пуля, сердце или пистолет
Автор: Mor-Rigan
Размер: 1920 x 1080 обои
Пейринги и персонажи: Каллен/Дориан
Категория: слэш
Жанр: любофь + мафия!АУ
Рейтинг: G
Исходники: многобуквсобственные съемки свободной камерой (Dragon Age Inquisition), скриншот из сериала "Агент Картер"
теней от жалюзи, самих жалюзи, кирпичей, нуарного переулка, газет
Примечания: для grasskiller, человека, который так удачно кусил за моск летом вот этой совместной штуковиной, что не попускает даже зимой.
PS заявку "Каллен и асфиксия" я бы и сам почитал, ммм... а тут нууу... мы же знаем, что на самом деле у них обоих - перехватывает дыхание и замирает сердцо/-а?
PPS и PPPSPPS Использован текст песни, может показаться, что он всеумерли, но коллажист
PPPS и нииииет, это не та иллюстрация, которая не добралась до летнего феста. коллажист что-то как-то посмотрел-посмотрел и решил, что летнее будет снова "потом как-нибудь", и напилил вообще все другое и несколько о другом
Предыдущий вариант
С Новым годом! Счастья!
и кусайте за моск чаще: держите, вот он
1920 x 1080
@темы: коллаж, жанр: слэш, подарки, персонаж: Каллен, персонаж: Дориан, фест Secret Justice'18
Подарок для: GRAFENONE
Название: Да пошли они, эти Глубинные тропы
Переводчик: Уми
Бета: gerty_me
Ссылка на оригинал: Bugger The Deep Roads by todisturbtheuniverse
Размер: драббл, 750 слов (795 в оригинале)
Пейринги и персонажи: Карвер/Мерриль, Изабела, упоминаются Гаррет Хоук и Андерс
Категория: джен/гет
Жанр: флафф
Рейтинг: G
Краткое содержание: Гаррет уходит с экспедицией на Глубинные тропы. Карвер остается.
Например, алкоголь. И есть только одно место, где он может его себе позволить.
Он проталкивается в Висельник, как раз когда солнце ныряет за высокие силуэты Киркволльских зданий. Изабелла, уже изрядно подвыпившая, облокачивается на барную стойку, на ее щеках темнеет румянец, одной рукой она обнимает Мерриль.
— А потом, — говорит она, пока Карвер приближается к ним, — он и говорит...
— Карвер! — радостно перебивает Мерриль, сияя. Она тоже выглядит слегка выпившей, ее взгляд всё никак не может толком на нем сфокусироваться. — Что ты здесь делаешь?
Он всегда невнятно произносит первые несколько слов, но она смотрит на него с таким спокойствием, с полуулыбкой, как будто и не заметила сбивчивости.
— Я, э, я пришел выпить, — говорит он, как будто это хоть что-то объясняет.
— Что она имела в виду, — замечает Изабела голосом, дрожащим от веселья, — это почему ты не на Глубинных тропах?
Корфф передает Карверу кружку через стойку. Карвер в ответ отдает ему три монетки.
— Гаррет оставил меня здесь, — говорит он своему напитку, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Мерриль ахает.
— Он не мог!
Карвер поднимает взгляд. Ее глаза широко раскрыты от шока. Он немного тронут тем, как глубоко она за него переживает.
— Я смотрю, вы тоже не прошли отбор, — говорит он, уже слегка улыбаясь, и делает глоток отвратного эля.
— На Глубинных тропах не место пиратам и эльфам, — отвечает Изабела с дрожью. — Я и не хотела идти, пусть он меня и не звал.
— Я бы не возражала, наверное, — задумчиво произносит Мерриль. — Спорю, что они найдут там внизу кучу всего интересного. Но ничего страшного, что меня не позвали. Я и против этого не возражаю.
— Что ж, — говорит Карвер, поднимая свой напиток. — Давайте тогда выпьем, что ли!
— Выпьем, — соглашаются обе, стукаясь с ним кружками.
— Он взял с собой Андерса, — замечает Мерриль часом позже, в разгар партии в Порочную добродетель. Они передвинулись за свой обычный столик в углу, и Карвер уже потерял счет оплаченным напиткам. — Я всегда думала, что он ненавидит Глубинные тропы.
Изабела хмыкает в свою кружку.
— Готова поспорить, что там не обошлось без серьезного... убеждения.
Карвер стонет.
— Есть вещи, которые я совсем не хочу представлять о моем брате, знаешь ли.
— Какие вещи? — спрашивает Мерриль, нахмурив лоб.
Изабела ласково треплет ее за волосы.
— Не бери в голову, котенок.
Мерриль сникает, глядя на свою кружку.
— Никто мне ничего никогда не объясняет, — говорит она несчастным тоном.
Не будь он наполовину пьян — ничего не сказал бы, но что есть, то есть, и слова сами льются из его рта. Ему не нравится, как опущены ее зеленые глаза.
— Она имела в виду, что моему брату нравится одержимый, — говорит он ей, и он пьян ровно настолько, чтобы его голос не звучал обиженно.
— Ох. — Мерриль мигает, а потом ее глаза округляются до размеров блюдец. — Ох.
Изабела смеется так сильно, что ее эль выплескивается из кружки, после чего они уже все смеются, даже Карвер, который едва не давится напитком в процессе.
— И Андерсу он тоже нравится? — спрашивает Мерриль, когда ее смех стихает и переходит в нечастую икоту. — Наверное, должен, раз он согласился пойти за ним на Глубинные тропы.
— Могу только представить, каким шалостям они предаются там внизу, — говорит Изабела с мечтательным видом.
— Да уж, знаете, я уже начинаю радоваться, что меня не взяли с собой, — откликается Карвер, все еще посмеиваясь.
Мерриль широко улыбается и снова икает.
— Это потому что мы такая прекрасная компания?
— Как минимум ты точно, — говорит он, улыбаясь ей в ответ.
— Ох, Создатель, — вздыхает Изабела, наконец опуская свои карты. — Я для этого еще недостаточно пьяна. Вы двое веселитесь.
Она отчаливает, покачивая бедрами, пока Мерриль заглядывает в ее раскрытые карты.
— Проклятье, — ругается она, роняя свои. — Она всегда выигрывает.
— Что ж, теперь остались только мы с тобой, — говорит Карвер. Это выходит у него неожиданно гладко, думает он, учитывая обстоятельства. — Возможно, твои шансы выиграть теперь возросли.
Мерриль тянется через стол к его картам, уголки ее губ ползут вверх.
— И я так думаю, — соглашается она очень серьезным тоном. — Ты всегда усмехаешься, когда тебе достается хороший расклад. Немного похоже на Гаррета. За исключением того, что он так выглядит всегда, даже когда ему не достаются хорошие карты. — Она умолкает, крайне сосредоточенно перемешивая колоду. — Твоя мне нравится больше. У него всегда такой вид, будто он что-то прячет за этой бородой.
Карвер снова давится элем, и, пока он наполовину кашляет и наполовину смеется, она улыбается — немного смущенно и одновременно горделиво.
Да пошли они, эти Глубинные тропы. Ему и прямо здесь просто отлично.
@темы: фанфик, жанр: джен, жанр: гет, подарки, персонаж: Изабелла, персонаж: Мерриль, персонаж: Карвер, канон: DAII, фест Secret Justice'18, рейтинг: G
Подарок для: GRAFENONE
Название: Венок
Переводчик: feline71, gerty_me, Уми
Бета: те же
Ссылка на оригинал: A Crown by Goodluckdetective (scorpiontales)
Размер: драббл, 607 слов (770 в оригинале)
Пейринги и персонажи: Мерриль, Фенрис
Категория: джен
Жанр: дружба
Рейтинг: G
Краткое содержание: Ненависть, терпимость, уважение и дружба. Мерриль и Фенрис на протяжении многих лет.
Идет первый год, и вот почему он не нравится ей: он пренебрежителен к прошлому, которое является их историей; к своей культуре, ради сохранения которой она от столького отказалась, а вместо понимания, почему это важнее ее жизни, он называет ее глупой и относится как к ребенку.
Они общаются только во время путешествий с Хоуком.
Обоих это устраивает.
Идет третий год, и вот почему он терпит ее: она маг крови, но пользуется только своей кровью. И пусть она глупа в высшей степени, сердце у нее там, где надо. Он не доверяет ее магии (любой человек подвержен порокам), но доверяет прикрывать собственную спину и сообщать о приближении к дому охранников. Когда за ним приходят работорговцы, готовые уволочь обратно к Данариусу, она одна из первых бросается вперед со своей магией, чтобы загнать их в могилы. В ее взгляде нет жалости.
Идет третий год, и вот почему она выносит его: он через многое прошел, и его страх перед магией обоснован (хоть она и ненавидит признавать это). Узнав о его прошлом, о человеке, который держал его на поводке, она больше не может винить его в том, что он отвергает все, связанное с магией крови. И все же ей не нравится, когда он громко высказывает свое недовольство. В один весенний день ранним вечером он приходит к ней с просьбой объяснить эльфийское слово, которое не понимает. Он хочет выучить язык. А она хочет научить его.
Они разговаривают раз в месяц — не как друзья, а как приятели. Устраивая небольшие вечеринки, они приглашают друг друга.
Это уже ближе к принятию.
Идет шестой год, и вот почему он уважает ее: потому что, несмотря на все его сомнения в ее уме, она не поддалась гордыне, она приняла меры предосторожности, чтобы не стать монстром. И, хоть он и презирает ее выбор, он знает, что она думает о последствиях. Своей магией она защищает преследуемых работорговцами эльфов, невзирая на последствия, а когда стража приходит избивать тех, кто послабее, она криком обращает их в бегство. Она, пожалуй, одна из лучших игроков в Порочную добродетель. За все годы, что она учит его эльфийскому, она никогда не насмехается над его неудачами. Когда приходит Данариус и прошлое догоняет его, она использует магию крови, чтобы разорвать связь с теми, чей разум тот пытался контролировать. Она жутко ругается. И не позволяет ему приблизиться к Фенрису, пока тот не находит в себе силы для наступления.
Идет шестой год, и вот почему она ценит его: потому что он интересуется ее культурой, несмотря на то, что она думала обратное. И пусть он не стремится стать ее частью, он хочет ее понять, понять других, и это далеко от всех ее ожиданий. Он помогает переправлять письма от близких магам в Казематах, потому что, хоть и считает, что им место в Круге, он не верит, что их следует полностью отрезать от внешнего мира. Когда в толпе освобожденных рабов находят эльфа-мага, а Хоука нет рядом, чтобы взять слово, он дает ему выбор: отправиться в Круг или покинуть город. Он наблюдает за изменениями храмовников и не одобряет, не закрывает глаза на развращенность, несмотря на разумные опасения. Через неделю после смерти Хранительницы, после того как он обозвал ее идиоткой, придя на урок, он приносит цветы. Говорит, что извиняется не за свое мнение, а за утрату и оскорбление. Он приносит ромашки.
Церковь лежит в руинах, они в бегах, и вот почему она ему нравится: она приносит цветочный венок из найденных в поле ромашек и говорит, что это выглядит «очаровательно».
Церковь лежит в руинах, они находятся в бегах, и вот почему он нравится ей: он его носит.
@темы: жанр: джен, подарки, персонаж: Мерриль, персонаж: Фенрис, канон: DAII, фест Secret Justice'18, рейтинг: G
Подарок для: gerty_me
Название: Я тоже ♥
Автор: Ernst Wolff
Бета: как и всегда, в плане редактирования занимаюсь онанизмом
Размер: ~3.500 слов
Пейринги и персонажи: Максвелл/Дориан
Категория: слэш
Жанр: флафф (а планировался PWP), кофейня!АУ
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Максвелл – бариста. Дориан – гость. И весьма привлекательный гость. И, похоже, ему нравится, что Максвелл раздевает его глазами вместо того, чтобы готовить кофе.
Примечания: Герти! Я совместил два пункта из твоей заявки в один. Надеюсь, тебе понравится. С Новым годом и Днем рождения тебя ♥♥♥
Тогда-то он и чувствует на себе взгляд. Он поднимает глаза. Блондин сосредоточенно уткнулся в телефон, только золотые кудряшки сияют в свете ламп, а его спутник – смуглый, со жгуче-черными волосами – смотрит прямиком на Максвелла. Он, к своему стыду, забывает о профессионализме и таращится в ответ на молодого человека. Тот, подпирая кулаком голову, смотрит на Максвелла безо всякого стеснения. Его глаза, подведенные у нижнего века черным, медленно опускаются от лица Максвелла вниз, скользят по жилету так, словно парень мысленно расстегивает пуговицы. Максвелл словно невзначай поворачивается чуть боком, чтобы дать разглядеть татуировку на внутренней стороне предплечья, и следит за реакцией. Парень едва заметно улыбается. Значит, увиденное ему понравилось.
