День 1: драббл "Ты и проклятые дыры в небе"

[motherfuckingmages]

Название:Ты и проклятые дыры в небе
Размер: ~1200 слова
Персонажи: м!Лавеллан/Дориан
Рейтинг: R (очень мягкий)
Жанр: слэш, романтика
Тема: Новый год или его тедасский аналог


Это праздник Первого Дня, и Алларос понятия не имеет, что он должен сейчас делать. Все вокруг веселятся, танцуют, наряженная ель у стены сверкает магическими огнями; стол ломится от еды и вина — блюда простые, без изысков, но их много, чтобы каждый на этом празднике смог наесться досыта.
Алларос сидит за столом, крутит в руках бокал и развлекается тем, что замораживает и размораживает вино. Которое, конечно, потеряло теперь всякий вкус.

Он признателен, честно, признателен: Жозефине за устройство праздника, Каллену — за помощь с провизией, Железному Быку и его отчаянным головорезам — за количество дров, достаточное для обогрева всего Убежища, не то что одного храма, временно превращённого в бальный зал. Людям нужен был этот праздник — немного мира во время войны. Немного радости.
Играет самодеятельный оркестр, как ни странно, достаточно сносно. В храме пыль стоит до потолка от скачущих, пляшущих, топающих ног. Сэра выкидывает коленца, как молодая козочка, Блэкволл уверенно подхватывает Жозефину за талию, бережно держит за руку и кружит, кружит, кружит… Кто бы мог ожидать от вояки такой галантности и умения танцевать? Железный Бык выбрал в пару Дориана, или Дориан выбрал в пару Быка, тут уже не разберёшь, и Алларос отворачивается в другую сторону, просто чтобы их не видеть.

Если бы он умел танцевать, как Блэкволл, он пригласил бы Дориана.
Если бы он был красив, как Каллен, он пригласил бы Дориана.

Но Алларос уродлив по меркам людей, гномов и эльфов — он слишком длинный, слишком худой, он почти ростом с Быка, только не имеет размаха плеч с побережье Амарантайнского Океана. Его кожа такая белая, что отсвечивает голубым, и красные глаза, которые пугают людей, гномов и эльфов, и длинные белые волосы, которые он заплетает в косу. Правда, сейчас волосы распущены и тщательно расчёсаны — Сэра настояла, а Алларос никогда не мог отказать Сэре. Она, как младшая сестрёнка, которую он потерял три года назад — смешная, непоседливая, откровенная. Сэра распустила его волосы, причесала гребнем. “У тебя глазёнки, как у снежного волка в ночи, — сказала Сэра. — Спрячем их за волосами, пока ты не перепугал всех гостей”.
Алларос думает, что пришёл в этот мир не для любви, дружбы, семьи. Он пришёл в этот мир, чтобы его спасти — так решили эльфийские боги, не он. Сам бы он не хотел для себя такой чести. У него есть способность закрывать дыры в небе, а больше миру ничего от него не нужно. А что нужно самому Алларосу никого не интересует.

Он ловит взгляд Дориана, тот улыбается ему радостно, искренне, потом что-то шепчет наклонившемуся Быку, и Бык гогочет, заглушая хохотом даже оркестр. Алларос смущённо отводит взгляд. Он смешон, знает, что смешон с этой своей влюблённостью, зелёной рукой и грёбаной “избранностью”, будто он какой-то особенный. Он простой, проще не бывает, и ему совершенно не нравится, с каким почтением теперь перед ним расступались простые люди.

Дориан отрывается от Быка (или это Бык отрывается от Дориана — у них не разберёшь, и, если честно, великолепный Бык с великолепным торсом и великолепными рогами гораздо больше подходит прекрасному Дориану, чем Алларос), Дориан идёт к нему той самой танцующей походкой, от которой замирает сердце. Алларос опускает голову, чтобы волосы упали на глаза, и украдкой наблюдает за Дорианом, оглаживает взглядом линию шеи, плеч, сильный торс, затянутый в кожу, крепкие бёдра, длинные ноги. Он бы мог, о, он действительно мог бы подарить ему наслаждение — целовать каждый сантиметр идеальной смуглой кожи, обласканной тевинтерским солнцем, проникнуть языком в самое сокровенное, раскинуться перед ним, отдать всего себя, накрыть собой, оплести всеми своими длинными конечностями — из него вышла бы прекрасная лиана, он не шутит. Он бы мог, но у него не хватает смелости даже пригласить Дориана на танец.

