Один из сант сильно задержался в пути, но подарков много не бывает, правда?
По просьбе участника феста дополнительно публикуем последний подарок.
Подарок для: Mor-Rigan
Название: Наша молитва
Переводчик: Кито
Ссылка на оригинал: Our Prayer by wargoddess
Размер: 6 718 слов
Пейринги и персонажи: Каллен/Дориан
Категория: слэш
Жанр: драма, романс
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Он чудовищен, но почему это должно пугать Дориана? Дориан просто обожает чудовищ.
Предупреждения: дабкон, удушение, нецензурная лексика
Примечание автора: Стоит, наверное, прочитать сначала «Бросить вызов льву», но если делать этого не хочется, то общий смысл в том, что я не вижу Каллена-инквизитора настолько психологически здоровым, каким он представлен в каноне, так что в моих хедканонах после проведенных в Казематах лет Каллен любит доминировать над магами. Дориан считает это прекрасным.
Предупреждения в шапке стоят потому, что все тексты этой серии связаны с сомнительным согласием. И конкретно этот фик упоминает об очень опасной практике, выполненной без оговоренного стоп-слова (и я не думаю, что Дориан смог бы в этот момент поджечь Каллену волосы, и точно то же можно сказать о любом другом жесте, который можно было бы использовать вместо слов) в рамках отношений, которые, на мой взгляд, балансируют на грани нездоровых. Но несмотря на все это, мне хотелось показать момент нежности между этими двумя. Конечно, он должен быть немножечко ебанутым.
Послание переводчика адресату: Я знаю, что тебе переводили «Бросить вызов льву», и не смогла удержаться от того, чтобы перевести продолжение того текста, тем более что у автора тот прекрасный дарк!Каллен, мимо которого решительно нельзя пройти.
Все начинается с Тревельяна, с кого еще. Увалень, должно быть, чувствует себя очень щедрым — или очень пьяным, если учесть, что этой ночью в главной зале Скайхолда эль и вино (куда лучше привычного) льются рекой. Дориан пока что ограничился двумя бокалами — очень по-божески с его стороны. Но признаться честно, он просто надеется провести вечер не один. Каллен останавливается, если Дориан слишком пьян, чтобы осознанно отказаться; ему всегда нужно, чтобы у Дориана была такая возможность. Но при этом его не особо заботит, если Дориан пьян настолько, что может только лежать тряпкой, пока Каллен пользуется его прелестями.
Но это потому, что Каллен уже знает: Дориану нравится, когда им пользуются. И нет ничего столь прекрасного или особенного, как проснуться в темноте под знакомое звяканье пряжки расстегиваемого ремня, за которым следует мягкий вопрос: вверх или вниз?
И неважно, что ответит Дориан, он знает: Каллен наполовину стянет его с кровати и будет трахать, пока оба не кончат, а затем вытрет его, уложит обратно в кровать и отправится прочь, оставив засыпать. Вопрос нужен лишь для того, чтобы определиться с позой: лицом вниз или вверх?
Впивающиеся в загривок зубы или укусы вдоль шейных сухожилий? Прикосновения горячего языка к ложбинке между ягодиц или горячий рот на его члене? Пальцы в масле, растягивающие ему задницу для продолжительного траха, или пальцы в масле, охватывающие оба их члена для жесткой дрочки? Такими вечерами Каллен не спрашивает даже, хочет ли Дориан, потому что частично ему плевать, хочет тот или нет. И только другая часть Каллена — хвала Создателю, обычно контролирует ситуацию именно она — каждый раз убеждается, что Дориан в состоянии отказаться.
Каллен — самый сложный из любовников, которые когда-либо у Дориана были, и он обожает его за все сразу: за вызов, за непредсказуемость и более всего за ту нежность, которую Каллен никогда не хочет показывать и от которой тем не менее не может удержаться. Наверное, именно поэтому, когда Тревельян спрашивает Дориана о планах «после Корифея», тот думает о Каллене и заранее боится предстоящей разлуки. Ему так тоскливо, что Дориан, как дурак, говорит правду: собираюсь вернуться в Тевинтер и изменить его, но пока что и думать об этом невыносимо. Тревельян не особенно жалует Дориана, но надо отдать ему должное — реагирует с сочувствием. Невыносимо. Так что Дориан пытается исправить впечатление.
