meow!
Название: Я возвращаюсь к тебе (даже если ты меня не примешь)
Тема: Модерн!АУ, детектив, криминал (перестрелки, экшн, полиция, ограбления). Но всё это только фон для романса
Персонажи и пэйринги: Каллен/Дориан
Рейтинг: NC-17
Жанр: романс
Размер: 2700 слов
Предупреждение: полицейское АУ. Повествование от первого лица. Ненормативная лексика
читать дальше— Нам надо опросить четырех свидетелей, двое из них живут через три квартала, очень удобно, не находишь? По отпечаткам пока ничего нет, результаты ДНК будут только завтра, я запросил распечатку телефонных звонков жертвы за последние пару суток, и…
Дориан говорит, говорит, он просто не затыкается ни на секунду, он занимает слишком много места в этой машине, в этом городе, в этой вселенной.
В моей вселенной уж точно.
Я упрямо смотрю вперёд, на дорогу, не произношу ни звука, крепко держу руль. По правде говоря, я вцепился в этот руль, как в спасательный круг.
— Ты меня вообще слышишь?
Возмущённый голос Дориана доносится издалека, будто пробирается через слои ваты.
Слышу, слышу, как же тебя не услышать-то.
— Да, — соглашаюсь я. — Так и сделаем.
Мне не надо даже смотреть на Дориана, чтобы знать — тот улыбается удовлетворённо, потому что всё прошло так, как он хотел, и всегда будет идти так, как он того захочет, отныне и во веки веков, потому что он — грёбаный Дориан-само-совершенство-Павус. Полгода назад он захотел Каллена, он получил Каллена — в баре на рождественской вечеринке копов, прямо посреди танцпола, где он меня поцеловал, а я сдуру ответил. Не надо было столько пить. И продолжили в квартире Дориана: у стены рядом с дверью, в душе, на обеденном столе (цельная гранитная плита, холодная, как смерть). Кромка стола больно впивалась в спину, я до сих пор могу ощущать эту фантомную боль и фантомное наслаждение. И на кровати, огромной, невероятного размера. Сколько ещё таких же безнадёжно влюблённых, как я, придурков приходило сюда? Неизвестное число, знак бесконечности. И перед скольки Дориан также раздвигал ноги — невозможно длинные, умопомрачительные, с тонкими изящными щиколотками, как у девчонки. Почему-то больше всего мне запомнились его ноги, колени, которые я целовал, пока двигался, дергающийся кадык и капли пота, стекающие по виску. Мы заснули под утро, я проснулся через час, подскочил, как ошпаренный, корка засохшей спермы стягивала кожу на животе, задница ныла, и вот это было неправильно, всё это было неправильным: Дориан, раскинувшийся на кровати, весь на показ, не прикрытый даже простынью; я сам, так и не разобравшийся в себе до конца; мягкий утренний свет, придающий ирреальность всей мизансцене — словно не со мной всё это, словно я попал сюда по ошибке. Я никогда не испытывал желания к мужчине. Да ладно, будем честными, с женщинами у меня тоже не то чтобы получалось.
Я встал, оделся, вышел из чужой квартиры, аккуратно прикрыв дверь.
Будь что будет.
Грёбаный господь бог, пусть будет то, что будет!
Я помню зимнее утро, и как я шёл по набережной; холодный ветер бил в лицо — здорово прочищал мозги, упорядочивал мысли. Они текли плавно, как воды реки, и, может, также, как это река, стоило двигаться по течению, приняв неизбежное.
Дориан проснётся, позвонит, мы встретимся и всё выясним, и Дориан снова получит всё, что хочет, и ладно, я согласен пойти на это. Хочешь меня, бери, я весь твой, с потрохами.
И это было простое решение, возможно, самое лёгкое решение в моей жизни, только вот вся беда в том, что Дориан не хотел. Он не позвонил и на работе вёл себя, как обычно, парировал, если кто-то шутил насчёт наших с ним отношений, ловко уходил от вопросов и продолжал работать. Я продолжал работать тоже, а что ещё мне оставалось делать? А потом и шутки сошли на нет. В конце концов, мы оба — профессионалы, и Дориан — лучший напарник из тех, что когда-либо у меня были. По крайней мере лучше Самсона, которого взяли за распространение наркотиков, а мне чудом удалось избежать понижения до патрульного (ладно, это было не чудо, а упёртость Лавеллан, которая выцарапала обратно “своего лучшего детектива из инквизиторских лап службы внутреннего расследования”). И лучше Амелл, которая была настолько сумасшедшей, что буквально лезла под пули, а потом перешла в контрразведку и исчезла с любых радаров (“и слава богу, - сказала тогда Лавеллан, - ты был сам не свой, ты потерял голову, мне не нужны детективы без мозгов и тормозов”). Ну да, в Амелл я был влюблён.
Вот как сейчас.
Разве что Дориан отличается от Амелл, как солнце от кометы. Амелл сносила всё на своём пути, а Дориан греет и освещает всё вокруг своим великолепием.
— Каллен, тормози, — говорит это солнце, вырывая меня из потока собственных мыслей. — Вернись обратно, я не понимаю, что они там делают.