И лишь тогда Максвеллу становится жарко. С ним порой заговаривали посетительницы их кофейни, раза три он становился обладателем номеров их телефонов, но такого, чтобы его рассматривал с поволокой на глазах парень, – еще не случалось. Стыдно, но Максвелл пользуется этим, чтобы получить удовольствие сполна. Тем более этот молодой человек так затейливо красив. Максвелл оценивает его в ответ. Он уже думает, что обязательно проведет языком по его скулам, прежде чем уложить его в горизонтальном положении и поцеловать. До губ он сначала дотронется подушечкой пальца – дразнящим жестом, чтобы парень обхватил его, а потом уже поцелует. Под распахнутым темно-синим пиджаком у парня модная черная майка – с короткими застежками-молниями на груди там, где обычно располагаются на застиранных дедовских рубашках карманы. Максвелл смотрит на их холодный металлический блеск и гадает: а расстегиваются ли они? И если да, то не прячется ли под ними слой ткани? Вот бы оказалось, что под молниями – голая кожа. На улице к вечеру прохладно, металл остужается, и этот красавчик наверняка получает удовольствие, когда металл трется о ставший твердым сосок…
– Заснул? – вырывает его из мира фантазий Жози. – Макс! – шепчет она ему на ухо. – На кухне уже все готово!
«Я что, пятнадцать минут таращился на него?» – изумляется Максвелл. Он поднимает глаза и встречается взглядом с молодым человеком. Тот усмехается. Максвелл хочет подмигнуть ему, но Жози походя дает ему дружеский поджопник, и приходится заняться кофе.
Максвелл надеется, что заказ со стойки заберет красавчик. Но, стоит Жози подозвать их, как молодой человек срывается с места и выходит из кафе, а пакет с булочками и подставку с кофе подхватывает блондин. Дождавшись, пока за ним закроется дверь, Максвелл пристает к Жози:
– Кто это?
– Мистер Резерфорд, – щебечет Жози, – ты что, в интернете не бываешь? Тренирует будущих олимпийских чемпионов по…
– Да знаю я его, – отмахивается Максвелл, – тот парень с ним – кто?
– Его партнер…
Звенит колокольчик у двери, и Жози, улыбаясь, приветствует гостей. Кофейня начинает заполняться людьми, и до самого вечера Максвелл крутится между кофе-машиной и столиками, помогая Жози.
Лишь к ночи, возвращаясь домой, он размышляет, как подобраться к красавчику. Ну и что, раз он партнер самого мистера Резерфорда? Будь у них все гладко, красавчик не заглядывался бы на других мужчин. А может, он тренируется у этого мистера? Какой там спорт-то хоть?.. А, какая разница… Перед глазами Максвелла стоит распахнутый пиджак красавчика и его вычурная футболка с молниями. И темные волосы. И глаза. На улице прохладно, но Максвеллу жарко. Давно его так сильно не цеплял случайно увиденный человек.
На следующий день Максвелл ждет, когда стрелка на винтажных часах за его спиной покажет четыре вечера. Мистер Резерфорд либо приходил в промежуток между четырьмя и получасом пятого, либо вообще не появлялся в кофейне, но бывал у них минимум два раза в неделю. Видимо, тренировки с будущими олимпийскими чемпионами отнимали у него много сил, и их требовалось восполнить воздушными булочками и сладкими пирожными.
Максвелл считает минуты, но часы показывают пять, а мистер Резерфорд так и не приходит.
– Ты чего какой грустный? – интересуется вездесущая Жози.
– Кофе пил невкусный, – огрызается Максвелл.
Жози хихикает. Она поправляет воротничок белой рубашки Максвелла, смотрит ему в лицо и говорит:
– Этот очаровательный молодой человек еще вернется. Я постараюсь узнать его имя.
– Какой молодой человек? – пытается прикинуться дурачком Максвелл, но Жози лишь мило улыбается.
Вечер проносится, как одно мгновение – так всегда бывает в пятницу, когда люди массово идут в злачные и не очень места, чтобы ознаменовать конец рабочей недели. Для Максвелла пятница тоже в кои-то веки становится последним рабочим днем: его трехдневная смена кончается и уступает место целому одному выходному. Он не жалуется, вовсе нет, он любит эту работу; но все равно было бы кстати нанять еще официантку, рук не хватает… И он не в восторге от того, что в выходные с его царством кофе управляется кто-то чужой. Вместе с Жози он собирает со столов блюдца и стаканы, подхватывает увесистый поднос, чтобы отнести на кухню, поднимает глаза и вдруг видит его.
Красавчик появляется в дверях кофейни – о нем оповещает позвякивание колокольчика – и на мгновение замирает, выбирая столик. Все они уже пусты, до закрытия осталось пять минут, но красавчик занимает то же место, что и в прошлый раз. Максвелл опускает поднос обратно, скороговоркой говорит Жози:
– Дальше, извини, ты уж сама, – и, навесив на лицо широкую улыбку, размашистым шагом идет к красавчику.
– Ты ведь не официант! – напоминает Жози, но достаточно тихо, чтобы не выставить его перед красавчиком идиотом.
Максвелла такая мелочь остановить не может. Первым делом он проверяет, не сменил ли красавчик футболку с молниями. К счастью, она все еще на нем, только вместо пиджака – расстегнутый кардиган из нежно-голубой пряжи, оттеняющий сочную, загорелую кожу.
– Добрый вечер, – приветствует Максвелл, глядя красавчику в глаза, и останавливается возле его столика, расправив плечи. Он получает то, на что рассчитывал: изучающий взгляд сверху вниз и вежливо-кроткую улыбку. Но от глаз красавчика расползаются лапки, выдающие его расположение. – Что будете заказывать?
– Я полагал, вы предложите меню, – отвечает красавчик и скрещивает на столе пальцы, унизанные серебряными кольцами. Максвелл насчитывает пять штук. А на указательном левой руки и вовсе два кольца сразу.
Звук его голоса ласкает слух Максвелла, но уши тут же пунцовеют. Как он мог забыть о меню! Он же собирался вести себя безукоризненно, показать, какой он профи!
– Сейчас, – стушевавшись, Максвелл собирается было развернуться, но красавчик покровительственно говорит:
– Не надо. Какие у вас есть десерты без глютена?
Воспрянувший было Максвелл опускается на землю. Он понятия не имеет, что такое глютен, и уж тем более не помнит меню наизусть. Он готов капитулировать и навсегда оставить красавчика как несбыточную мечту, но тот вдруг коротко смеется.
– Расслабься, – говорит он, – не надо никакого десерта… Максвелл, – добавляет он, посмотрев на бейдж.
У Максвелла теплеет в груди.
– Может быть, я угощу тебя кофе? – предлагает он, и переход на «ты» дается ему как никогда легко. Жози неслышно проходит за его спиной и вешает на дверь табличку «Закрыто».
– Я ждал этого предложения, – довольно говорит красавчик. Глаза его блестят. По губам быстро проскальзывает кончик языка. – Составишь мне компанию?
Максвелл очень хочет ответить «да», но понимает, что совесть не позволит весело чирикать с красавчиком, пока Жози будет за него закрывать кофейню.
– Давай ты подождешь немного, а я к тебе присоединюсь, как только закончу дела? – предлагает Максвелл. – Я тебя весь день ждал, – добавляет он.
– Вот как? – вскидывает брови красавчик. – Что ж, так и быть…
Максвелл оставляет его, но успевает сделать чашечку самого крепкого кофе; он ведь не хочет, чтобы красавчик уснул в ожидании. Оставив его наслаждаться, Максвелл все же уносит поднос, поднимать который Жози отказывается, оттаскивает в моечную все части кофемашины, подлежащие обработке, и слышит заветное:
– Иди уже, сама справлюсь!
Форменный черный жилет он расстегивает на ходу и уже добирается до последней пуговицы (что как раз совпадает с последним шагом на пути к столику красавчика), как тот восклицает:
– Оставь! Я сам хотел расстегнуть эти пуговицы!
Максвелл быстро застегивает все обратно. Он совсем не против, чтобы красавчик раздевал его сам. Он будет очень терпелив. Он будет следить, как эти изящные пальцы оголяют его тело, а потом оближет каждый из них, а потом… вдруг он вспоминает кое-что важное.
– У тебя же есть партнер, – произносит Максвелл.
Да, все-таки придется оставить красавчика в разделе фантазий. По крайней мере, пока что. Он прекрасно помнит, как чувствовал себя, когда узнал об измене бывшего, и пусть ему плевать на мистера Резерфорда, но он точно не желает ему испытать подобного.
– Какой партнер? – округляет глаза красавчик, со звяканьем ставя чашечку на блюдце.
– Ну… этот, тренер олимпийский, – уныло говорит Максвелл, чувствуя, как его поезд уходит.
– Каллен – мой партнер по шахматам! – отвечает красавчик.
Максвелл в бешенстве оборачивается. Жози, давясь смехом, упархивает на кухню. Вновь повернувшись к красавчику, Максвелл не глядя приставляет стул, садится и просит:
– Тогда давай вернемся к моменту, где ты хочешь расстегнуть пуговицы, пожалуйста.
Красавчик весело улыбается.
– А у тебя есть принципы. Достойно уважения.
Скромно потупившись, Максвелл принимает похвалу. Взгляд его вновь натыкается на причудливую футболку красавчика и он не выдерживает:
– У тебя под этими молниями что? Ткань?
– Можешь сам посмотреть, – хмыкает красавчик.
Максвелл не уверен, что тот всерьез, но все же протягивает руку через столик и берет молнию за язычок. Он осторожно дергает ее в сторону (наверняка вещичка стоит бешеных денег, по красавчику видно, что он весь дорогой и элитный), и между зубцами открывается тонкая полоска загорелой кожи. Максвелл касается ее кончиками пальцев и поднимает глаза на Дориана. Тот, опять проведя языком по губам, смотрит на Максвелла, чуть дыша.
– Так как, говоришь, тебя зовут? – тихо спрашивает Максвелл.
Он скользит пальцем за ткань. До чего шелковый!.. Дотрагивается до твердого, как орешек, соска и чуть сжимает его.
– Дориан, – так же негромко отвечает красавчик. Он во все глаза глядит на Максвелла. Положив ладонь ему на запястье, Дориан тянется вперед, и Максвелл касается его губ своими.
Сердце подпрыгивает к горлу. Такого с ним еще не бывало. Продолжая поглаживать Дориана под футболкой, второй рукой Максвелл берет его лицо, как в чашу, проводит пальцем по скуле. Губы у Дориана – мягкие, гладкие, и Максвелл плавится от удовольствия. К нему в рот скользит язык Дориана, кончиком – по кромке зубов, и – дальше, будто в глотку хочет проникнуть. «Хочу ему отсосать», – понимает Максвелл, и желание столь сильно, как никогда раньше. Впрочем, он уже и так понял, что с этим человеком все будто впервые.
Максвелл вынужден отстраниться от Дориана до обидного быстро. За спиной шуршит Жози, перекрикиваются парни с мойки, и весь этот шум портит интимность момента. Максвелл застегивает молнию на майке Дориана. Тот деловито интересуется:
– Ко мне или к тебе?
– До меня идти десять минут.
– Убедил, – легко соглашается Дориан.
Максвелл застегивает молнию на его футболке и порывисто поднимается из-за стола. Ему бы оставить жилет здесь… Но ладно, он все равно собирался взять его домой и постирать. Он оставляет в кофейне свою куртку, потому что не хочет отходить от Дориана ни на шаг. Тот такой стройный, ноги в обтягивающих черных джинсах – прямые, как рельсы, только не такие прозаичные. Максвелл берет его за руку, чтобы на улице Дориана вдруг не похитили. В груди мечется сердце, хочется петь.
– Так и будем стоять на месте? – насмешливо спрашивает Дориан, возвращая его из мира грез.
– Я просто вспоминал, все ли взял, – врет Максвелл. Вспоминает, что оставил мобильник в кармане куртке, но решает зайти за ним завтра. Плевать. Сегодня ничто не должно отвлекать его от самого шикарного мужчины, которого он только встречал.