— Надо так надо! — говорит он и смеется так, будто у каждого тут есть любовник вроде Каллена.
Дориан так легко отмахивается этой фразой, совершенно неуместной для его положения и для того веса, что есть у их отношений, что не может удержаться и бросает взгляд на Каллена в надежде на то, что тот не услышал. Каллен стоит в одиночестве на другой стороне зала, улыбается в свой бокал, пока Жозефина и Лелиана рядом с ним препираются, просто хорошо приготовлен ужин или же идеально. Тревельян, проследив за взглядом Дориана, ухмыляется, отчего Дориан ненавидит его еще больше и даже подумывает о тактической ошибке — нагрубить Тревельяну насчет его возни с Кассандрой. Но Дориан не может себе этого позволить, если хочет вернуться домой с Инквизицией и южной Церковью в соратниках.
А затем Каллен смотрит на него в ответ — краем глаза, исподлобья и совершенно непроницаемо, разгадать этот взгляд невозможно, — и Дориан невольно думает: «Святой Создатель, да в гадюшнике дома он устроится как рыба в воде».
Эта мысль не приносит облегчения. Хуже того, от нее короткие волоски на шее Дориана невольно встают дыбом. Ведь этот взгляд значит к тому же, что Каллен все слышал.
Все еще чувствуя пробежавший по коже холодок, Дориан умудряется поговорить ни о чем, чтобы не оставить за собой сожженных мостов. Тревельян даже подбадривает его (он искренне пытается, правда, просто слишком часто и слишком сильно его попытки терпят фиаско), а затем растворяется в толпе. Кто-то на другом конце комнаты роняет бокал, и Дориан отвлекается — посмотреть, что за растяпа. Когда он возвращает взгляд на место, Каллена уже нет.
Все знают о них. И когда Дориан, извинившись после приемлемого количества времени, отправляется к двери, он ловит на себе пару взглядов. В том числе от Железного Быка, который открыто не одобряет их отношения.
Он думает, что Дориан и Каллен плохо друг другу подходят, только раззадоривают друг в друге худшие из пристрастий. В этом он прав, но Дориан не видит ничего страшного в дурных пристрастиях: ведь именно контроль над ними делает жизнь такой увлекательной. А как их контролировать, если не знать собственные границы?
Так что Дориан не обращает внимания на следующие за ним взгляды и уходит прочь.
В башне Каллена нет. Даже в верхней части, что бесит особенно сильно, потому что Дориану приходится забраться по лестнице и проверить. Поэтому он отправляется к себе — но и в его комнатах Каллен не ждет в полумраке, как бывало пару раз, прежде чем Дориан предупредил, что не будет отвечать за инстинктивно запущенные в пах файрболлы. Он закрывается (у Каллена есть единственный запасной ключ, чтобы удобнее было заходить к Дориану, расстегивать ремень и задавать один тихий вопрос) и ложится на кровать. Пытается не думать — и не справляется с этим.
Он не то чтобы хочет возвращаться. Может, Дориан и скучает по теплу, нормальной еде и отношению к себе как к человеку с базовыми правами, в том числе на уважение. Но в Тевинтере ему придется также притворяться, будто он не замечает рабов... которых он будет замечать, потому что высокоморальные нотации Тревельян читал отнюдь не глухому — и именно поэтому Дориан вообще собирается вернуться. А еще дома придется привыкнуть, что кто-то будет пробовать его еду перед каждым приемом пищи. И к дипломатичному поведению — не сбегать напиваться в стельку в борделях, когда все окончательно заебало; во всяком случае, если он хочет победить в политической возне. Ведь кто-то должен улучшить Тевинтер, а если не он, то кто? Создатель, да ему ведь придется в какой-то момент занять отцовское место в Магистериуме, не так ли? И купить ну очень много шоколада для Мэйварис.
Еще в Тевинтере придется притворяться, будто ему не нравится, когда мужчина прижимает его к кровати, проводит языком вдоль позвоночника и входит в него со страстью, сравнимой с азартом искателей приключений на Глубинных тропах. Притворяться, будто ему нужно что угодно, но не сильные мужские объятия, не низкий мужской голос, шепчущий на ухо отрывистые команды, не мужские шершавые ладони, гладящие его, твердо прижимающие к себе, удерживающие на месте, пока Дориан содрогается в оргазме.