Я тоже не понимаю, что Дориан имеет ввиду, но послушно даю задний ход, что, вообще-то, запрещено на данном участке дороге — это жилой район с кучей магазинчиков, занявших все первые этажи зданий. Но дорога сзади пуста: ни автомобилей, ни пешеходов, все застряли на светофоре, а у меня, если что, есть значок и начальник отделения Лавеллан, которая не даёт своих в обиду, но и спуску нам тоже не даёт.
Я замечаю странное движение внутри ювелирной лавки: через стекло не разглядеть, но, кажется, там три или четыре человека в звериных масках. Тачка ещё не остановилась, а Дориан уже выскакивает из машины, на ходу вынимая пистолет из заплечной кобуры. Состроив матерную конструкцию на два этажа вверх и три этажа вниз, я глушу мотор и выскакиваю следом.
В магазине трое подростков с пушками со спиленными стволами (где они только их взяли — надо будет выяснить и этот вопрос тоже). Они агрессивны и обкурены, судя по резкому запаху травки, дёрганым движениями и лаящим крикам.
— Тише, детишки, тише, — уговаривает их Дориан, держа пистолет так, чтобы показать “я не причиню вам вреда, видите?” — Зачем вам разбойное нападение с отягчающими, да ещё в столь юном возрасте? Положите стволы, и мы поговорим.
Его голос, спокойный и мягкий, профессиональный, вызывающий доверие, но в этот раз он ни черта не работает.
— Хрена с два, — вопит подросток в маске волка, стоявший ближе всех к кассе и к Дориану и держащий на мушке до смерти напуганную продавщицу. Девица достаточно молода, и это, несомненно плюс: сводит риск сердечного приступа где-то к нулю.
Я не люблю подростков. Я их просто ненавижу. Все эти грёбаные гормональные взрывы делают их совершенно неуправляемыми, как частицы в броуновском движении — носятся туда-сюда, и хрен поймёшь, что им вообще надо и как на них воздействовать. Закон? Какой закон? Закон им не писан, они подростки, они ничего не боятся, они пытаются прогнуть этот мир, который их давит и выплёвывает обратно покалеченными.
Подросток в маске свиньи хихикает и не переставая повторяет “детишки. Он назвал нас детишками. Старый мудозвон!” У него совершенно шалые глаза, которые блестят даже через прорези в маске, и визгливый голос, так удачно смахивающий на поросячье верещание.
Я держу свинью на прицеле, та кажется особенно нестабильной. Она размахивает руками, и я боюсь, что она может в любой момент чисто случайно нажать на спусковой курок или специально начать палить во все стороны, задевая и чужих, и своих. Третий подросток в маске совы бочком-бочком двигается к выходу, и Дориан переводит руку с всё ещё висящим на пальце пистолетом в его сторону.
— Я бы на вашем месте обдумал моё предложение, — голос Дориана проникает в сознание, обволакивает, словно он применяет технику гипноза, НЛП или что-то ещё такое же сомнительное. Я бы ничему не удивился. Дориан всё время чему-то учится, читает книги, даже посещает семинары, которые сам же и оплачивает; неймётся ему. “Надо совершенствовать не только тело, Каллен, но и разум”, — говорил он мне, когда я в очередной раз убивал грушу на тренировке. Каждому своё, Дориан. Каждому своё. Но я бы точно не смог так спокойно говорить с подростками, за переговоры у нас всегда отвечает Дориан, он вообще не дурак поболтать. Я не агрессивный, я вообще весьма спокойный, но это же подростки. Они кого угодно выведут из себя. А мне, честно, хотелось бы обойтись без крови, лишней отчётности и очередного внутреннего расследования.
— Подкрепление вот-вот прибудет, а они не будут такими добрыми, как я, — продолжает увещевать Дориан. Он всё хочет решить мирно, но даже я понимаю, что мирно уже ничего не получится. Девица молча плачет; крупные капли слёз текут по её лицу, тушь некрасиво размазана. Волк отводит пушку от её лица, целясь теперь в нос Дориана. Это было было смешно, если бы не было так страшно.
— Пошёл ты, — огрызается волк. — Мне нужны деньги и не нужные твои дебильные советы.
— Детишки, — вторит ему свинья. — Мы всего лишь детишки, что нам будет-то.
Всё это больше походит на комедию абсурда, чем на ограбление, и заканчивается всё так же абсурдно.
Сова делает рывок к выходу, одновременно раздаётся вой сирен, я бросаюсь вперёд и роняю сову на пол, заламываю руки, сжимаю запястья так, что тот вынужден бросить ствол. Раздаются выстрелы, и у меня холодеет кровь, шумит в ушах, я за секунду защелкиваю наручники на сове, подсекаю ногой мчащуюся к выходу свинью и та тоже валится на пол.
“Дориан, — стучит в висках. — Что там с Дорианом”.
В магазин врываются полицейские, я отползаю от своих незадачливых грабителей, слышу, как кто-то говорит по рации “ранен полицейский”, и это всё, как чёртово замедленное кино.