На улице возмутительно холодно. Дориан отнимает руку, чтобы застегнуть кардиган, и Максвелл незамедлительно укладывает ладонь ему на поясницу. Кардиган – из мягчайшей пряжи. Так и хочется гладить. И Максвелл себе в этом не отказывает. Правда, в следующий же миг понимает, что гладить изгибы спины Дориана куда приятнее кардигана.
– Не холодно? – невинно интересуется Дориан. – Без куртки рискнул выйти сегодня из дома утром?
– Я горячий парень, – уверенно отвечает Максвелл и старается не дрожать.
В конце концов, он огромный плечистый мужик, ему должно быть стыдно мерзнуть. Главное, чтобы губы не посинели. Он чувствует себя немного неловко в форменных жилете и рубашке, запоздало вспоминает, что не снял бейдж. Сдергивает его и сует в карман джинсов. Дориан, наверно, все прекрасно понял, и позолота позы слетает с Максвелла, но он искренне надеется, что компенсирует свое простодушие, как только они окажутся в теплой квартире.
– Так ты шахматист? – спрашивает Максвелл, чтобы забить тишину, и сразу же понимает, что зря начал разговор: зубы от холода стучат друг о друга.
– Это просто хобби, – отвечает Дориан. Он идет свободно и раскованно, словно Максвелл не наглаживает его по спине так, будто ток хочет выработать. – Я художник.
– Ого, – с уважением говорит Максвелл. Он понятия не имел, что в двадцать первом веке есть еще такая профессия. – А чем рисуешь? Маслом?
– Дидж, – небрежно отвечает Дориан.
– Че?..
– На компьютере, – снисходительно разъясняет Дориан. – Долго еще?
– Минуты три, – говорит Максвелл, ныряя в подворотню.
– Ужасно долго, – произносит Дориан и резко толкает его к стене.
Максвелл врезается в кирпичную стену арки лопатками, а Дориан припечатывает его своим телом еще сильнее. Он горячий, весь твердый, и Максвелл прижимает его к себе сильнее. Одну ладонь кладет между лопаток, другую – на задницу, втиснутую в чересчур узкие джинсы. Его лица касается горячее дыхание Дориана.
– Замерз? Ничего, я скоро тебя согрею, – обещает Дориан и дарит ему долгий поцелуй.
Желание распаляется мгновенно. Максвелл стискивает ягодицы Дориана, притирается к его бедру пахом, едва не стонет ему в рот. Утыкается ледяным кончиком носа в его теплую щеку. Как, оказывается, просто стать счастливым: достаточно лишь, чтобы шикарный мужчина зажал тебя в подворотне. Дориан проводит ладонями от его живота вверх, к груди, сжимает ткань одежды в кулаках. Чуть отстраняется и шепчет:
– А татуировки у тебя только на руках?
– Нет, – отвечает ему Максвелл и проводит кончиком языка по шее Дориана. – Я тебе покажу. Уже скоро.
Последние минуты пути ему запоминаются плохо. На губах – все еще отзвуки поцелуя, и ему мерещится, что он чувствует вкус парфюма Дориана, и невыносимо хочется целовать его гибкую шею. В подъезде выбиты все лампочки. В темноте он, дурея от вседозволенности, проводит ладонью по внутренней стороне бедер Дориана, лезет ему под футболку, а в ответ чувствует дразнящие пальцы на ширинке. Путается в двух ключах у двери, едва не начинает долбиться в замок ключами от кофейни, и наконец проталкивает в квартиру Дориана, запирает их изнутри и включает свет. Дориан стоит перед ним с размазанной подводкой (и когда Максвелл успел испортить ему макияж?), с чуть растрепанными волосами. Замерзшими пальцами Максвелл расстегивает на нем кардиган, следом – молнии на футболке. Его очаровывают две прорези в ткани, открывающие обнаженную кожу, но лишь теперь он замечает серебряное кольцо в одном соске Дориана. Волосы, кажется, встают дыбом от такого великолепного зрелища. Впечатав Дориана в стену, Максвелл приникает губами к маленькому колечку. Он покачивает его языком, надавливает, а Дориан, надавив ладонью ему на затылок, выгибается от удовольствия. На нем все еще много одежды, и Максвелл расстегивает ширинку на его джинсах, подозревая, что целую вечность будет вытаскивать из них Дориана.
Дориан отталкивает его так резко, что Максвелл едва не прикусывает ему сосок. Хотя кто знает, может, ему бы и понравилось…
– Где кровать? – спрашивает Дориан.
– Мне надо в душ, – вспоминает Максвелл. – Я быстро. Сними джинсы, пожалуйста.
– Какой ты вежливый, – хмыкает Дориан. – У тебя есть пять минут. Иначе я начинаю без тебя.
– Я справлюсь за три, – обещает Максвелл, срывает еще один поцелуй и уже почти уносится в ванную, как Дориан ловит его за руку.
– А пуговицы? – мурлычет он. – Я хочу сам…
Его пальцы ловко расстегивают жилет. Дориан смотрит Максвеллу в глаза, и зрачки его становятся огромными. Кровь ревет в ушах. Максвелл думает, не плюнуть ли на душ, но решает, что двенадцать часов на работе, пусть даже он не занимается тяжелым физическим трудом, не делают его благоухающим. В отличие от Дориана. Тот пахнет великолепно. Максвелл, не удержавшись, касается указательным пальцем рта Дориана, считывает его форму по кругу, и Дориан медленно смыкает губы, проводит по пальцу языком и берет его до костяшки. Максвелл готов взорваться, хотя до члена еще и не дотрагивался.
Он указывает Дориану в сторону спальни. С водными процедурами он справляется, будто над ним стоит сержант и держит горящую спичку. И когда он выходит из ванной, голый, мокрый, на ходу вытираясь полотенцем, то Дориан уже лежит на кровати под ярким светом лампы, спихнув на пол одеяло, возмутительно раздетый и красивый. Он устроился на животе, выставив на обозрение ягодицы идеально круглой формы. Чуть повыше них Максвелл замечает темную линию, оставшуюся от пояса чересчур тугих джинсов. Услышав его приближение, Дориан неторопливо откладывает мобильный под подушку, оборачивается и смотрит на Максвелла через плечо.
Тот роняет полотенце и опускается коленями на постель над Дорианом, проводит губами от шеи, где начинается линия роста волос, до ямочки между ягодицами. Кожа – шелковая. Он скользит языком по отпечатку пояса джинсов и чувствует, как подрагивает Дориан. Не торопясь, Максвелл прикусывает его ягодицу, и Дориан со стоном растекается по кровати. Максвелл любуется на быстро исчезающий след от своих зубов. Ему хочется взять Дориана, или отдаться ему, и одновременно – продолжать оттягивать этот момент, ласкать его…
Стоит ему чуть направить Дориана – и он послушно перекатывается на живот. Заложив руки за голову, он немного раздвигает ноги. Максвелл вклинивается между ними, целует бедра Дориана и вновь ощущает его нетерпеливую дрожь. Он облизывает палец и касается им между ягодиц Дориана. Не проникает, но обводит узкое кольцо мышц. Дориан, приподнявшись на локте, давит ему на затылок, тянет к паху, и Максвелл послушно проводит языком по его члену. У него самого стоит так, что хочется скорее ощутить прикосновения рук Дориана, но тот до сих пор не снял колец. Максвеллу кажется, что он может кончить от одной мысли о том, что Дориан дотронется до него. Он берет в рот головку его члена, чуть сжимает ее губами и мучительно медленно начинает брать глубже. По крайней мере, он собирался сделать это медленно, но Дориан насаживает его на свой член, опять надавив на затылок.
Максвелл сдается его воле. У него и самого слюни текут от вожделения. Стиснув бедра Дориана, он ласкает его. Дыхание Дориана становится громче. Максвелл закрывает глаза, но под веками все равно светло. Зачем свет?.. Ах да, Дориан – художник, наверно, он хочет все видеть… Он слышит, как Дориан шарит под подушкой, кажется, под кроватью… Наконец находит то, что искал: флакончик смазки с клубничным запахом – и сует ее под руку Максвеллу.
– Как… как пошло, – выдыхает Дориан. – Клубника…
Поговорить ему не удается: Максвелл берет до горла, и дыхание у Дориана перехватывает. Скользкими от смазки пальцами Максвелл проникает в него. Замедляет темп. Не хочет, чтобы Дориан слишком быстро кончил. Обводит напряженные мышцы, уговаривая расслабиться, и вновь погружает пальцы в горячее нутро. Дориан тянет его наверх, к себе, схватив за ухо, и тут же целует в мокрые губы. Максвелл сжимает его проколотый сосок, будто пытаясь нащупать округлый металл внутри, неаккуратно проводит языком по скуле. Прижимается членом к поджарому животу Дориана.
– Ты идеальный, – срывается с губ.
– Часто это слышу, – довольно улыбается Дориан.
Максвелл целует его улыбку.
Он раскатывает по члену презерватив подрагивающей от возбуждения рукой и плавно входит в Дориана. Тот прикусывает губу и закрывает глаза.
– Хочу медленно, – шепчет он.
Подложив ладонь под затылок Дориана, Максвелл смотрит ему в лицо. Темные ресницы и подводка под ними. Исцелованные губы. Потерявшие прежнюю игривую форму усы. «Хорошо, что свет горит», – проносится в голове. Дориан вдруг распахивает глаза, и Максвелла окончательно уносит, он тонет в Дориане. Его зрачки сужаются до спичечных головок, обнажая светло-зеленую радужку. Максвелл вновь входит в него, заполняет до упора, и Дориан шумно выдыхает. Он сжимает бедрами талию Максвелла, упирается стопами в ягодицы, и Максвелл двигается в нем неспешно, не отрывая взгляда от глаз.
Он даже кончает, глядя ему в глаза. Смотрит в бездонные озера, ускоряет темп до бешеного – и вспышкой отпечатывается в памяти внимательный взгляд Дориана. Максвелл рушится на него, распластывается, спрятав лицо в изгибе его шее, бездумно целует и кусает, пока Дориан водит ладонями по его взмокшей спине. Потом Дориан мягко перекатывает его на спину, нависает сверху и мурлычет:
– Красивые тату…
Он касается картинки, идущей от бедра до живота – бесконечный космос, наполненный звездами, планетами, светом. Максвелл приподнимается, хочет взять его член в рот, но Дориан, надавив ладонью ему на грудь, заставляет лежать. Кривит губы в усмешке:
– Хочу добавить пару штрихов.
Пара взмахов кулаком – и на татуировку падают белые капли спермы. Максвелл, обессилев, раскидывает руки в стороны, закрывает глаза. Говорит:
– Ты – нечто.
Дориан после паузы ложится рядом, закидывает на него ногу.
А просыпается Максвелл уже один. Лампа погашена, но свет льется из окна – уже давно наступил день. Он обнаруживает, что Дориан заботливо прикрыл его одеялом, а вот записку с номером телефона оставить забыл. И ладно номер – хоть бы фамилию сказал, чтобы Максвелл нашел его в соцсетях… Максвелл сокрушенно думает, что после трех смен на работе мог бы и землетрясение проспать, неудивительно, что он не услышал, как ускользнул Дориан.
Помрачнев, Максвелл принимает душ. А чего он, собственно, хотел? Он же никак не обозначил серьезность своих намерений. Ни словом не обмолвился, что хотел бы утром проснуться с Дорианом, приготовить ему завтрак, и вообще все сделать, лишь бы Дориан никогда не ушел.
Максвелл вспоминает об оставленном телефоне в кофейне и, вздыхая, одевается потеплее. Теперь-то никто не будет его греть, если он замерзнет… Жилет с рубашкой он все же кидает в стиральную машинку – что же он, зря рабочую одежду с собой таскал? И пока белье крутится в барабане, идет в кофейню. Заодно и кофе там попьет.
Людей пока что мало. Жози скучает за кассой. Заметив Максвелла, приветствует его и жалуется:
– Опять в инстаграме порнография какая-то.
– Правда? Покажи-ка, – разыгрывает интерес Максвелл. Но, стоит ему краем глаза заметить картинку на экране смартфона Жози, как волосы встают дыбом. – Дай, – требует он.
Схватив ее огромный смартфон, он таращится на фотографию. Узнает по татуировке собственное бедро. Видит капли спермы. Член, по крайней мере, не видно благодаря кадрированию. Под фотографией подпись:
Кажется, я влюбился ♥
– Подай мне куртку, – говорит Максвелл и отводит руку, не позволяя Жози забрать смартфон.