И нужно будет притворяться, будто он не хочет, чтобы все это делал один-единственный мужчина. Самое сложное испытание из всех.
Когда проходит час, а Каллена все нет, Дориан оставляет попытки прикинуться спящим и поднимается с кровати. Возится с усами, полирует посох и в целом пытается оставаться спокойным.
Проходит еще час, и становится ясно, что Каллен не придет.
Дориан не очень понимает, что с этим делать; эмоции Каллена — штука загадочная. Он больше не находится на грани нервного срыва, как было во время худших ломок по лириуму, и больше не швыряет Дориана об стену из-за малейшего недопонимания, но по-прежнему остается непредсказуемым.
И тем не менее в одном на Каллена можно положиться: когда у обоих есть время и мир можно оставить на какое-то время без внимания, чтобы он не рухнул, Каллен берет его. Нагибает над диванной спинкой, где Дориан стонет так громко, как может, чтобы дать помощникам Каллена понять: от кабинета надо держаться подальше. Трахает в спальне вверх по лестнице, пока те же помощники приходят и уходят в кабинете внизу. Однажды заставляет отсосать в одной из заброшенных башен, после того как Дориан случайно проходил мимо и оказался неожиданно затянут внутрь. Как-то раз дрочит ему одной рукой ранним утром — прямо за рабочим столом, во второй руке держа кружку чая. Еще однажды берет его на безлюдном парапете: Дориан пожаловался на холод, хотел, чтобы Каллен обнял его (и Каллен обнял, закутал их обоих в свою медвежью шкуру — а заодно пинком расставил Дориану ноги пошире, использовал ламповое масло в качестве смазки и трахнул его медленно и глубоко, заставив Дориана стонать, выдыхая облачка пара над великолепным видом на горную долину). Они оба — здоровые мужчины, как минимум физически, и им обоим это нужно, особенно когда смерть, кажется, не за горами.
На этой мысли Дориан замирает на месте. Он не расхаживает по комнате, нет. Никогда в этом не был замечен, эти расхаживания — удел плебеев. Но, Создатель... а что, если сейчас, когда угроза от Корифея миновала, он больше не нужен Каллену?..
Его не должно это волновать. Дориан всегда понимал, что не надо ожидать слишком многого. Просто...
Нет, да его это и не волнует.
Вдруг Дориан больше не может оставаться в комнате ни секундой дольше. Рывком он открывает дверь, вылетает прочь и быстрым шагом идет вдоль коридоров и бесконечных парапетов, не задумываясь особо, куда направляется. Это неважно — ему просто нужно бежать, чтобы перестать думать. И ему нужно выпить, о всеблагой Создатель, просто необходимо.
Но и таверна, и главный зал полны людей, а Дориану не хочется никого видеть. Не хочется, чтобы его видели в таком состоянии, не хочется их жалости или любопытства, как только станет ясно, что его бросили, не хочется слышать полные облегчения перешептывания, мол, коммандер наконец-то пришел в себя, не хочется никаких напоминаний о том, что все кончено и что он никогда больше не увидит Каллена, как только покинет эту отсталую ледяную дыру, и...
Вдруг он в саду. Здесь пусто — все сестры Церкви на праздновании, — и Дориан не помнит, как попал сюда. Комната его находится уровнем выше; карабкаться по стенам Дориан не умеет, так что нужно пройти через главный зал и подняться по боковой лестнице, чтобы вернуться, но одна только мысль об этом вызывает тошноту. Может, вместо этого стоит свернуться клубком у той беседки и провести ночь там; видит Создатель, он ночевал и в местах похуже.
А впрочем... Дориан замечает вход в часовню Андрасте. Боль внутри вдруг становится невыносимой.
Дориан не верующий. Никогда не видел смысла в молитве, или медитации, или любой другой практике, которую выносят из религии. Он слышал, как шепотом молится Каллен; обычно, когда его одолевают кошмары и ему нужно изгнать их на плоть жаждущего этого Дориана. И он понимает, что в некоторых случаях лишь молитва удержала Каллена от того, чтобы сделать с Дорианом что-то ужасное. И в целом, Дориан может осознать силу молитвы как практики. Просто... для него это все идет от разума. Повод для теоретических раздумий.