Дориан сидит, прислонившись к прилавку, и у него всё лицо залито кровью, словно, блядь, ему выстрелили в переносицу. Я отчётливо понимаю, что означает фраза “накрыло вселенским ужасом”, которую так часто любит употреблять наш хренов аналитик Солас. Я подползаю к Дориану, бережно обхватываю скулы. У меня, мать твою, сердце сейчас выскочит из груди от страха.
— Ты меня слышишь? — спрашиваю. Голос дрожит, руки дрожат. Я пачкаю их в крови. И это, блядь, кровь Дориана. — Ты можешь говорить? Держись, пожалуйста, помощь уже в пути. Ты сможешь продержаться и не подохнуть прямо сейчас? Ты обязан, ты просто обязан, Дориан! Не поступай так со мной!
Дрожащими пальцами я аккуратно стираю кровь с его лица. У него закрыты глаза, дрожат ресницы и плечи трясутся, будто он беззвучно плачет.
— Надо же, какие сантименты, — говорит Дориан, — из-за рассечённой-то брови. А что же будет, если я, допустим, сломаю палец?
Дориан ржёт теперь не скрываясь, откинув голову, сотрясаясь всем телом. Меня накрывает волной облегчения, кажется, что из меня вынули все кости. Я оседаю рядом, плечом к плечу, бедро к бедру. Губы сами собой расплываются в улыбке. Вот сейчас уже ничего не страшно, я могу поцеловать Дориана, могу прижать его к себе, могу признаться в любви без надежды на взаимность, но всё, что я делаю — это беру его за руку.
— Дети, — качает головой Дориан. — Пуля прошла по касательной, и, господи, надеюсь, у меня не останется шрама на лице.
— Кто ж тебя такого замуж возьмёт, — шучу я. Взял эту фразу из какого-то кино, даже не помню, какого. Но мужик там был дюже на меня похож, только без шрама, и красивей, конечно.
— Был один кандидат. Я думал, у нас всё серьёзно, а он смылся рано утром, не прощаясь.
Дориан вынимает руку из моей руки и поднимается. Я чувствую странную пустоту в груди, и ещё не даёт покоя мысль, что я что-то упускаю, вот бы знать ещё, что. Но пора доложиться Лавеллан, дать показания, написать отчёт, и нас никто не снимал с текущего расследования. Мы освобождаемся далеко за полночь, а утром снова на работу, и я всерьёз раздумываю над тем, чтобы лечь на диванчике в комнате отдыха.
— Я домой, — бросает Дориан, надевая пиджак. — До завтра.
Я слышу топот удаляющихся шагов, слышу, как рычит его байк, срываясь с места.
Мне требуется целых пятнадцать минут на то, чтобы решиться — я всегда был немножечко тормоз. Я еду к Дориану, как есть, грязный и потный после целого трудового дня — уже плевать, если честно, это не свидание, нам просто нужно выяснить всё до конца. Дориан открывает дверь сразу, рывком, словно знает, кто за ней стоит, и он в одном намотанном на бёдра полотенце, господи, блядь, боже! и я моментально забываю, зачем пришёл. Я впечатываю Дориана в стену, раздвигаю его бёдра ногой и веду ладонями вниз, очерчивая рёбра. Дориан облизывает верхнюю губу и откидывает голову назад, продевая пальцы в петли на поясе моих джинсов. Полотенце падает, не удержавшись от всех этих рывков и бросков, и Дориан остаётся совершенно обнажённый, беззащитный, с трогательным пластырем, закрывающим бровь. Я немного отодвигаюсь, и Дориан тянется за мной, как привязанный, губами, руками, всем телом.
— Мне надо в душ, — предупреждаю я.
— Не надо.
О`кей, я умею расставлять приоритеты (ну или мне нравится о себе так думать, потому что на самом деле временами я просто непроходимый болван). Я подхватываю Дориана под ягодицы и несу в знакомую спальню. С той памятной ночи тут, кажется ничего не изменилось; я спиной включает свет и падаю на кровать вместе сним, и он с такой готовностью раздвигает ноги, словно ждал только меня. Это сводит с ума. Я задыхаюсь, когда вижу Дориана голым, все эти стальные мышцы, и тонкую плёнку пота, и гладко выбритую смуглую кожу, и твёрдый член. Мне не хватает воздуха. Я наклоняюсь и прихватываю губами его сосок, Дориан молча выгибается, как под разрядом. Быстро выбираюсь из джинсов, швыряю их на пол, следом летит рубашка. Ни о каких прелюдиях речи уже не идёт. Прелюдии — это потом, второй или третий раз, сначала надо удовлетворить сжирающий изнутри голод, грёбаный пожар в крови. Дориан протягивает мне смазку и презерватив, и я мысленно корю себя за то, что совсем забыл о подготовке. Дориан дрожит от нетерпения, я сам дрожу от нетерпения, я еле сдерживаюсь, лаская Дориана пальцами, целуя бёдра, пах, яички, проходясь языком по члену.
— Ты тугой, — замечаю я. Сил терпеть почти не осталось.
— Что поделать, у меня полгода никого не было.
— У меня тоже, — я, наконец, готов признать и признаться. Почему-то сейчас это легко: — я был неправ.
Мои пальцы двигаются туда-сюда, сначала два, потом три, и Дориан стонет всё громче и всё отчаянней насаживается.