— Алларос, — Дориан садится рядом, вытягивает ноги, неодобрительно смотрит на испорченное в бокале вино, — общественность интересуется, почему ты не танцуешь?
— Общественность — это ты? — улыбается Алларос и отставляет бокал с многострадальным вином в сторону.
— Один из, — уточняет Дориан. — Сидишь здесь, как статуя одиночества.
— Нет таких статуй, — Алларос качает головой. Он не может перестать улыбаться, он всегда улыбается, когда Дориан рядом. Это чувство лёгкости несравнимо ни с чем, словно его накачали пузыриками игристого вина и он сейчас взлетит.
— Если бы были, их определённо лепили бы с тебя. Но вернёмся к нашей проблеме. Почему ты не идёшь танцевать?
— Разве это проблема? — Алларос разводит в стороны руки. — Я не умею танцевать, Дориан, это же очевидно.
— Ах, какая ерунда, — Дориан встаёт и протягивает руку. Конечно, Алларос не может ему противится, никогда не мог. Даже если знает, что выставит сейчас себя на посмешище перед всем Убежищем. Он кое-как к двадцати пяти годам научился управляться со своими конечностями — не путаться и не спотыкаться на ровном месте. Но он всё ещё не умеет танцевать. — Посмотри, Алларос, — продолжает Дориан, ведя его к центру зала. — Все настолько пьяны, что даже не замечают, как я иду мимо них, держа за руку самого великого и ужасного Белого Демона.
Алларос спотыкается на этих словах и чуть не пропахивает носом пол. Дориан успевает его подхватить и даже утащить за огромную разлапистую ель, наряженную всем, что попалось под руку, при этом не воняло и имело отличный от чёрного цвет.
— Что значит “Белый Демон”? — переспрашивает он, заняв устойчивое положение возле стены. Он спрятан, укрыт от чужих глаз и чувствует себя сейчас намного уверенней, чем обычно.
— О, а ты не знал? — Дориан удивлённо вскидывает брови. — Тебя так прозвали враги, солдаты подхватили, и даже наш бравый командор, ум, честь и совесть, нередко угрожает нерадивым бойцам скормить их печень Белому Демону, если не будут стараться.
Алларос не знает, как на это реагировать, серьёзно, не знает.
— Я не ем печень людей. — Это звучит почти жалко, и Алларос снова отводит взгляд. Он не любит смотреть людям в глаза, его прямой взгляд вгоняет всех в ступор и намертво запирает рот, словно теряются все слова в мире. — Я знаю, что выгляжу пугающе, но я не думал, что настолько.
Он закрывает глаза, чтобы не видеть озабоченного лица Дориана, а ещё, чтобы сам Дориан не видел его глаз, красных с огненными вспышками от свечей в отражении зрачков.
— О чём ты? — в голосе Дориан — сплошное недоумение. — Посмотри на меня. — Дориан берёт его за подбородок двумя пальцами, поворачивает к себе. — Посмотри на меня!
Алларос нехотя открывает глаза.
— Ты не пугающий, ты — устрашающий, — уверенно говорит Дориан. Честно, Алларос не видит разницы, но он не хочет возражать. — И это возбуждает.
Алларос открывает рот. Он хочет попросить Дориана заткнуться, хочет попросить его поцеловать, хочет сказать ему: “Не ври, пожалуйста, не ври мне, только не ты!”. Он не успевает сделать ничего из этого, потому что Дориана наклоняет его к себе — сильно, властно, почти больно. Алларосу приходится согнуться в три погибели, но он еще и не так готов закрутиться, лишь бы Дориан продолжал его целовать.
Это длится долго, но все равно слишком быстро, Алларос фиксирует краем сознания, что оркестр закончил играть одну песню, и начал другую. Дориан отстраняется, и Алларос тянется к его губам “пожалуйста, не останавливайся, не сейчас!”
— Я устал ждать, пока ты решишься, — шепчет Дориан между поцелуями. — А потом я понял, что ты не решишься никогда. А я не из тех, кто будет ждать вечность. Что творится в твоей бедной голове?
— Ты, — отвечает Алларос уверенно. — В моей голове ты и проклятые дыры в небе. Такой расклад.
— Какое совпадение, в моей тоже, — смеётся Дориан. — Ты и проклятые дыры в небе.