Но в часовне будет теплее, чем в беседке. И у него нет выпивки, нет Каллена или другого любовника, чтобы от Каллена отвлечься. Ничего, чтобы облегчить боль внутри, которую придется назвать страданием, если она останется с Дорианом еще немного. Быть может, если он помолится о решении этой проблемы...
Нет.
Ну... может быть.
Так что Дориан подходит к двери часовни; он никогда не был внутри до этого, хотя и видел убранство сквозь открытые двери, когда заходили другие. Вряд ли его побеспокоит кто-то сегодня, если он устроится спать на одной из скамей или на полу.
Дверь тяжелая, Дориану приходится напрячься, чтобы открыть ее, а когда ему это удается...
— Каллен? — удивленно выпаливает он.
Потому что нельзя ни с кем перепутать человека, преклонившегося у ног Андрасте, хотя он и сидит спиной ко входу.
Плечи под меховой накидкой расслабленно опускаются, Каллен едва заметно поворачивает голову на восклицание Дориана. Поднимается на ноги.
— Дориан, — говорит он. — И что ты здесь делаешь?
Голос у Каллена бесстрастный — под стать тому выражению лица, с которым он стоял в главном зале. И удивление Дориана неожиданно оборачивается знакомым неуютным чувством.
— Я... Я так, мимо проходил.
Ох, ну что за беспомощность.
Дориан напоминает себе, что он, Дориан Павус, соратник Инквизитора, один из людей, помогших уничтожить Корифея, альтус благородной древней крови. И даже если он не собирается продолжать род, менее значимым он не становится.
Так что Дориан выпрямляет спину.
— Решил немного прогуляться, раз уж стало ясно, что сегодня я предоставлен самому себе.
Вот так. Отлично. Достаточно язвительно прозвучало.
Он, черт возьми, красивый мужчина и должен сейчас быть в собственной натопленной комнате — вместе с Калленом, который делает с ним что-то прекрасное. А не играть здесь, в сраной часовне, в какие-то игры, правил которых он вообще себе не представляет.
Каллен поворачивает к нему голову ровно настолько, чтобы Дориан мог заметить краешек его улыбки.
— Пришел помолиться?
— Нет, конечно.
Он лжет, не задумываясь, а затем складывает руки на груди и старается не думать о том, с какой легкостью Каллен в предыдущие разы видел сквозь его уловки.
И конечно же, улыбка Каллена становится шире, и он наконец поворачивается к Дориану лицом... отчего Дориан совсем теряется, потому что выражение у Каллена странное. Более странное, чем обычно. Теплое, довольное.
Влюбленное почти.
Но прежде чем Дориан успевает задуматься, в чем дело, Каллен направляется к нему — и по телу Дориана пробегает жажда прикосновения, голодная потребность... но Каллен проходит мимо — к тяжелой двери, которая до сих пор медленно поворачивается на петлях, закрываясь. Дергает ее на себя, плотно закрывает, а затем... о, затем задвигает засов на ней, запирая.
— Я рад, что ты пришел, — говорит он двери, пока Дориан стоит на месте, размышляя о том, стоит ли уже беспокоиться.
— Ясно. Хорошо.
Ему стоит попытаться держать себя в руках, вот что.
— Что-то... э-э-э... не так? Поэтому тебе пришлось, эм, уйти поразмыслить?
— Да.
Каллен поднимает руку в наруче, кладет ее на дверь, проводит ниже — медленно, будто лаская. Если бы он делал это не с ебучей дверью, Дориан был бы ну очень заинтересован.
Хотя он и так заинтересован: голос у Каллена звучит очень мягко.
— Было одно дело... которое меня отвлекло. И я пришел в часовню за советом — за знаком того, какой выбор должно сделать.
Дориан напоминает себе о том, что, если выбираешь в любовники сумасшедшего (по всем параметрам, какие только можно придумать), у этого не может не быть последствий.
— И получил его? — спрашивает он, стараясь оставаться терпеливым.
— О да.
Каллен поворачивается обратно к Дориану, и на этот раз выражение его лица прекрасно Дориану знакомо — темное, полное прекрасных и невыразимых смыслов, которые обычно таятся за маской Каллена.