— Господи, Каллен, ты действительно хочешь говорить об это прямо сейчас?
Прямо сейчас я хочу Дориана, всё равно мысли в моей голове не складываются в нужные и правильные слова, ограничиваясь романтичным “люблю” и животным “хочу”.
Я раздвигаю его ягодицы, упираюсь во вход членом, толкаюсь медленно, аккуратно, осторожно, бережно. Ноги, снова эти ноги на моих плечах, и колени под губами. Я целую гладкую кожу, двигаюсь быстрее, ловлю ритм. Глаза Дориана широко распахнуты, смотрят прямо в душу — не отвертеться больше, не уйти. Я попал, как же я попал — давно утонул в этих серебристых глазах, ещё в тот момент, когда десять месяцев назад Дориан вошёл в наш офис и Лавеллан представила моего нового напарника.
Я сгибаю Дориана почти пополам, какой же он гибкий, господи! Теперь можно целовать его лицо, слизывать капли пота, ласкать языком язык, покусывать губы. Можно всё это и многое другое, например, толкнуться вот так глубоко, вырывая у Дориана судорожный вздох сквозь сжатые зубы, лихорадочное “да, да, пожалуйста!” Чувствую разрастающийся огонь в паху, я так близок к разрядке, потому что я охренеть как влюблён в этого мужчину, я скучал и готов признать все свои ошибки прямо сейчас и готов признаться. Дориан, должно быть, тоже близок, потому что просто перестаёт сдерживать себя, выгибается и кричит, и чёртова кровать раз за разом ударяется об стену. Наслаждение накатывает волнами, всё сильнее и сильнее, я содрогаюсь всем телом, кончая, а потом долго лежу на Дориане, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Чувствую теплую сперму, растекающуюся между нашими животами, чувствую, как ворочается подо мной Дориан, пытаясь выбраться. Чувствую резкий запах пота и спермы.
— Теперь мне точно нужен душ.
А ещё это помещение срочно нужно проветрить. Здесь настолько сильно пахнет сексом, что кружится голова. Уверен, что Дориан ко мне присоединится, но тот всё не приходит и не приходит, и больше нет никакого желания долго торчать под струями воды. А ещё немного страшно, потому что Дориан непредсказуем, и с него станется выставить меня прямо сейчас, сунув в руки скомканную одежду и ботинки (не то чтобы я этого не заслужил).
Я быстро моюсь, наскоро вытираюсь и возвращаюсь в спальню. Дориан стоит у раскрытого окна, не потрудившись натянуть хотя бы трусы и это так… словно мне снова пятнадцать — член дёргается от одного вида голой задницы.
— Не смею больше задерживать, — говорит Дориан, не оборачиваясь.
Это как удар под дых, я замираю на секунду, пытаясь упорядочить взбесившиеся мысли в своей голове. Дориан напряжён, натянут, как струна, это видно по твёрдой линии плеч, неестественно прямой спине, поджатым ягодицам. Думаю: “Ты всё ещё обижен”. Потом думаю, что Дориан не такой, он не умеет обижаться, обиды — это для слабых и неуверенных. Дориан честный, честнее всех, кого я знал. И он действительно считает, что я собираюсь сейчас свалить. “Как же ты, — думаю, — при всех своих способностях разбираться в людях, так и не понял…”
Подхожу к нему со спины, обнимаю, прижимаю к себе: Дориан жёсткий и не поддающийся, как дерево; кажется невероятным, что пять минут назад он гнулся как ивовый прут. Прошу:
— Не надо так. Я…
Не нахожу слов, не знаю, как описать всё, что сейчас чувствую, вместо этого крепче прижимаю к себе Дориана и начинаю выцеловывать его затылок и плечи. Мои руки скользят по его животу, и я понимаю, что он даже не вытерся, вытираю его сам — руками. Он откидывается мне на грудь и закрывает глаза, он кажется спокойнее и расслабленнее, чем был ещё секунду назад, а я понимаю, что могу так простоять целую вечность, прижимая его к себе и глядя на ночной город.
Тема: Модерн!АУ, детектив, криминал (перестрелки, экшн, полиция, ограбления). Но всё это только фон для романса
Персонажи и пэйринги: Каллен/Дориан
Рейтинг: NC-17
Жанр: романс
Размер: 2700 слов
Предупреждение: полицейское АУ. Повествование от первого лица. Ненормативная лексика
читать дальше— Нам надо опросить четырех свидетелей, двое из них живут через три квартала, очень удобно, не находишь? По отпечаткам пока ничего нет, результаты ДНК будут только завтра, я запросил распечатку телефонных звонков жертвы за последние пару суток, и…
Дориан говорит, говорит, он просто не затыкается ни на секунду, он занимает слишком много места в этой машине, в этом городе, в этой вселенной.
В моей вселенной уж точно.
Я упрямо смотрю вперёд, на дорогу, не произношу ни звука, крепко держу руль. По правде говоря, я вцепился в этот руль, как в спасательный круг.
— Ты меня вообще слышишь?
Возмущённый голос Дориана доносится издалека, будто пробирается через слои ваты.
Слышу, слышу, как же тебя не услышать-то.