Его собственный мобильный, к счастью, не разрядился, потому что каждая минута промедления кажется Максвеллу мучительной. Он находит аккаунт Дориана, еще раз испытывает шок от бесстыдной фотографии и оставляет комментарий:
Я тоже ♥♥♥
@темы: фанфик, жанр: слэш, подарки, персонаж: Дориан, сеттинг: модерн!АУ, персонаж: м!Инквизитор, фест Secret Justice'18, рейтинг: NC-17
Подарок для: gerty_me
Название: Сложная рабочая атмосфера.
Автор HerbstRegen
Размер: 2560 × 1991
Пейринги и персонажи: Дориан/Максвелл
Категория: джен
Жанр: флафф
Рейтинг: G
Примечания: масс эффект АУ
@темы: жанр: джен, подарки, фан-арт, персонаж: Дориан, персонаж: м!Инквизитор, фест Secret Justice'18, рейтинг: G
Подарок для: Ernst Wolff
Название: Мое сердце тоже...
Автор: gerty_me
Бета: feline71
Размер: 8800 слов
Пейринги и персонажи: Максвелл Тревельян/Дориан Павус (Дориан/ОМП упоминается), Железный Бык, Каллен Резерфорд, ОМП, а также Солас, Кассандра и Зевран мимоходом
Категория: слэш
Жанр: флафф, романс
Рейтинг: PG-13 - R (рейтинг R поставлен из-за перестраховки автора - есть неподробное описание сцен преступления)
Краткое содержание: Максвелл и Бык - детективы-напарники, расследующие убийство. Дориан - друг Максвелла и некромант, которым им помогает в расследовании
Предупреждения: модерн-АУ, Скайхолд, магия в наличии
Примечания: Это действительно романс. Не детектив. Скайхолд со всеми атрибутами современности и магией
Из душа Максвелл босиком прошлепал прямиком на освещенную утренним солнцем кухню, оставляя на полу мокрые следы. Пора залиться кофе по самые брови и приниматься за работу.
Телефон тренькул о входящем сообщении:
«Ты помнишь, что у тебя сегодня день рождения?»
Забыл, вообще-то. Вещи столь незначительные быстро вылетали у Максвелла из головы.
«Конечно, помню! За кого ты меня принимаешь?»
Максвелл прямо через пятнадцать разделяющих их кварталов почувствовал, как Дориан закатил глаза. По правде сказать, последние свои дни рождения Максвелл бы так и провел на работе, если бы не Дориан. Он с рвением профессионального организатора вечеринок устраивал ему праздники, а потом еще и вытаскивал с работы полностью забывшего о времени виновника торжества. Каждый раз после этого Дориан долго и со вкусом обижался. Примирение их проходило всегда одинаково и занимало недели две плюс-минус пару дней в зависимости от настроения Дориана. Они были как старые рассорившиеся супруги, которые не разговаривали, но понимали друг друга без слов. После работы Максвелл заезжал к Дориану, и они молча готовили ужин, молча ели и молча же прощались, пока в один из вечером Дориан не произносил что-нибудь вроде “вишанте каффас, Макс, эта рубашка просто отвратительна! Кто научил сочетать тебя зеленое с розовым?” или “я слышал, сегодня нашли еще один труп. Во сколько мне подъезжать?” Каждый год Максвелл обещал себе, что больше такого не повторится и каждый раз забывал о своем обещании.
Пришло еще одно сообщение: «Тогда, может, встретимся вечером? Часов в восемь? Я закажу столик».
Значит, в этот раз Дориан решил отказаться от разгульной вечеринки в пользу тихих посиделок с друзьями. Или одним другом? Тогда это будет походить на свидание. Не то чтобы Максвелл не думал когда-нибудь перевести их дружбу на новый уровень. Но всегда страшно сделать первый шаг.
Максвелл мог поклясться, что столик уже заказан, наверняка в откровенно пафосном ресторане, и теперь Дориан спрашивает только ради приличия — вдруг у Максвелла другие планы на вечер.
Ха!
Ха-ха!
Вся жизнь Максвелла состояла из любимой, но нескончаемой работы (и Дориана, если честно). А если бы Максвелл не был настолько трусом в отношениях, он бы давно, еще года три назад, признался лучшему другу в своей влюбленности. Долгой, изматывающей, уже давно ставшей привычной, севшей, как вторая кожа, когда сердце саднит, но ты уже этого не замечаешь.
Дело в том, что в случае отказа Максвелл наверняка потерял бы Дориана не только как любовника, но и как друга. Вот что ужасно. В конце концов, если бы Дориан захотел, сделал бы шаг первым, верно? А не кочевал бы из постели в постель других мужчин. За два года Максвелл насчитал семь штук, и это только те, о которых он знал. Так себе знание, между прочим. Весьма нервировало. Хотя в последние месяцы Дориан ни с кем не встречался. Может, не было времени. Может, надоело. Может, его достал последний бойфренд со странным именем Лука, ударение на последнем слоге. Лично Максвелла от него каждый раз бросало в холодную дрожь. Этакий самовлюбленный засранец, худой и высокий, даже выше Макса (а таких людей еще поди поищи), с длинными белыми волосами и голубыми глазами. Прямо модель с обложки. Лука тоже был магом, конечно, как и Дориан, только не некромант, а обычный энтропийщик, хоть и сильный. Со слабыми магами Дориан не встречался, был у него на этот счет пунктик. Лука потом ещё месяц после расставания преследовал Дориана. Цветы слал грузовиками, пытался подкупить редкими рунами. В последний раз, когда Лука в очередной раз заявился к Дориану с шампанским, цветами и парой зачарованных колец, тот пригрозил обратиться в полицию. Стоявший за его плечом Максвелл, представлявший ту самую полицию, вышел вперед и с огромным удовольствием спустил Луку с лестницы, сообщив, что маг тот или нет, а у него хватит простой физической силы дать ему под зад, если придется. Это Максвелл еще умолчал о «тишине» и "гневе небес".
Как все-таки хорошо, что Дориан сейчас ни с кем не встречается. И какой же Максвелл эгоист…
Он включил кофеварку и написал:
«С радостью встречусь с тобой сегодня вечером».
Наверное, по такому случаю надо побриться. Это почти как свидание, только не совсем, и, наверное, глупо будет нести другу букет в свой собственный день рождения. К тому же после Луки у Дориана на цветы развилась натуральная идиосинкразия.
Бык заехал за Максвеллом через полчаса, с порога протянув пакет еще горячих булочек, испеченных его женой, и украшенную праздничным бантиком банку зерен настоящего антиванского кофе, дорогого и редкого.
— С Днем Рождения, напарник. Опять про него забыл?
— Забудешь тут с вами...
Максвелл благодарно схватил свой подарок и потопал на кухню.
Ему надо настроить напоминалку на телефоне или что-то вроде того. У Максвелла была отвратительная память на даты, если, конечно, эти даты не были связаны с каким-нибудь убийством.
— Кстати, об убийстве, — (не то чтобы это было кстати. Об убийстве он только думал, вслух мысли не озвучивал, но Бык уже привык к его странной манере вести разговор). — Надо заехать к вчерашнему свидетелю. Может, сегодня он будет в состоянии связать слова в предложения.
— Ага, — Бык подхватил кружку с кофе и уселся за стол. — Парень вчера совсем не в себе был, бедолага.
Убийство было странным. Точнее, странным был не сам факт убийства, а то, что жертве отрезали член. Зачем кому-то нужно было это делать, что за этим стояло — сильнейшая ненависть или какие-то психические нарушения, или все разом? Максвелл не любил работать с психами, они были слишком непредсказуемы.
Позавтракав, он и Бык сразу направились к Рэю Касински, тому самому свидетелю. Вроде как тот видел, кто убил старика Квентина. Накануне из него слова разумного было не вытянуть. Он краснел, бледнел, лепетал что-то неразборчиво, и в конце концов банально потерял сознание. Что-то или кто-то смертельно его напугало. Вызванный семейный врач выпроводил детективов из дома, на прощанье сообщив, что «завтра, все завтра, господа полицейские!»
По мнению Максвелла, девять утра — прекрасное время, чтобы нагрянуть с опросом к безработному молодому человеку и застать того врасплох. Максвелл ни секунды не подозревал Рэя, парень показался ему простоватым и ленивым. Но и полностью полагаться на свою интуицию он не собирался. По дороге Максвелл то и дело пытался дозвониться свидетелю, но каждый раз натыкался на автоответчик: «Это Рэй. Рэй не может сейчас говорить, он спасает мир. Оставьте сообщение или идите к демонам». Не все взрослеют к двадцати годам.
Рэй Касински жил с матерью в Старом квартале, застроенном каменными домиками, стены которых до самой крыши были увиты плющом. Этакое деревенское очарование в историческом центре Скайхолда.
Подъехав к нужному дому, они прошли по кирпичной дорожке мимо клумб с левкоями и постучали в дверь. Никто не ответил.
Постучали еще, на этот раз громче. Бык чуть не выбил треклятую дверь пудовым кулаком.
— И куда он свалил, хотел бы я знать, — процедил Бык сквозь зубы. — Телефон тоже не отвечает. Звони их семейному врачу.
Звонить врачу не пришлось, так как прямо за полицейской машиной остановился красный Грифон. Из машины вышла женщина лет пятидесяти, из тех молодящихся леди, кто тщательно следит за собой, пытаясь убежать от безжалостного хода времени, но время всегда обгоняет.
— Похоже, мать Рэя Касински, — тихо сообщил напарнику Максвелл. Ее лично он не встречал, но видел вчера фотографии на каминной полке. — Накануне в городе ее не было. Видимо, вернулась, как только узнала новости.
Женщина приблизилась и остановилась в двух шагах от крыльца. Максвелл достал свой значок, чтобы ей продемонстрировать, Бык сделал то же самое.
— Разрешите представиться, детективы Максвелл Тревельян и Железный Бык. Мэм?
— Элеонора. Элеонора Касински. Вы пришли допрашивать Рэя? Мне уже сообщили, что он проходит у вас как свидетель убийства Квентина, но прошу вас, не давите на моего ребенка.
С матерями всегда сложно. Они защищают своих деток, как наседки цыплят, словно каждый коп просто мечтает засадить их чадушко в тюрьму.
— Мы и не собирались. Нам просто нужно его опросить. — Максвелл улыбнулся так кротко, как только мог. — Ваш сын не открывает, вы не знаете, где он может находиться?
— Дома спит, где ему еще быть. — Элеонора отперла дверь, зашла в дом и говорила уже, поднимаясь по лестнице на второй этаж: — Проходите в гостиную, детективы. Я позову Рэя. С тех пор, как отучился в Круге, он нигде не работает, а мог бы устроиться к вам. У вас, ребятки, всегда ценились некроманты.
Это факт. С некромантом в команде у дел была практически стопроцентная раскрываемость. Но вот вся беда в том, что платили копам до смешного мало. И на ставку некроманта как правило не хватало финансирования. По крайней мере, не в их маленьком участке.
Рэй Касински был некромантом слабым и неопытным — Максвелл уже проверил его успеваемость в Круге и характеристики учителей. В идеале он мог бы поднять старика Квентина и прямо спросить, кто его убил. Старик Квентин бы даже не обиделся, он тоже был некромантом, но старым и выжившим из ума. Переехал в Скайхолд три месяца назад — доктора прописали ему покой и горный воздух. С покоем в Скайхолде была напряженка, а вот горного воздуха просто завались. По сути на весь Скайхолд на вчерашний день было всего три некроманта — старик Квентин, Рэй Касински и Дориан, конечно. Ну, теперь осталось два. Не самая популярная ветка магии. Мало кто хотел иметь дело с мертвецами, еще меньше тех, кто в действительности мог бы этим заниматься. Хотя Дориан своими лекциями в Круге определенно популяризирует эту ветку.
Со второго этажа раздался душераздирающий крик, Максвелл с Быком рванули на всех парах наверх и столкнулись друг с другом в дверях спальни. Бык чуть не снес косяк и хорошенько придавил напарника. Отдышавшись, Максвелл поспешил внутрь. Крик Элеоноры к тому времени перешел в протяжный, на одной ноте вой.
Рэй Касински лежал в своей комнате на кровати и не дышал. Совсем. Бык проверил. Хотя чего там проверять, и так понятно, что с вывернутой грудной клеткой никто не выживет. А ещё ему вырезали глазные яблоки… Интересно, что убийца хотел этим сказать?