— Ты ведь здесь, не так ли? — говорит он и снова проходит мимо Дориана (и снова тот напрягается, предвкушая прикосновени, и снова оказывается оставлен без внимания).
Каллен заходит за статую Андрасте, и Дориан даже представить себе не может, зачем это вдруг, но затем он выходит обратно, держа в руках... сверток одеял, который тут же оказывается брошен к подножию лестницы — прямо перед Андрасте.
Очень хорошо! Вот к чему он клонит?
Дориан чувствует краску на щеках. Замечает себе: а мой коммандер куда более извращен, чем я думал.
— Гм. Так ты, похоже, подготовился заранее?
Каллен встает рядом с одеялами и начинает снимать свою броню с прекрасно знакомой Дориану методичностью. Сначала наручи и поножи, по три застежки на каждом. Затем меховая накидка, которую Каллен всегда аккуратно складывает и никогда не отбрасывает прочь просто так. Наконец, нагрудник, который он осторожно кладет на пол, чтобы не поцарапать отполированную поверхность брони.
Каллен всегда раздевается медленно, когда вообще решает раздеться, потому что ему нужно это время. Для него в обнажении есть что-то ритуальное, медитативное — словно он снимает свои запреты и страхи, признает свою стальную волю, которая потребуется, чтобы проконтролировать худшие из его порывов.
И во время этого он тяжело, не моргая, смотрит на Дориана.
— Нет, — отвечает он наконец на заданный вопрос. — Просто в этом замке полным-полно прошедших войну солдат. Здесь лежат одеяла для тех, кому требуется присутствие Андрасте рядом, чтобы уснуть.
Дориан моргает, а затем до него доходит.
— Но ты знал, где искать.
Накидку Каллен уже снял и теперь начинает расстегивать пряжки на нагруднике; улыбка у него самоуничижительная.
— Изначально их туда положили, когда мать Жизель нашла меня на этих ступеньках одним утром с ужасной болью в шее.
Каллен умолкает, затем добавляет:
— Это было до тебя.
И до того, как мнение Жизель о Каллене рухнуло в тартарары из-за того, что тот связался с Дорианом.
— Ага. Я так понимаю, она уже не могла просто убрать одеяла лишь потому, что они могут пригодиться тебе? Могут пригодиться и кому-то другому, верно?
Каллен останавливается — не улыбается ли он чуть шире?
— Она сама, да и сестры тоже, пользуются ими, когда задерживаются допоздна. Но я имел в виду, что мне они больше не понадобились, потому что появился ты.
О.
— Рад помочь, — отзывается Дориан, невольно взяв пренебрежительный тон.
Он складывает руки на груди и переносит вес на одну ногу — нагло ведь себя ведут те, кто нервничает.
— Коммандер, я рад чудесному представлению, но к чему это все? Я ведь прервал молитву, и все такое?
Нагрудник снят; Каллен стягивает с себя кожаную рубаху, которую использует как поддоспешник, и остается в обычной рубашке и кожаных штанах. Снимает сапоги, переступая с ноги на ногу.
Прекрасный.
У него коричневая рубашка — выглядит скромной, но Дориан знает, что для такого глубокого оттенка нужно довольно много дорогой краски. Еще один знак того, что Каллен наконец начинает прислушиваться к советам собственных помощников и Жозефины в этом вопросе. И рубашка прекрасно отражает его характер — вуаль простоты, закрывающая сложную и глубокую истину, куда более темную, чем кажется на первый взгляд.
А затем Каллен снимает ее и отбрасывает в сторону, уж какая бы она прекрасная ни была, и начинает расстегивать ремень. Дориан немедленно реагирует на это — несомненно, сотня ночей, когда всей прелюдией был лишь этот звук и грубые смазанные пальцы, воспитала в нем этот рефлекс. Он невольно сглатывает и отводит взгляд в сторону, чтобы сосредоточиться.
Каллен отвечает ему в тот же момент, когда Дориан вспоминает, что он вообще-то задал вопрос.
— Мне нужно было решить, как поступить с тобой.
— Со мной?..
Ох. Дориан чувствует, как тяжесть этого вопроса ложится ему на плечи, сметая все возбуждение, как ветер — огонек свечи. Пришло время, значит, поговорить об этом.