— Да, — соглашаюсь я. — Так и сделаем.
Мне не надо даже смотреть на Дориана, чтобы знать — тот улыбается удовлетворённо, потому что всё прошло так, как он хотел, и всегда будет идти так, как он того захочет, отныне и во веки веков, потому что он — грёбаный Дориан-само-совершенство-Павус. Полгода назад он захотел Каллена, он получил Каллена — в баре на рождественской вечеринке копов, прямо посреди танцпола, где он меня поцеловал, а я сдуру ответил. Не надо было столько пить. И продолжили в квартире Дориана: у стены рядом с дверью, в душе, на обеденном столе (цельная гранитная плита, холодная, как смерть). Кромка стола больно впивалась в спину, я до сих пор могу ощущать эту фантомную боль и фантомное наслаждение. И на кровати, огромной, невероятного размера. Сколько ещё таких же безнадёжно влюблённых, как я, придурков приходило сюда? Неизвестное число, знак бесконечности. И перед скольки Дориан также раздвигал ноги — невозможно длинные, умопомрачительные, с тонкими изящными щиколотками, как у девчонки. Почему-то больше всего мне запомнились его ноги, колени, которые я целовал, пока двигался, дергающийся кадык и капли пота, стекающие по виску. Мы заснули под утро, я проснулся через час, подскочил, как ошпаренный, корка засохшей спермы стягивала кожу на животе, задница ныла, и вот это было неправильно, всё это было неправильным: Дориан, раскинувшийся на кровати, весь на показ, не прикрытый даже простынью; я сам, так и не разобравшийся в себе до конца; мягкий утренний свет, придающий ирреальность всей мизансцене — словно не со мной всё это, словно я попал сюда по ошибке. Я никогда не испытывал желания к мужчине. Да ладно, будем честными, с женщинами у меня тоже не то чтобы получалось.
Я встал, оделся, вышел из чужой квартиры, аккуратно прикрыв дверь.
Будь что будет.
Грёбаный господь бог, пусть будет то, что будет!
Я помню зимнее утро, и как я шёл по набережной; холодный ветер бил в лицо — здорово прочищал мозги, упорядочивал мысли. Они текли плавно, как воды реки, и, может, также, как это река, стоило двигаться по течению, приняв неизбежное.
Дориан проснётся, позвонит, мы встретимся и всё выясним, и Дориан снова получит всё, что хочет, и ладно, я согласен пойти на это. Хочешь меня, бери, я весь твой, с потрохами.
И это было простое решение, возможно, самое лёгкое решение в моей жизни, только вот вся беда в том, что Дориан не хотел. Он не позвонил и на работе вёл себя, как обычно, парировал, если кто-то шутил насчёт наших с ним отношений, ловко уходил от вопросов и продолжал работать. Я продолжал работать тоже, а что ещё мне оставалось делать? А потом и шутки сошли на нет. В конце концов, мы оба — профессионалы, и Дориан — лучший напарник из тех, что когда-либо у меня были. По крайней мере лучше Самсона, которого взяли за распространение наркотиков, а мне чудом удалось избежать понижения до патрульного (ладно, это было не чудо, а упёртость Лавеллан, которая выцарапала обратно “своего лучшего детектива из инквизиторских лап службы внутреннего расследования”). И лучше Амелл, которая была настолько сумасшедшей, что буквально лезла под пули, а потом перешла в контрразведку и исчезла с любых радаров (“и слава богу, - сказала тогда Лавеллан, - ты был сам не свой, ты потерял голову, мне не нужны детективы без мозгов и тормозов”). Ну да, в Амелл я был влюблён.
Вот как сейчас.
Разве что Дориан отличается от Амелл, как солнце от кометы. Амелл сносила всё на своём пути, а Дориан греет и освещает всё вокруг своим великолепием.
— Каллен, тормози, — говорит это солнце, вырывая меня из потока собственных мыслей. — Вернись обратно, я не понимаю, что они там делают.
Я тоже не понимаю, что Дориан имеет ввиду, но послушно даю задний ход, что, вообще-то, запрещено на данном участке дороге — это жилой район с кучей магазинчиков, занявших все первые этажи зданий. Но дорога сзади пуста: ни автомобилей, ни пешеходов, все застряли на светофоре, а у меня, если что, есть значок и начальник отделения Лавеллан, которая не даёт своих в обиду, но и спуску нам тоже не даёт.
Я замечаю странное движение внутри ювелирной лавки: через стекло не разглядеть, но, кажется, там три или четыре человека в звериных масках. Тачка ещё не остановилась, а Дориан уже выскакивает из машины, на ходу вынимая пистолет из заплечной кобуры. Состроив матерную конструкцию на два этажа вверх и три этажа вниз, я глушу мотор и выскакиваю следом.
В магазине трое подростков с пушками со спиленными стволами (где они только их взяли — надо будет выяснить и этот вопрос тоже). Они агрессивны и обкурены, судя по резкому запаху травки, дёрганым движениями и лаящим крикам.
— Тише, детишки, тише, — уговаривает их Дориан, держа пистолет так, чтобы показать “я не причиню вам вреда, видите?” — Зачем вам разбойное нападение с отягчающими, да ещё в столь юном возрасте? Положите стволы, и мы поговорим.