— Я не понимаю, — всхлипнула Элеонора, — дверь была закрыта изнутри! Я открыла ее собственным ключом, просто чтобы проверить, я не знала, что он тут, мой мальчик, что они с ним сделали… — она осела на пол и снова тоненько завыла.
Бык отошел от тела и осмотрел окно, пока Максвелл звонил в участок. Потом он с трудом вывел Элеонору из комнаты и отпаивал чаем до приезда судмедэкспертов. Женщина то рвалась наверх, то била Максвелла по груди слабыми руками, то обессиленно падала на стул и снова принималась выть. Бык присоединился к ним через десять минут, Максвелл оставил Элеонору на него, а сам рванул в спальню. По-хорошему, им бы двоим тут все прошерстить, но кто-то должен успокаивать бьющуюся в истерике женщину.
Постель Рэя вся пропиталась кровью. Щеколды на окнах действительно задвинуты изнутри, а дверь заперта. Реберная клетка погибшего была вывернута наружу, как наполовину развернутые крылья птицы.
— Магия крови, — вместо приветствия сказал вошедший в комнату Солас. (А вот и кавалерия прибыла с командиром во главе).
Будто бы Максвелл без него не догадался. Магию крови запретили триста лет назад, но кто-то все же ею воспользовался.
— Высокий уровень магии, — заметил Солас, внимательно рассматривая торчащие ребра, будто какой-то музейный экспонат. — Воздействие на расстоянии, скорее всего, через Тень. Надо будет туда войти, поискать следы.
— Вряд ли ты что-то найдешь, — Максвелл покачал головой. — Он мертв уже несколько часов, следы в Тени исчезают через тридцать минут.
— Посмотрим, — Солас раскрыл свой чемоданчик и достал перчатки. — Мне нужно работать, Тревельян, не мог бы ты выйти?
Ну, здесь ему точно нечего делать. Бык уже передал Элеонору в надежные руки давешнего семейного врача и теперь ждал Максвелла у машины.
— В участок? — спросил он.
Максвелл кивнул, достал пачку и выбил из нее пару сигарет. И тут же в голове возник образ Дориана, укоризненно качающего головой. Дориан ему уже плешь проел о вреде курения, но что поделать, не могли они с Быком отказаться от этой привычки. Между прочим, Аннет, жена Быка и любовь всей его жизни, тоже терпеть не могла запах табака.
Курили в машине. Бык медленно выехал на дорогу, держа руль одной рукой, а второй стряхивая пепел в окно.
— Плохи дела, — сообщил он через пару затяжек. — Наш единственный свидетель мертвее мертвого, по Скайхолду разгуливает маг крови, а мы понятия не имеем, как его найти. Ты не собираешься?..
— Собираюсь, — Максвелл уже набрал номер и включил громкую связь. Через пару гудков раздался знакомый голос.
— Ты по мне соскучился? Я польщен.
— Ты на громкой связи.
— О… Привет, Бык. Я так понимаю, вам нужна моя помощь?
— Если ты согласишься, — ответил Бык. — Ты же знаешь, все на добровольных началах.
— Пф-ф, — Дориан рассмеялся. — Можно подумать, я когда-нибудь вам отказывал, мальчики. Да вы и не злоупотребляете моим хорошим к вам отношением.
— Мы очень ценим твою помощь, Дориан. — Бык небрежно затушил окурок о приборную панель и спрятал в бардачке.
— Так во сколько мне подъехать?
Максвелл быстро прикинул в уме время, за которое тело доставят в морг, оформят и проведут первичное обследование.
— Часам к двум, я думаю, — Максвелл замялся. Дориан на другом конце линии насторожился.
— Что-то не так, Макс?
— Тело выглядит чудовищно, Дориан. Просто чтобы ты знал.
— Волнуешься за меня, м? Это приятно. Я как-нибудь выдержу, Макс. Слухи о моей избалованности сильно преувеличены. До встречи, друзья мои.
Дориан нажал отбой. Максвелл убрал телефон в карман и откинулся на спинку сиденья. Конечно, он волновался. А кто бы на его месте не волновался за любимого человека, пусть даже сам человек о его чувствах не догадывается?..
— Будем надеяться, что Рэй знает своего убийцу или хотя бы сможет его описать.
На сердце было неспокойно. Убито двое из трех некромантов Скайхолда. Убиты ли они, потому что оба некроманты или Квентин убит по другой причине, а Рэй устранен как свидетель? В конце концов, полубезумный старик Квентин был зарезан простым кухонным ножом и лишен члена — никакой магии. А Рэй в этот момент проходил по улице. Не повезло парню.
— Мы можем приставить к нему охрану, — Бык ритмично стучал пальцами по рулю, словно проигрывал в голове кунарийский марш. Тук, тук, тук-тук-тук. Нервничал. — Каллен наверняка согласится выделить пару копов. Не тебя, конечно. Ты скомпрометирован.
Вот почему им так хорошо работалось вместе. Они мыслили на одной волне.
— Дориан в жизни не согласится, — покачал головой Максвелл. — Я его знаю.
Помимо прямо-таки чудовищной уверенности в собственной неотразимости Дориан был также уверен в собственных магических силах. Приставить к нем охрану? П-ф-ф, он разметает нападавших одним заклинанием. Помнится, было дело: год назад они напились до совершенно непотребного состояния, и Максвелл почти было признался Дориану в любви, но не вовремя подкатившая тошнота спутала все карты. Вернувшись из туалета и не обнаружив Дориана на том месте, где он его оставил, Максвелл пошел на крики и звуки ударов с улицы. Дориан дрался. Хотя назвать полноценной дракой ситуацию, когда один маг раскидывает по сторонам двух человек, гнома и эльфа, с магией никак не связанных. Максвеллу пришлось-таки применить “тишину”, потому в запале драки Дориан не откликался. Хорошо, что все участники были пьяны и не собирались подавать друг на друга в суд. И если на других Максвеллу было откровенно наплевать, то за Дориана он волновался — несанкционированное применение боевой магии на мирных жителях — Максвеллу бы пришлось сильно постараться, чтобы снять с друга все обвинения.
Задумавшись, Максвелл и не заметил, как они подъехали к участку, и, пока Бык разбирался с отчетами, он успел связаться с Кругом, в котором учился Рэй, а также с Кругом, в котором учился старик Квентин. Разные круги, конечно же, никакой связи между этими двумя, кроме способности к некромантии и факта, что они проживали в соседних домах. Бывают же совпадения. И совпадение ли это? Никто на улице даже не подозревал, что Квентин вообще владел какой-то магией. Тихий, улыбчивый, болтал глупости, выращивал на клумбах белоснежные лилии…
Максвелл уставился на фотографию первой жертвы. Кого-то старик ему напоминал. Породистый нос, прозрачные блеклые глаза, в молодости, наверное, были голубыми или светло-зелеными. Цвета в глазах совсем не осталось.
— Эй, пошли уже.
Максвелл очнулся от того, что Бык тряс его за плечо.
— Идем, начальство вызывает.
Следовало ожидать.
В кабинете капитана Каллена Резерфорда уже сидел Солас. Сам капитан опирался о стол обеими руками и смотрел на разложенные перед собой бумаги так, словно хотел их испепелить одной силой мысли. Он поднял глаза, когда Максвелл и Бык вошли, аккуратно притворив за собой дверь.
— И заприте, — приказал Каллен. — И говорите тихо, особенно ты, Бык.
Бык хмыкнул и сложил руки на могучей груди. Садиться не стал. В кабинете капитана все равно не было стульев, способных выдержать вес кунари. Максвелл из солидарности встал рядом.
— Такое дело, — Каллен выпрямился и окинул всех цепким взглядом. — Солас доложил о том, что предположительно, только предположительно в Скайхолде действует маг крови.
— Это не предположение, — Солас мрачно уставился на Каллена. — Вы видели фотографии, капитан, а я был на месте преступления. Тревельян со мной согласен.
— Мы не знаем наверняка. — Каллен все упрямился, Максвелл прекрасно его понимал. За последний век не было ни одного зарегистрированного случая применения магии крови. Эта школа стала своего рода страшилкой для всех, от мала до велика. Её перестали бояться. Это все равно, что бояться порождений тьмы, которые вот уже полтысячелетия не вылезали не то что на поверхность, но даже не пересекали границ гномьих тейгов. Дориан говорил — это потому что последний Древний Бог умер, и больше некому петь им песнь. Максвелл смутно понимал, о какой песне идет речь. Но Седьмой Мор завершился так давно, что на память о нем остались только книги, бережно хранящиеся в Центральной Библиотеке Минратоса.
— Тем не менее, — продолжил Каллен, — будем исходить из предположения, что на нашей территории действует сильнейший маг крови, и мы должны его найти и заключить под стражу.
— Убить, — категорически заявил Солас. — Вы себе представляете, капитан, что может натворить один маг крови, если его не остановить?
Максвелл подумал, что ему определенно стоит почитать материалы по данному вопросу. Он понятия не имел, как убить мага крови. Может, там требуется сложный ритуал? Зажечь в определенном порядке свечи, прочитать литанию...
— Заключить под стражу, Солас! Уверен, Максвелл сможет его обезвредить «тишиной».
Максвелл пожал плечами. Если застать мага крови врасплох, то почему бы и нет. Зря он, что ли, учился опустошать магические колодцы? Осталась самая малость — найти этого мага крови.
— Ты уже вызвал Павуса? — спросил Каллен.
Интересно, что из-за дружбы Максвелла и Дориана все относились к помощи последнего, как к самому собой разумеющемуся. Это немного бесило, если честно. В такие моменты из темных глубин максвелловской души поднимался собственнический инстинкт, побуждающий его рыкнуть на каждого, кто посягает на свободное время Дориана. Мысленно Максвелл пинками загонял его обратно.
— Давно бы уже устроился к нам работать штатным некромантом, — наверное, в сотый раз заметил Солас. — Хоть не мне одному выносить вашу очевидную магическую неосведомленности.
— Наш участок не может себе позволить ставку некроманта, — опять-таки в сотый раз ответил Каллен. — Не понимаю твоего ворчания; Дориан и так тут торчит как у себя на работе.
По интеркому капитану сообщили, что приехал господин Павус.
— Никому ни слова, о чем мы тут с вами говорили. Не будем сеять панику. — Каллен отпустил их взмахом руки и напоследок обратился к Максвеллу: — Дориан догадается сам, поэтому, будь любезен, предупреди его, чтобы молчал.
Максвелл согласно кивнул.
Здание городского морга располагалось в двух кварталах от участка, Бык довез их за пять минут. Дориан ждал на крыльце, у Максвелла при взгляде на него привычно сжалось сердце. Красивый, расслабленный, наушники в ушах, бутылка воды в руке, в волосах играет ветер... Увидев их, Дориан помахал рукой. Его неизменное кольцо в виде лапы дракона блеснуло на солнце. Припарковавшись, они сразу направились внутрь, не размениваясь на любезности. Дориан только слегка коснулся руки Максвелла и кивнул Быку. Показав удостоверения на охране, они прошли к холодильникам. Тело Рэя лежало на каталке в центре прозекторской, и Кассандра, местный коронер, задумчиво смотрела на него, прикусив губу.
— Поправьте меня, мальчики, если я ошибаюсь, но разве это не воздействие магии крови? — спросила она, как только они вошли в помещение. Максвелл невольно поежился — после уличной жары здесь было ощутимо прохладно.
— Ах, прекрасная наша Кассандра, — пропел Дориан, подойдя к телу, — и умная, и красивая, и язык умеет за зубами держать.
На взгляд Максвелла, заигрывания сейчас были более чем неуместны. Но обычно таким образом Дориан справлялся с тревогой, снедаемой изнутри, так что он просто подошел и встал за его спиной. Три с половиной года назад они так и познакомились: в морге, стоя перед телом. Был убит сын местного воротилы, и безутешный отец нанял Дориана. Максвелл первый раз видел некроманта за работой — зрелище одновременно впечатляющее и устращающее. Дориан долго не отпускал духа, и Максвеллу казалось, что запасы его маны истощены до предела. Потом Дориан говорил, что внушительная фигура полицейского за спиной придавала ему силы. Шутил, наверное. Но Максвелл все равно предпочитал вставать за ним молчаливой тенью.
— Ты не ошибаешься, — пробасил Бык. — Но, сама понимаешь, эта информация не для разглашения. — Он достал камеру и приготовился снимать.