— Вот как?
— Вот как.
Каллен, к удивлению Дориана, снимает и штаны — прекрасное зрелище, только...
Создатель!
Они стоят в залитой светом часовне перед статуей Андрасте, и Каллен выпрямляется и проводит ладонью по волосам, приглаживая их на случай, если взъерошил их, пока снимал рубашку, без всякого беспокойства о своем несовершенстве. Ему и не о чем беспокоиться — фаста васс, он прекрасен — просто Дориан не привык видеть его полностью обнаженным: его южная бледность смягчена на удивление темными сосками и еще более темной дорожкой курчавых волос от его пупка. Нет сомнений в том, о чем он думает сейчас: налитый член стоит рядом с «дорожкой славы», и проклятье Маферата... Дориан в Тевинтере видел статуи не столь совершенные, как он.
Сосредоточиться.
Дориан глубоко вдыхает, берет себя в руки. Скоро он потеряет это великолепие — потеряет Каллена, и всю его силу, и страсть, и безумие, и хотя Дориан надеялся на более продолжительное... да вообще хоть на что-то надеялся, нет, это неизбежно.
Вместо этого он попытается вести себя достойно.
— Здесь нечего решать, коммандер. Я приехал на юг к Инквизиции с определенной целью. И теперь Корифей мертв, порядок восстановлен, а я зарекомендовал себя как представителя Тевинтера, который может проявить мораль, когда требуется, если вообще не совсем высокомора...
— И все-таки ты тоже пришел помолиться, — говорит Каллен, и Дориан замирает.
Проходит ужасающая секунда, в течение которой он попросту не знает, что ответить.
Но те, кто нервничает, еще имеют свойство злиться.
— Я пришел, потому что тут было тепло, Создателя ради! Не хотелось связываться с идиотами в главном зале, вот и все!
Каллен идет к нему — и снова проходит мимо.
Дориана с ума сводит то, как всем телом он тянется навстречу прикосновению только для того, чтобы быть игнорированным снова и снова. Это ли не доказывает более всего, что нужно было прекратить эту связь давным-давно, какой бы приятной она ни была?
Но на этот раз Каллен обходит его кругом, и злость Дориана чуть утихает. Невозможно не следить за каждым его движением, когда он так близко. Невозможно не заметить, пока Каллен проходит круг за кругом, что он не сводит глаз с Дориана — раньше это было признаком особенно хорошего вечера.
А потом Каллен говорит:
— Думал, я позволю тебе вернуться в Тевинтер без меня?
И Дориана прибивает этой фразой, ошеломляет до неподвижности — и он просто замирает на месте, когда Каллен останавливается у него за спиной. И только потом находит силы ответить:
— Ты...
Святой Создатель.
— Ты пришел сюда помолиться о том, нужно ли ехать со мной?
— Да.
Сначала Дориан думает: святая Андрасте, да.
Затем он просто думает. Вспоминает, каково жить в Тевинтере; задумывается, как его знакомые отреагируют на южанина и бывшего Стража среди них.
— Создатель, нет.
На подбородок Дориану ложится ладонь, запрокидывает ему голову назад. Он чувствует спиной тепло, слышит мягкий низкий голос.
— Думал, я позволю тебе отказаться?
Дориан рычит, отстраняется — Каллен отпускает — и разворачивается, чтобы смерить его взглядом.
— Это не какая-то из твоих игр, коммандер. Это Тевинтер! Мои враги даже яд на тебя переводить не будут — просто прибьют, блядь, на улице!
Каллен до отвращения спокоен.
— Я коммандер победоносной инквизиторской армии, — почти нежно говорит он. — Я советник нового ордена Стражей. Лучший из друзей нового Святого. В Тевинтере я буду живым воплощением отношения Инквизиции к тебе — и предупреждением того, что южная Церковь не спускает с них глаз.
После небольшой паузы он продолжает:
— Не говоря уже о том, что я сохранил часть своих способностей, и все еще могу наложить Святую Кару достаточно сильную, чтобы подчинить мага средней руки. Если просто не одолею его в поединке.
Хм... Дориан моргает.