Его голос, спокойный и мягкий, профессиональный, вызывающий доверие, но в этот раз он ни черта не работает.
— Хрена с два, — вопит подросток в маске волка, стоявший ближе всех к кассе и к Дориану и держащий на мушке до смерти напуганную продавщицу. Девица достаточно молода, и это, несомненно плюс: сводит риск сердечного приступа где-то к нулю.
Я не люблю подростков. Я их просто ненавижу. Все эти грёбаные гормональные взрывы делают их совершенно неуправляемыми, как частицы в броуновском движении — носятся туда-сюда, и хрен поймёшь, что им вообще надо и как на них воздействовать. Закон? Какой закон? Закон им не писан, они подростки, они ничего не боятся, они пытаются прогнуть этот мир, который их давит и выплёвывает обратно покалеченными.
Подросток в маске свиньи хихикает и не переставая повторяет “детишки. Он назвал нас детишками. Старый мудозвон!” У него совершенно шалые глаза, которые блестят даже через прорези в маске, и визгливый голос, так удачно смахивающий на поросячье верещание.
Я держу свинью на прицеле, та кажется особенно нестабильной. Она размахивает руками, и я боюсь, что она может в любой момент чисто случайно нажать на спусковой курок или специально начать палить во все стороны, задевая и чужих, и своих. Третий подросток в маске совы бочком-бочком двигается к выходу, и Дориан переводит руку с всё ещё висящим на пальце пистолетом в его сторону.
— Я бы на вашем месте обдумал моё предложение, — голос Дориана проникает в сознание, обволакивает, словно он применяет технику гипноза, НЛП или что-то ещё такое же сомнительное. Я бы ничему не удивился. Дориан всё время чему-то учится, читает книги, даже посещает семинары, которые сам же и оплачивает; неймётся ему. “Надо совершенствовать не только тело, Каллен, но и разум”, — говорил он мне, когда я в очередной раз убивал грушу на тренировке. Каждому своё, Дориан. Каждому своё. Но я бы точно не смог так спокойно говорить с подростками, за переговоры у нас всегда отвечает Дориан, он вообще не дурак поболтать. Я не агрессивный, я вообще весьма спокойный, но это же подростки. Они кого угодно выведут из себя. А мне, честно, хотелось бы обойтись без крови, лишней отчётности и очередного внутреннего расследования.
— Подкрепление вот-вот прибудет, а они не будут такими добрыми, как я, — продолжает увещевать Дориан. Он всё хочет решить мирно, но даже я понимаю, что мирно уже ничего не получится. Девица молча плачет; крупные капли слёз текут по её лицу, тушь некрасиво размазана. Волк отводит пушку от её лица, целясь теперь в нос Дориана. Это было было смешно, если бы не было так страшно.
— Пошёл ты, — огрызается волк. — Мне нужны деньги и не нужные твои дебильные советы.
— Детишки, — вторит ему свинья. — Мы всего лишь детишки, что нам будет-то.
Всё это больше походит на комедию абсурда, чем на ограбление, и заканчивается всё так же абсурдно.
Сова делает рывок к выходу, одновременно раздаётся вой сирен, я бросаюсь вперёд и роняю сову на пол, заламываю руки, сжимаю запястья так, что тот вынужден бросить ствол. Раздаются выстрелы, и у меня холодеет кровь, шумит в ушах, я за секунду защелкиваю наручники на сове, подсекаю ногой мчащуюся к выходу свинью и та тоже валится на пол.
“Дориан, — стучит в висках. — Что там с Дорианом”.
В магазин врываются полицейские, я отползаю от своих незадачливых грабителей, слышу, как кто-то говорит по рации “ранен полицейский”, и это всё, как чёртово замедленное кино.
Дориан сидит, прислонившись к прилавку, и у него всё лицо залито кровью, словно, блядь, ему выстрелили в переносицу. Я отчётливо понимаю, что означает фраза “накрыло вселенским ужасом”, которую так часто любит употреблять наш хренов аналитик Солас. Я подползаю к Дориану, бережно обхватываю скулы. У меня, мать твою, сердце сейчас выскочит из груди от страха.
— Ты меня слышишь? — спрашиваю. Голос дрожит, руки дрожат. Я пачкаю их в крови. И это, блядь, кровь Дориана. — Ты можешь говорить? Держись, пожалуйста, помощь уже в пути. Ты сможешь продержаться и не подохнуть прямо сейчас? Ты обязан, ты просто обязан, Дориан! Не поступай так со мной!
Дрожащими пальцами я аккуратно стираю кровь с его лица. У него закрыты глаза, дрожат ресницы и плечи трясутся, будто он беззвучно плачет.
— Надо же, какие сантименты, — говорит Дориан, — из-за рассечённой-то брови. А что же будет, если я, допустим, сломаю палец?
Дориан ржёт теперь не скрываясь, откинув голову, сотрясаясь всем телом. Меня накрывает волной облегчения, кажется, что из меня вынули все кости. Я оседаю рядом, плечом к плечу, бедро к бедру. Губы сами собой расплываются в улыбке. Вот сейчас уже ничего не страшно, я могу поцеловать Дориана, могу прижать его к себе, могу признаться в любви без надежды на взаимность, но всё, что я делаю — это беру его за руку.