Максвелл поднял руку, жестом попросив всех соблюдать тишину. Дориан выделывал замысловатые пассажи руками, которые Максвелл бы в жизни не смог повторить. Раньше — он знал, видел на иллюстрациях к учебникам — магам нужны были посохи для концентрации и направления магии. Дориан с таким оружием, несомненно, смотрелся бы очень эффектно. Сейчас им достаточно было простых, не бросающихся в глаза вещей типа колец или браслетов (или наоборот, очень вычурных, если речь шла о Дориане). У него было кольцо в виде драконьей лапы с вытягивающимися когтями. Эти когти и выполняли роль точки концентрации. Даже трех точек, если считать по количеству когтей.
Дух Рэя, хоть и выглядел, как силуэт, сотканный из мерцающей фиолетовый дымки, приподнялся над столом совсем по-человечески и опустил ноги на пол. Посмотрел по сторонам, увидел лежащее тело с вывернутой грудной клеткой и вздрогнул — черты исказились, комната будто поплыла, но все тут же встало на место.
— Ты знаешь, кто тебя убил? — просил Дориан.
Дух отрицательно покачал головой.
— Ты видел, кто убил Квентина?
Дух кивнул.
— Мужчина?
Кивок.
— Человек?
Кивок.
— Высокий?
Кивок.
— Выше меня?
Кивок.
— Выше его? — Дориан ткнул в Максвелла.
Дух снова кивнул.
Дориан указал на Быка:
— Выше него?
Дух пожал плечами. Дориан перекинулся с Максвеллом удивленным и вместе с тем торжествующим взглядом.
У них уже была первая зацепка. Такого высокого мужчину должен был заметить кто-то еще. Даже в Тени.
— Волосы темные?
Отрицание.
— Светлые?
Кивок. Дух ткнул пальцем в простыню, которая прикрывала ноги тела.
— Что ты хочешь этим сказать? Волосы белые?
Снова кивок.
Это было плохо. Это было очень-очень плохо, потому что…
— Волосы короткие?
Отрицание.
— Длинные?
Дух показал рукой «по пояс». Максвелл еле сдержался, чтобы не выругаться.
— Глаза голубые?
Дух пожал плечами. Он уже начал «таять», его время стремительно истекало.
— Он не мог видеть его глаза через окно, — прошептал Максвелл Дориану на ухо. — И убийца стоял к нему боком.
— Покойся с миром, — Дориан стряхнул магию с ладоней, и дух растаял. Максвелл протянул другу бутылку воды.
— Ну, хоть что-то, — философски заметил Бык, выключив камеру. Они распрощались с Кассандрой и вышли на улицу. Солнце припекало нещадно, Максвелл с радостью подставил ему лицо и шею. Хоть согреется после морга. Бык пошел к машине, Дориан встал рядом с Максвеллом и взял того за руку, переплетая пальцы.
— Я забронировал столик «У Альфредо» сегодня в восемь вечера. Ты помнишь?
Глаза у Дориана были зеленые и сияющие, светящиеся изнутри.
— Конечно, — Максвелл смотрел прямо в них и пытался сообразить, как теперь действовать, что предпринять и как бы сделать так, чтобы Дориан ни о чем не догадался. Максвелл на двести процентов уверен, что убийцей был Лука. Может, у того совсем крыша поехала на почве одержимости Дорианом, и он решил убивать всех некромантов подряд? Хотя это скорее Максвелл одержим Дорианом, зачем приписывать Луке свои чувства? Со дня их расставания прошло полгода, Лука нигде не объявлялся, и то, что он предположительно напал на Квентина, возможно, никак не связано с Дорианом. Но… всегда остается “но”.
— Нам нужно серьезно поговорить, Макс, — произнес Дориан с непривычной для него мягкостью, отпустил его руку и пошел к своей машине.
Максвелл задумчиво смотрел ему вслед, потирая ладонь. Он не мог думать о серьезном разговоре с Дорианом, когда сам Дориан находился в опасности. Да и что такого нового Дориан может ему сказать? У него новый бойфренд? Плавали, знаем. Привыкли к саднящей боли в сердце. Уже и не замечали ее вовсе. Максвелл как-нибудь обойдется без этого сакрального знания об очередном увлечении Дориана и сосредоточится на расследовании. Даже после всех описаний духа Дориану не пришло в голову, что это мог быть Лука. Почему-то Дориан искренне считал, что великолепно разбирается в людях, а Лука просто очаровательный молодой мужчина, чрезмерно влюбленный в Дориана, но, эй, вы только посмотрите на него — кто бы не влюбился? Иногда эта его излишняя самоуверенность бесила Максвелла до зубовного скрежета, иногда — пугала, как сейчас. Если Дориану сказать про Луку, он обзовет Максвелла ревнивцем, может, рассмеется и тут же побежит искать бывшего любовника, чтобы сообщить, какие насчет него ходят слухи. Попытается убедить явиться в полицию лично, чтобы доказать свою невиновность. А Лука с радостью его убьет и, может быть, заберет голову Дориана в качестве трофея. Забрал же он член Квентина и глаза Рэя? Это все, конечно, остается только версией, но пока Максвелл склонялся к тому, что в обоих убийствах виноват один человек — Лука.
Максвелл дождался, когда Дориан уедет, и только после этого сел на место рядом с водителем.
— В участок? — спросил Бык.
— Полагаю, я знаю, кто это, — невпопад ответил Максвелл, погруженный в собственные мысли.
Бык заинтересованно на него глянул:
— Интересно, откуда?
— Помнишь Луку, который встречался с Дорианом?
— Помню, как же не помнить. Ты три месяца ходил мрачнее тучи и черный от ревности.
— Не суть, — Максвелл отмахнулся. Бык, как всегда, смотрел в корень, и утверждения Максвелла «мы с Дорианом только друзья» ничего для него не значили. Влюбленность Максвелла была для Быка такой же константой, как солнце на небе. — Лука был одержим Дорианом, и он действительно слишком высок для человека. Часто ли ты встречаешь длинные белые волосы у мужчин в Скайхолде?
— Никогда не видел, — усмехнулся Бык. — По крайней мере, твою догадку надо проверить. По такому случаю обойдемся без обеда. На наше счастье, Аннет завернула нам сэндвичей с беконом.
Аннет делала потрясающие сэндвичи, но в своей тревоге за Дориана Максвелл совсем не чувствовал вкуса еды.
Адрес Луки, который им дали в справочной, привел к старому дому на окраине, судя по внешнему виду, давным-давно пустовавшему. Быстрый (и несанкционированный, но, тс-с-с, они никому об этом не скажут) обыск дома только утвердил их в мысли, что если Лука тут вообще когда-нибудь появлялся, то все следы съело время (“паутина и пыль”, — отчихавшись, реюмировал Бык, когда они выбрались обратно на улицу). Ничего не оставалось, как вернуться в участок и доложиться капитану. Максвелл показал Каллену запись с духом, которую вел Бык, а потом рассказал о своих подозрениях. Выслушав его, Каллен ненадолго задумался. Максвелл, чтобы не терять времени даром, начал искать Круг, в котором учился Лука. Каллен, наконец, пришел к каким-то выводам. Зная его, делиться он пока с ними не будет, но распоряжения даст.
— Выясняйте все о прошлом Луки, разошлите на него ориентировки. Внешность приметная, может, не пропустят.
Бык скептически выгнул бровь. Он был отнюдь невысокого мнения об умственных способностях патрульных. Каллен быстро глянул на Максвелла и добавил:
— К Павусу я приставлю охрану.
Мысль о Дориане под охраной грела душу. Но если бы все было так просто.
— Дориан откажется.
— Павус его даже не заметит.
Ну, одного охранника Дориан, может, и не заметит. Смотря кто это будет, конечно.
— Это незаконно, босс, — возразил Бык.
Максвелл укоризненно зыркнул на Быка, чтобы не упрямился по пустякам. Бык понятливо хмыкнул.
— Никто не узнает, если вы двое будете держать язык за зубами, — возразил Каллен. — Иногда надо следовать не букве закона, но духу. — Нравилась Максвеллу эта черта в капитане — твердость в суждениях и убедительность. И умение отдавать приказы. — В случае скандала ответственность возьму на себя.
— Буду нем как рыба, — согласился Бык.
У Максвелла немного отлегло от сердца. Будет гораздо проще работать, зная, что Дориан под охраной.
Вернувшись к себе в кабинет, они уселись каждый за свой стол. Краем глаза Максвелл заметил, как в кабинет к Каллену тенью проскользнул Зевран — единственный антиванский ворон не то что в их участке, но и во всем Скайхолде. Конечно, финансирование участка не покрывало расценки рядового антиванского ворона, но Зевран в свое время круто проштрафился перед Калленом, так что теперь… отрабатывал. Если так посудить, у их участка были все шансы выиграть приз “участок года” по проценту раскрываемости. У них был некромант, по-дружески им помогающий, антиванский ворон, помогающий по воле Каллена, и очень сильный, хоть и немного повернутый на власти эвенглори, маг. Иногда Максвеллу казалось, что Солас мог бы покорить весь мир и поставить его на колени. Как хорошо, что столь разрушительная мысль не приходила ему в голову.
Вышел Зевран через пару минут, своей обычной танцующей походкой подошел к Максвеллу и уселся на край стола.
— Буду охранять твоего бойфренда, — сообщил он доверительно. — Что я должен знать?
— Во-первых, Дориан мне не бойфренд, — поправил Максвелл. — Во-вторых, просто следи за ним и делай это незаметно, иначе “мой бойфренд”, — Максвелл показал руками кавычки, — закатит такой скандал, по сравнению с которым Пятый Мор покажется легкой прогулкой по розовому саду.
— Можно подумать, ты хоть что-то знаешь о Пятом Море, кроме того, что прочел в учебнике истории. — Зевран легко спрыгнул со стола. — Я — тень, не волнуйся. Обеспечим твоему красавчику охрану лучше, чем гномьему королю. Как ты думаешь, мне пойдут усы?
Максвелл открыл рот для ответа, но Зевран уже скрылся за дверью. Да и ладно. Усы бы ему все равно не пошли. Максвелл вообще не знал ни одного человека, кроме Дориана, которому пошли бы усы.
Максвелл заглянул в почтовый ящик. На удивление, откликнулись почти все Круги. Киркволльский ответил на запрос положительно. Это уже становилось интересным: Квентин тоже учился в Киркволльском Круге, Максвелл выяснил это еще вчера. Характеристики у Луки были самые положительные: умный, способный, хороший друг, любящий сын, немного замкнутый, чрезвычайно целеустремленный...
Максвелл отправил запрос в Круг на родителей Луки. Быть может, удастся найти их адрес. Круг ответил, что мать Луки погибла при загадочных обстоятельствах через год после его рождения. Части ее тела нашли в разных местах киркволльских катакомб, и ни следа преступника. Максвелл помнил это дело. СМИ дали ему громкое название «Киркволльский мясник». Также из Круга пришла информация, что отец Луки, Квентин, сошел с ума от горя, был признан неспособным удерживать магию и, согласно закону, подвержен процедуре половинного усмирения. Приговор удивлял. Половинное усмирение — одно из самых жестоких наказаний для магов — применялось крайне редко и в исключительных случаях. Маги полностью лишались способностей к магии. Эмоции оставались, но слишком слабые. Теперь, по крайней мере, становилось понятно, почему старика Квентина все считали блаженным. Максвелл изучал на уроках истории, что раньше, в Эпоху Семи Моров, применялось стопроцентное усмирение магов — полный отказ от чувств и желаний. Превращение людей в дышащих кукол, удобный рабов. На мгновение Максвелл представил себе Дориана усмиренным. Каково это будет — не видеть этой ехидной ухмылки, блеска в глазах, не слышать едких комментариев или наоборот, слишком нежных, обращенных к нему, Максвеллу?
Ну что за дурацкие мысли лезут ему в голову. Он встряхнул головой и вернулся к делу.
По его просьбе Орсино, глава Киркволльского Круга, выслал всю имеющуюся информацию по Луке и Квентину. Также Орсино переслал Максвеллу контакты капитана Авелин Поллен, которая занималась делом Киркволльского мясника. Авелин оказалась дамой упрямой и подозрительной. Она отказалась давать Максвеллу материалы по делу, потребовав объяснение и официальную бумагу с подписью. Ну где в данный момент Максвелл возьмет эту бумагу? Понадобится минимум день, пока запрос утвердят, подпишут и отправят в Киркволл. К счастью, у их капитана были обширные связи в полиции Киркволла. В свое время Каллен и Авелин учились в одной Академии, так что через час вся информация была перед Максвеллом на мониторе. Бык встал за спиной. Ему понадобилось еще десять минут, чтобы полностью во все вникнуть.