— Дети, — качает головой Дориан. — Пуля прошла по касательной, и, господи, надеюсь, у меня не останется шрама на лице.
— Кто ж тебя такого замуж возьмёт, — шучу я. Взял эту фразу из какого-то кино, даже не помню, какого. Но мужик там был дюже на меня похож, только без шрама, и красивей, конечно.
— Был один кандидат. Я думал, у нас всё серьёзно, а он смылся рано утром, не прощаясь.
Дориан вынимает руку из моей руки и поднимается. Я чувствую странную пустоту в груди, и ещё не даёт покоя мысль, что я что-то упускаю, вот бы знать ещё, что. Но пора доложиться Лавеллан, дать показания, написать отчёт, и нас никто не снимал с текущего расследования. Мы освобождаемся далеко за полночь, а утром снова на работу, и я всерьёз раздумываю над тем, чтобы лечь на диванчике в комнате отдыха.
— Я домой, — бросает Дориан, надевая пиджак. — До завтра.
Я слышу топот удаляющихся шагов, слышу, как рычит его байк, срываясь с места.
Мне требуется целых пятнадцать минут на то, чтобы решиться — я всегда был немножечко тормоз. Я еду к Дориану, как есть, грязный и потный после целого трудового дня — уже плевать, если честно, это не свидание, нам просто нужно выяснить всё до конца. Дориан открывает дверь сразу, рывком, словно знает, кто за ней стоит, и он в одном намотанном на бёдра полотенце, господи, блядь, боже! и я моментально забываю, зачем пришёл. Я впечатываю Дориана в стену, раздвигаю его бёдра ногой и веду ладонями вниз, очерчивая рёбра. Дориан облизывает верхнюю губу и откидывает голову назад, продевая пальцы в петли на поясе моих джинсов. Полотенце падает, не удержавшись от всех этих рывков и бросков, и Дориан остаётся совершенно обнажённый, беззащитный, с трогательным пластырем, закрывающим бровь. Я немного отодвигаюсь, и Дориан тянется за мной, как привязанный, губами, руками, всем телом.
— Мне надо в душ, — предупреждаю я.
— Не надо.
О`кей, я умею расставлять приоритеты (ну или мне нравится о себе так думать, потому что на самом деле временами я просто непроходимый болван). Я подхватываю Дориана под ягодицы и несу в знакомую спальню. С той памятной ночи тут, кажется ничего не изменилось; я спиной включает свет и падаю на кровать вместе сним, и он с такой готовностью раздвигает ноги, словно ждал только меня. Это сводит с ума. Я задыхаюсь, когда вижу Дориана голым, все эти стальные мышцы, и тонкую плёнку пота, и гладко выбритую смуглую кожу, и твёрдый член. Мне не хватает воздуха. Я наклоняюсь и прихватываю губами его сосок, Дориан молча выгибается, как под разрядом. Быстро выбираюсь из джинсов, швыряю их на пол, следом летит рубашка. Ни о каких прелюдиях речи уже не идёт. Прелюдии — это потом, второй или третий раз, сначала надо удовлетворить сжирающий изнутри голод, грёбаный пожар в крови. Дориан протягивает мне смазку и презерватив, и я мысленно корю себя за то, что совсем забыл о подготовке. Дориан дрожит от нетерпения, я сам дрожу от нетерпения, я еле сдерживаюсь, лаская Дориана пальцами, целуя бёдра, пах, яички, проходясь языком по члену.
— Ты тугой, — замечаю я. Сил терпеть почти не осталось.
— Что поделать, у меня полгода никого не было.
— У меня тоже, — я, наконец, готов признать и признаться. Почему-то сейчас это легко: — я был неправ.
Мои пальцы двигаются туда-сюда, сначала два, потом три, и Дориан стонет всё громче и всё отчаянней насаживается.
— Господи, Каллен, ты действительно хочешь говорить об это прямо сейчас?
Прямо сейчас я хочу Дориана, всё равно мысли в моей голове не складываются в нужные и правильные слова, ограничиваясь романтичным “люблю” и животным “хочу”.
Я раздвигаю его ягодицы, упираюсь во вход членом, толкаюсь медленно, аккуратно, осторожно, бережно. Ноги, снова эти ноги на моих плечах, и колени под губами. Я целую гладкую кожу, двигаюсь быстрее, ловлю ритм. Глаза Дориана широко распахнуты, смотрят прямо в душу — не отвертеться больше, не уйти. Я попал, как же я попал — давно утонул в этих серебристых глазах, ещё в тот момент, когда десять месяцев назад Дориан вошёл в наш офис и Лавеллан представила моего нового напарника.