— Знаешь, что интересно? — заметил Бык, рассматривая фотографии с места преступления, — убийства прекратились, как только Квентина подвергли половинному усмирению.
Все части тел жертв были полностью обескровлены.
— Тебе не кажется, что Киркволл тоже имел дело с магом крови, но скрыл этот факт, как сейчас пытаемся скрывать мы?
Бык приблизил к монитору свою огромную голову, заставив Максвелла максимально отклониться назад, иначе тот вспорол бы ему рогами череп.
— Вот демоны! — выдохнул Бык негромко. — Ты прав!
Чем дальше они листали материалы дела, тем полнее раскрывались возможные мотивы поступков и Луки, и Квентина. В процессе расследования Авелин накопала информацию о том, что Лука не являлся родным сыном Квентина.
— В качестве гипотезы, — Максвелл ткнул пальцем в нужную строчку на мониторе, — Квентин узнает, что жена ему изменяла, сходит с ума и начинает убивать. А так как маг он очень сильный, и способен ходить через Тень, то и следов не оставлял, а те, что оставлял, Тень быстро стирала.
— Хорошая гипотеза, — кивнул Бык. — Позвони-ка Авелин.
Максвелл достал телефон и выругался — тот оказался полностью разряжен, а зарядку Максвелл, конечно, с собой не взял. Бык протянул ему свой.
В свое время Авелин пришла к такому же выводу. Но так как доказательств вины Квентина не было, Авелин была просто счастлива, что его подвергли хотя бы половинному усмирению, хотя лично она голосовала за казнь. По крайней мере, усмирение погасило злость, мстительность и отчаяние Квентина, и у него больше не возникало желания убивать.
— Дела-а-а, — протянул Максвелл, нажав отбой связи и отдавая телефон обратно Быку.
— И мы все еще не знаем, где ловить Луку.
Они и не заметили, как за окном стемнело. Глянув на часы, Максвелл удивленно присвистнул. Два часа ночи, а они все еще таращатся в монитор, а в желудке у обоих только кофе и плещется.
— Давай-ка немного поспим, Макс, — Бык хлопнул его по плечу. — Утро вечера мудренее, все дела, Зевран охраняет Дориана, так что…
— Да Создателя твоего душу мать! — выругался Максвелл, вскакивая, как подстреленный. — Я же должен был пойти на ужин с Дорианом, он забронировал столик в ресторане!
— Кранты тебе, — обнадежил Бык. — Хоть бы позвонил.
— Телефон разрядился, — Максвелл с досадой пнул стул и побрел на выход. — И я бы все равно не вспомнил. Подбросишь до дома? Заедешь завтра в семь?
— Да и да, — ответил Бык.
Спать оставалось недолго, но даже эти жалкие крохи сна Максвелл собирался провести в постели, а не на диванчике в комнате отдыха при полицейском участке, как случалось иной раз. Дома он сразу же поставил телефон на зарядку, включил, убедился, что пропущенных звонков и сообщений от Дориана нет, и завалился в кровать. Чувствовал себя прескверно. Мысли в голове спутались в такой клубок, что казалось — вовек не распутать. В этот раз Дориан не стал забирать его с работы. Наверное, потому что это больше не была вечеринка по случаю дня рождения. Впервые он предложил провести день рождения только вдвоем. И чтобы Дориан не хотел ему сказать, Максвелл был обязан его выслушать. Он хороший друг, в конце концов. Он пережил семь больших увлечений Дориана и множество незначительных. Любовники приходили и уходили, а Максвелл всегда был рядом. И что сложного в том, чтобы вовремя прийти на встречу, Максвелл Тревельян, а?
Проснулся на рассвете, усталый и разбитый, никакого «доброе утро, соня» на экране не увидел, отчего еще больше расстроился. Попытался позвонить Дориану, но тот, похоже, отключил телефон.
Максвелл наскоро принял душ, сварил кофе — кофе в горло не полез. Сделал еще с десяток безуспешных звонков Дориану и в конце концов оставшееся до приезда Быка время пялился в окно, выкуривая одну сигарету за одной.
Бык заехал за ним в семь, как и обещал. Выходя из квартиры, Максвелл споткнулся о коробку, оставленную курьером перед дверью. На коробке аккуратным почерком Дориана было написано «С Днем Рождения, Максвелл». Внутри лежала открытка ручной работы и коробочка меньшего размера. Наручные часы. Водонепроницаемые. Такие, какие Максвелл давно хотел, только никому не признавался. Слишком дорого, слишком статусно, не для простого детектива. Максвелл надел часы на руку и только потом взял открытку. Все тем же аккуратным почерком Дориана на ней было выведено: «С Днем рождения, дорогой друг. Полагаю, это была моя последняя попытка отметить твой праздник. Вообще последняя попытка сделать хоть что-то. Не желаю иметь с тобой ничего общего. Не пиши, не звони, не приходи и не проси больше помощи. Я занес в черный список весь ваш гребаный участок».
Максвелл в сердцах порвал открытку и выбросил в мусорное ведро. Ну почему его друг такая королева драмы?! Он же знает Максвелла как свои пять пальцев, знает его рассеянность, забывчивость, мрачность, трепетное отношение к работе. Его упорство и упрямство он тоже знает. Хрена с два Максвелл прислушается к указаниям с порванной открытки. «Не пиши и не звони», как же. Он даст Дориану время остыть. Скажем, дня два. Потом купит виноград, самый дорогой и крупный, какой найдет на рынке, придет к нему домой и лично почистит каждую ягодку. Дориан должен его простить; эта история с проебанными днями рождений повторяется раз за разом, уже даже не смешно. Максвелл клятвенно пообещал сам себе, что больше такого не повторится. Лишь бы не поздно было вернуть их дружбу.
Максвелл снова набрал его номер. Предсказуемо длинные гудки. С улицы просигналил Бык, и Максвелл, выругавшись, помчался по лестнице вниз, перескакивая через две ступеньки. Плюхнувшись на сиденье рядом с водителем, Максвелл написал Зеврану и уставился на телефон в ожидании ответа. Он бы позвонил, да не хотелось звонком сбить всю конспирацию. Хотя, зная Зеврана, тот наверняка вообще отключил телефон. Когда Зевран не ответил на следующее сообщение, Максвелл позвонил Каллену. В конце концов, это его агент, пусть Каллен за него и отвечает. Капитан успокоил, что по плану Зевран должен выйти на связь ровно в 7.30, и если в 7.40 от него все еще не будет вестей, Максвелл узнает об этом первым.
— По крайней мере, у нас есть время выпить кофе с сэндвичами, — обрадовался Бык, выруливая на парковку перед закусочной. — А ты расскажи мне, что случилось, и откуда у тебя на руке дорогущие часы, хотя вчера их еще не было. Дориан подарил? Он ждал тебя дома, в постели, а из одежды на нем лишь его кольцо в виде драконьей лапы? Вы объяснились, наконец?
Максвелл моментально покраснел, представив такую картину. Ах, если бы. Разве что в мечтах и мокрых снах. Уж там-то Максвелл с Дорианом чего только не вытворяли. Фантазия у него была богатая. Особенно когда выпьет.
— Дориан. И он меня бросил, хоть мы даже не встречались. Подарок лежал на пороге вместе с прощальной открыткой.
Бык рассмеялся. Нет, правда! Расхохотался, будто Максвелл офигеть как удачно пошутил.
— Вы — парочка тугодумов, ты знаешь? Иногда мне хочется вас двоих запереть и не выпускать до тех пор, пока не дойдет до обоих, что вы жить не можете друг без друга. Бросил он его, вы только посмотрите. — Бык утер выступившие на глазах слезы.
Максвелл уставился в окно — смотреть на ржущего Быка не было никакого желания. Напарник, конечно, прав. В конце концов, что Максвелл теряет? Как друга Дориан уже его бросил. Наверное, самое время попытаться изменить между ними хоть что-то.
Каллен позвонил как раз тогда, когда Бык расплачивался за кофе и сэндвичи. Чудесные сэндвичи с ветчиной, сыром, беконом и никаких овощей! Максвелл чуть слюной не захлебнулся, предвкушая трапезу.
— Зевран не вышел на связь. Быстро к Дориану, он…
Максвелл даже дослушивать не стал, потянул Быка на себя и бросился к выходу. Бык, конечно же, кофе разлил — Максвеллу всю спину обожгло, да и хрен с ней. Сэндвичи полетели в разные стороны, посетители кафе зароптали, но Максвелл этого уже не слышал.
— Сирену врубать? — спросил Бык, вылетая с парковки.
— Нет. Если Лука у Дориана, я не хочу его спугнуть. Со страху или со злости, или что там творится в голове у этого безумца, он может навредить ему, да и всему дому, если крови хватит.
— Ладно, но без сирены мы будем ехать медленней.
Да твою ж ты Создателя душу мать, почему их Бронто такой здоровый и неповоротливый! То есть понятно, что это из-за напарника-кунари. Бронто проектировались специально под их габариты, но именно сейчас такая огромная машина совсем некстати. Максвелл молился всем богам подряд, даром, что ни в одного не верил, чтобы с Дорианом все было в порядке, никакой Лука не ошивался рядом, а Зевран просто забыл. Ну забыл он выйти на связь, с кем не бывает. (С Зевраном не бывает, — услужливо подсказывал мозг, но надежда такая штука — всегда находит оправдание).
Наконец-то они подъехали к дому, где жил Дориан. И без того высокое здание расположилось к тому же на самом высоком холме Скайхолда. Дориан жил на двадцать пятом этаже. «Почти на солнце», — как любил он повторять, глядя в окно. Закаты и рассветы из его окна выглядели торжественно. Величественно. Максвелл не мог подобрать нужного слова, он не поэт, в конце концов (а иногда, когда торопился, даже писал с ошибками). Но величие природы оценить способен. Солнечный свет целый день заливал пентхаус, а на ночь в спальне опускались плотные шторы, если Дориан не хотел любоваться на луну и звезды.
— До двадцатого этажа поднимемся на лифте, потом пешком, — скомандовал Максвелл. Бык понятливо кивнул. Нельзя, чтобы Лука, если он там, услышал шум лифта.
А он там, Максвелл был уверен. Чувствовал, что Дориан в смертельной опасности. Сердце скакало в груди, как сумасшедшее, адреналин в крови взбесился. Если Лука что-нибудь сделает с Дорианом, если хотя бы волос упадет с его головы, тюрьмой он у него не отделается. Максвелл уже говорил, что у него богатая фантазия? Он расследовал убийства, древние боги, он чего только не повидал за годы работы. Он знал двадцать способов убить человека чайной ложкой, не прибегая к помощи магии.
Последние пять этажей Максвелл преодолел максимально быстро и бесшумно, даже Зевран бы загордился. Куда он делся, они выяснят потом, сначала надо спасти Дориана.
Дверь в его квартиру была заперта, и Максвелл на пробу, осторожно, толкнул. Ладно, Максвелл подозревал, что так оно и будет, поэтому еще на лестнице отцепил от связки своих ключей ключ от квартиры Дориана. Меньше шума. Главное — производить меньше шума.
Вкрадчивый голос Луки он услышал еще на пороге. Максвелл сделал Быку рукой знак остаться за дверью. Не ровен час еще снесет что-нибудь своими рогами. Квартира Дориана хоть и поражала размерами, вовсе не была приспособлена для кунари, особенно с таким королевским размахом рогов, как у Быка.
Максвелл прокрался вперед, миновал огромную гостиную и чуть ли не ползком добрался до спальни. То, что он увидел, заставило сердце еще сильнее забиться в панике.
В спальне царил полумрак. Не до конца задернутые плотные шторы пропускали лишь тонкую полоску света.
Дориан лежал на постели, без сознания, абсолютно голый, и из тонких порезов на его руках тянулись к Луке нити крови. Тот стоял перед кроватью, запрокинув голову к потолку, а пальцы его словно плели вокруг кокон из кровавых нитей.
— Ты разбил мне сердце, Дориан, — Лука растягивал гласные, будто молился. — Мне нужно новое, понимаешь? Твое подходит. Оно так ровно бьется. Правда, мама? Тебе бы понравился Дориан, он всем нравится, жаль, что ему не нравится никто. Заносчивый самовлюбленный Дориан Павус, зачем тебе сердце?
Больше Максвелл не стал слушать. Он оглушил Луку такой «тишиной», что сам чуть не оглох. Лука повалился набок, как тряпичная кукла, Максвелл закричал «Бык!» и бросился к Дориану. «Тишина» выкачала ману не только из Луки, но и из Дориана, и, наверное, с жителей-магов пары соседних этажей, если они там проживали.
Дориан дышал еле-еле, Максвелл судорожно ощупывал его руки, ноги, голову. Все в порядке, спасибо тебе, Создатель. А магия восстановится, и кровь тоже. Просто несколько дней постельного режима, сбалансированное питание, свежий воздух. Даже шрамов на руках не останется.
Максвелл вызвал врача, бросился к окну и открыл, впуская солнечный свет и воздух.
Лука очнулся первым, попытался вырваться из наручников — ничего не получилось, конечно. Нашел глазами Максвелла, заорал:
— Это все из-за тебя! Тварь, порождение тьмы, нажье дерьмо, если бы не ты, мы бы до сих пор были вместе!
Максвелл притащил воды из кухни и плеснул Дориану на лицо. Не очень аккуратно, конечно, но действенно. Тот застонал и открыл глаза. Сосуды на белках полопались. Дориан поднял вялую руку, Максвелл прижал ее к своей щеке. Только тогда тиски, сжимавшие сердце, разжались. Максвелл снова мог нормально дышать. Лука продолжал истерично орать, Максвелл его уже не слушал, Дориан, кажется, тоже. Краем глаза Максвелл заметил, что Бык еле сдерживается, чтобы не заткнуть Луку кулаком.
Дориан погладил большим пальцем скулу Максвелла и сказал тихо:
— Просил же тебя не приходить.
— Я редко поступаю так, как меня просят...
— Хорошо… — Голос Дориана был очень слабым, Максвелл лег с ним рядом, соприкоснувшись лбами. Чтобы лучше слышать, конечно, чтобы лучше чувствовать. — Я рад, что ты у меня такой непослушный.
— У тебя, — согласился Максвелл. — Правда, у тебя.
На ресницах Дориана собрались капли влаги, вряд ли от слез. Может, эффект такой от магии крови или “тишины”, или все сразу. В любом случае надо стереть эти капли, Дориан никогда не плачет, это же Дориан. Но он никогда и не выглядел таким обессиленным. Пожалуй, сейчас с ним мог справиться даже пятилетний ребенок, задумай он отобрать кольцо с драконьей лапой, например.
Максвелл аккуратно, как только мог, вытер эти капли.
— Я действительно думал, что погибну, — сказал Дориан. — Погибну и не скажу тебе…
Он замолчал, словно хотел набраться сил. У Максвелла комок подступил к горлу. Дориан мог вести часовые лекции без единого глотка воды, это было у него в крови. Ему не нужны были силы, чтобы продолжать говорить, скорее, время от времени ему приходилось напрягаться, чтобы прервать свою речь. Его лекции в Круге чаще, чем у других преподавателей, захватывали перемены, а иногда продолжались и в парке перед главным корпусом. Максвелл несколько раз наблюдал картину, когда заезжал за Дорианом на работу, как тот выходил из корпуса, о чем-то вещая, а десяток студентов семенил за ним, как утята за уткой. И все также продолжая говорить, Дориан садился на скамью, а студенты рассаживались вокруг, кто на траве, кто на земле, и слушали. В такие моменты Максвелл тоже к ним присоединялся и, хоть не понимал ни хрена в структуре лекции, получал удовольствие, просто слушая его голос.
(— Профессор, ваш бойфренд приехал!
— Гаррет, не отвлекайтесь, иначе ваша сестра снова сдаст экзамен лучше вас.
— Ладно, ладно, я просто подумал, вдруг вы не заметили своего бойфренда.
— И кстати, повторяю для запамятововших, Гаррет. Максвелл — не мой бойфренд).
Максвелл напряженно всматривался в лицо друга: обычно его такая смуглая кожа сейчас была бледной, лишь глаза блестели лихорадочно на словно восковом, лице. Дориан молчал и дышал прерывисто, казалось, каждый вздох дается ему с неимоверным трудом.
Бык зачитал Луке права, тот, наконец, заткнулся и теперь злобно таращился на лежащих на кровати Дориана и Максвелла.
Наконец, в дверях спальни показался сам Каллен вместе с Соласом и еще парой ребят из участка. Приехали медики и забрали Дориана в больницу. Туда же отправили Зеврана. Потом уже Солас рассказал Максвеллу, что у Луки не было намерения убивать кого-либо, кроме Дориана. С помощью магии он буквально лишил Зеврана воли, потом оглушил, и тот без сознания валялся в гардеробной Дориана, пока его не нашли.
Луку отправили в камеру с непроницаемыми для магии стенами. Максвелл с Быком до ночи писали отчеты и давали показания. Ближе к полуночи Каллен разогнал всех по домам. Максвелл домой не поехал, отправился сразу к Дориану. С помощью угроз, значка и обаяния проник к нему в палату, сел на стул, взял его руку в свою. Дориан тут же проснулся и первым делом пожаловался:
— Тут отвратительно воняет. Давай сбежим.
Максвелл бы с удовольствием. Дориану не шла больничная палата, рубашка унылого бледно зеленого цвета и капельница в руке. Но здоровье прежде всего.
— Тебе нужно восстанавливаться, мой друг. Тебе нужны врачи. — Он выделил последнее слово.
— Чушь, — фыркнул Дориан. — Магия восстановится сама, а больше ничего не пострадало, кроме моего уязвленного самолюбия.
Вообще-то, выбраться из больницы было не такой уж плохой идеей. Максвелл знал, что способен обеспечить Дориану покой и отдых. Каллен дал ему выходной — было бы здорово провести его не в больничной палате.
— Ладно. — Он встал. — Но одежду я добывать тебе не буду, пойдешь в больничной рубашке.
Рубашка была смешной, Дориан в ней казался уютным и каким-то слабым. Максвеллу тут же захотелось укрыть его от всего мира.
— Хватит на меня пялиться как на пушистого котенка, — зашипел Дориан. — Пошли.
Уходили через окно. Максвелл почувствовал себя снова подростком с бушующими гормонами — прямо перед ним сверкнули голые ягодицы Дориана, когда тот забирался на подоконник. Для мага, недавно оглушенного “тишиной”, он двигался на удивление бодро. Хорошо, что погода в последние дни стояла теплая, они не замерзли, пока бежали до такси. Таксист был не из любопытных, его мало интересовало, почему посреди ночи он забирает из больницы двух мужиков, один из которых в больничной рубашке. На всякий случай Максвелл опять приготовился махать значком, но это не понадобилось. Всю дорогу он набирался храбрости, чтобы признаться. Дориан же был непривычно молчалив. Он устало прислонился к стеклу и закрыл глаза. Заснул, наверное. Максвелл даже подумывал отнести его, спящего, домой на руках, но тот проснулся, как только такси остановилось. Выбравшись из машины, Максвелл перекинул руку Дориана через плечо, обнял за талию и повел до лифта. От волос Дориана пахло больницей — раздражающий резкий запах, и вместе с тем пробивалось что-то теплое, солнечное, только его. Максвелл поцеловал его волосы, незаметно, ну, он, по крайней мере, на это надеялся. Тем не менее Дориан чуть повернул голову, то ли приглашая продолжать, то ли шея затекла, то ли Максвеллу уже мерещилось всякое и он выдавал желаемое за действительное.
Квартиру он открыл своим ключом, потому что руки у Дориана дрожали и ключ не попадал в скважину, и друг тихо ругался себе под нос, словно его раздражало собственное бессилие. Максвелл довел его до дивана и помог сесть, Дориан сразу растекся по шелковым подушкам, как крайне усталый человек на границе сна. Максвелл сделал ему витаминный коктейль, по требованию Дориана добавив туда виски. Много виски. Очень много виски. Себе налил чистый, выпил залпом и только потом сел рядом. Нестерпимо хотелось курить, он теребил пачку в кармане, но достать не решался.
— Ты в порядке? — Глупый вопрос, Максвелл же знал ответ, но не спросить не мог.
— В полном, — кивнул Дориан. — Для человека, который несколько часов назад стоял двумя ногами в могиле, я прекрасно себя чувствую. Конечно, мне не помешает горячий душ и долгий сон, но обе эти вещи мне нужны каждый вечер, так что...
Им надо поговорить. В ресторане не получилось, может, получится здесь. Раз Дориан в порядке, Максвелл не будет откладывать разговор на завтра, он три года его откладывал. Признается прямо сейчас. Неожиданно для самого себя (но не для Дориана, судя по его спокойной реакции), Максвелл выпалил:
— Знаешь, почему Лука отрезал Квентину член, у Рэя забрал глаза, а тебя хотел лишить сердца?
На признание это явно не тянуло. Максвелл мысленно побился головой об стол. Ты такой предсказуемый, Максвелл Тревельян.
Дориан печально покачал головой.
— Лука всегда был романтиком… — Вздох. — Рэю — за то что, что видел чего не следует. — Еще один вздох. — Мне, потому что я, по его словам, разбил ему сердце. А что касается Квентина, то тут у меня мало данных.
Максвелл взял обе его руки в свои.
— Квентин был его отцом, и Лука его обожал. Он был любознательным парнем, ты наверняка это знаешь. В свое время добрался до архивов дела Киркволльского мясника, выяснил, что Квентин не является его биологическим отцом, догадался, кто убил его мать и слетел с катушек. В Скайхолд приехал, потому что именно тут Квентин и скрывался. Но на пути ему попался ты, и планы немного поменялись. Знаешь, Лука действительно любил тебя, и оставайся вы вместе…
Вполне вероятный исход событий. И как хорошо, что этого не случилось. Лука сорвался бы все равно, рано или поздно, а Максвелла могло не оказаться рядом.
— Это что, жалость в твоем голосе, Максвелл Тревельян?
— Просто предположил. Я рад, что все закончилось. Лука был тобой одержим..
— Он все равно не смог бы забрать мое сердце, — Дориан взглянул на него как-то странно и пожал плечами. В его голосе не было ни звонкости, ни обычной игривости. — Знаешь почему? Оно всецело принадлежит тебе. Уже очень давно.
Это было неожиданно. Это было колоссальным облегчение. И еще счастьем. Таким счастьем, которое дарит крылья. Ты думаешь, что способен летать и не падать, гореть и не сгорать, любить и смело говорить о своей любви, хоть и вел себя до этого трус трусом.
От осознания такой простой мысли Максвелл рассмеялся.
— Это прозвучало слишком пафосно даже для тебя.
— Эй, я под препаратами, ты не можешь меня винить!
Глаза Дориана снова сияли, как звезды, к коже возвращался первоначальный цвет. Максвелл не мог отвести взгляд, не хотел, не сразу понял, что Дориан, вообще-то, ждет ответа, и не нервничает, в отличие от Максвелла, словно все для себя давно решил, или, может, видел то, что сам Максвелл отказывался замечать долгое время: они оба влюблены.
Он все равно не смог бы забрать мое сердце. Знаешь почему? Оно всецело принадлежит тебе
Максвелл взял ладонь Дориана и прижал к своей груди.
— Мое сердце тоже.
Билось оно в кои-то веки спокойно и ровно, словно все в этой жизни встало на свои места. Вот Максвелл, вот Дориан, ночь, диван, рука в руке и столько счастья, что впору черпать ложками и раздавать страждущим...
— Это будет слишком, если я сейчас тебя поцелую? — спросил Максвелл.
— Это будет в самый раз.
… произнося тост на свадьбе, Бык говорил, что “история их сближения не была полна надрывной страсти, как вы могли бы подумать, глядя на этих двоих. Это было так, словно они сразу были друг у друга, просто догадались об этом позже любого, кто их видел…”
@темы: фанфик, жанр: слэш, подарки, персонаж: OMC, персонаж: Каллен, персонаж: Дориан, сеттинг: модерн!АУ, персонаж: м!Инквизитор, персонаж: Железный Бык, фест Secret Justice'18, рейтинг: PG-13, рейтинг: R
Fuck Yeah Mages
Авторизация
Записи
- Календарь записей
- Темы записей
-
197 фан-арт
-
180 персонаж: Андерс
-
88 рейтинг: G
-
79 жанр: джен
-
79 жанр: слэш
-
76 dragon age
-
73 фанфик
-
39 подарки
-
34 канон: DAII
- Список заголовков
Главное меню