Я сгибаю Дориана почти пополам, какой же он гибкий, господи! Теперь можно целовать его лицо, слизывать капли пота, ласкать языком язык, покусывать губы. Можно всё это и многое другое, например, толкнуться вот так глубоко, вырывая у Дориана судорожный вздох сквозь сжатые зубы, лихорадочное “да, да, пожалуйста!” Чувствую разрастающийся огонь в паху, я так близок к разрядке, потому что я охренеть как влюблён в этого мужчину, я скучал и готов признать все свои ошибки прямо сейчас и готов признаться. Дориан, должно быть, тоже близок, потому что просто перестаёт сдерживать себя, выгибается и кричит, и чёртова кровать раз за разом ударяется об стену. Наслаждение накатывает волнами, всё сильнее и сильнее, я содрогаюсь всем телом, кончая, а потом долго лежу на Дориане, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Чувствую теплую сперму, растекающуюся между нашими животами, чувствую, как ворочается подо мной Дориан, пытаясь выбраться. Чувствую резкий запах пота и спермы.
— Теперь мне точно нужен душ.
А ещё это помещение срочно нужно проветрить. Здесь настолько сильно пахнет сексом, что кружится голова. Уверен, что Дориан ко мне присоединится, но тот всё не приходит и не приходит, и больше нет никакого желания долго торчать под струями воды. А ещё немного страшно, потому что Дориан непредсказуем, и с него станется выставить меня прямо сейчас, сунув в руки скомканную одежду и ботинки (не то чтобы я этого не заслужил).
Я быстро моюсь, наскоро вытираюсь и возвращаюсь в спальню. Дориан стоит у раскрытого окна, не потрудившись натянуть хотя бы трусы и это так… словно мне снова пятнадцать — член дёргается от одного вида голой задницы.
— Не смею больше задерживать, — говорит Дориан, не оборачиваясь.
Это как удар под дых, я замираю на секунду, пытаясь упорядочить взбесившиеся мысли в своей голове. Дориан напряжён, натянут, как струна, это видно по твёрдой линии плеч, неестественно прямой спине, поджатым ягодицам. Думаю: “Ты всё ещё обижен”. Потом думаю, что Дориан не такой, он не умеет обижаться, обиды — это для слабых и неуверенных. Дориан честный, честнее всех, кого я знал. И он действительно считает, что я собираюсь сейчас свалить. “Как же ты, — думаю, — при всех своих способностях разбираться в людях, так и не понял…”
Подхожу к нему со спины, обнимаю, прижимаю к себе: Дориан жёсткий и не поддающийся, как дерево; кажется невероятным, что пять минут назад он гнулся как ивовый прут. Прошу:
— Не надо так. Я…
Не нахожу слов, не знаю, как описать всё, что сейчас чувствую, вместо этого крепче прижимаю к себе Дориана и начинаю выцеловывать его затылок и плечи. Мои руки скользят по его животу, и я понимаю, что он даже не вытерся, вытираю его сам — руками. Он откидывается мне на грудь и закрывает глаза, он кажется спокойнее и расслабленнее, чем был ещё секунду назад, а я понимаю, что могу так простоять целую вечность, прижимая его к себе и глядя на ночной город.
@темы: dragon age, фанфик, персонаж: Каллен, персонаж: Дориан, фест Магический Календарь, рейтинг: NC-17
-
-
09.01.2017 в 22:23Што вы делаете
Пойду подумаю о Дориане в белой рубашечке и кобуре и умру.
СПАСИБО
-
-
10.01.2017 в 18:15нашел баг
-
-
10.01.2017 в 20:34-
-
10.01.2017 в 21:41-
-
10.01.2017 в 22:33Спасибо!
Хлоитель, спасибо!
нету беты, чтобы надавать по щам
NAVAKA, спасибо
Maugin., спасибо
-
-
11.01.2017 в 22:45!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
слегка прослезилась. хорошо.
и, кстати, мне офигенно зашло упоминание Амелл, хз почему, но очень люблю, когда ГФ ненавязчиво и слегка таинственно маячит где-нибудь как камео на заднем плане
а еще на последних строчках почему-то была почти уверена, что Каллен возьмет и уйдет
потому что дурак, но фухх))Правда, это было очень хорошо, спасибо : ) у меня аж пульс ускорился от всей движухи.
-
-
12.01.2017 в 21:10А грустно то как за них было!! Каллен, Каллен!! Чтож ты так мучал Дориана и сам мучался
Но как хорошо, что в итоге они вместе
Текст на разрыв, вроде и НЦа, но она такая болезненная (в эмоциональном смысле)
Спасибо
-
-
13.01.2017 в 11:14это потому что он глазами влюбленного Каллена!
На самом деле Дориан не настолько прекрасный!
(хотя кого я обманываю, конечно, настолько)
и, кстати, мне офигенно зашло упоминание Амелл, хз почему, но очень люблю, когда ГФ ненавязчиво и слегка таинственно маячит где-нибудь как камео на заднем плане
Ах-ха, все авторские калленодорианы можно пронзить по упоминанию Амелл в прошлом, отвечаю
а еще на последних строчках почему-то была почти уверена, что Каллен возьмет и уйдет
потому что дурак, но фухх))Каллен не тупой! Ну, не настолько
Спасибо
Magdalena_sylar, А грустно то как за них было!! Каллен, Каллен!! Чтож ты так мучал Дориана и сам мучался
вот такой он наш пирожочек, всегда долго думает. Но, надеемся, что когда надумает, то своего уже не упустит.
Спасибо