Каллен прав. Его связи с сильными мира сего удержат любого разумного человека от дуэли или попыток его приструнить, а способности самого Каллена остановят прочих — неразумных.
И тем не менее.
— Хорошо, я был не прав, — огрызается он, — тебя все-таки отравят. Или наймут убийцу, или используют не отслеживаемые заклятья, да просто прирежут в темноте! Не говоря уже о том, что достанется лично мне. Итог один: ты мертв.
Каллен шагает к Дориану — теснит его. Дориан и обожает, и ненавидит, когда Каллен так делает, потому что на него это действует, а Дориану совсем не хочется хоть в чем-то походить на южных магов.
Каллен явно хочет, чтобы он отошел ближе к статуе, оказался на одеялах, но Дориан упорствует и остается на месте.
Тогда Каллен кладет ладони ему на лицо, проводит пальцами вдоль челюсти, запускает их в волосы, наклоняется, чтобы потереться носом об ухо Дориана — тот дрожит от прикосновения, хотя из чистой гордости и сопротивляется соблазну.
Никого нет опаснее южного Стража, и без того обученного доминировать, который к тому же научился соблазнять.
— Тогда тебе тем более понадобится охрана, — говорит Каллен ему на ухо.
Дориан снова замирает, и Каллен пользуется моментом, чтобы притянуть его к себе, повернуть ему голову, поцеловать рядом с челюстью. Дориан шумно вдыхает, теряя контроль, поддаваясь сразу двум соблазнам — и выбирает из них тот, что больше его заботит.
— Ты коммандер инквизиторской армии, — говорит он, — ты не можешь быть моим... охранником.
Каллен вздыхает, не отрываясь от него.
— Так назови меня главой своей стражи. Или какой титул твои соотечественники будут уважать — и какой позволит мне появляться ночью у твоей кровати без лишних вопросов.
И Дориан живо представляет себе всю картину. Собственное возращение в Тевинтер во главе свиты, которую ему несомненно предложит Жозефина, которая прекрасно понимает силу подобных атрибутов куда лучше Каллена (да и самого Дориана, если уж на то пошло).
Великолепный Каллен на жеребце позади него — славном гнедом коне, раз уж этот оттенок так Каллену подходит. И самому Дориану придется постараться, чтобы соответствовать. Быть может, белый конь — смеха ради? Быть может, ему удастся позаимствовать портного Вивьен для наряда, соответствующего случаю?
Конечно, нужно проверить финансы, но даже если его это разорит, Дориан должен это сделать. Никто не сможет отвести глаз, когда они проедут по площади Консулов в Минратосе; Дориан договорится, что встретит своего отца именно там, на ступенях Магистериума, для публичного приветствия вернувшегося сына.
Галварду такое нравится, конечно, он согласится. И все тевинтерское сообщество сможет увидеть, что блудный сын магистра Галварда вернулся, да еще и с Инквизицией и южной Церковью за своей спиной, со сломленными и покоренными венатори перед ним. Задумаются ли они о том, как именно Кулак Мередит, известный своей ненавистью к магам, оказался прирученным тевинтерским альтусом? Или, зная о репутации Дориана, задумаются о том, кто кого приручил?..
Хотя это не будет иметь никакого значения. Чуть вздрогнув от восторга, Дориан запоздало понимает: да всем будет без разницы. Половина Магистериума подставила бы задницу Каллену, если бы речь шла о связи с Инквизитором. Дориан хмыкает, представив себе это; можно подумать, хоть кто-то из этих надушенных нытиков сможет выдержать внимание Каллена...
Тот тем временем снова развернул Дориана, стоит у него за спиной, пока они оба смотрят в лицо Андрасте. Из-за спины он начал расстегивать тунику Дориана — и быстро, после многочисленных ночей практики.
Это какое-то особенное попрание святынь, в которое Дориан едва верит. Каллен собирается взять его прямо здесь, на полу сраной часовни Андрасте. Нет сомнений: рядом с одеялами лежит небольшой флакон с любимым маслом Дориана, который с головой выдает ложь Каллена, будто он не планировал происходящее. Что же, Дориан сегодня принял ванную и подготовился, как обычно, так как предвкушал полный развлечений вечер...
Моргнув, он вдруг понимает, что у безумия Каллена на этот раз есть какое-то обоснование.
— Ты пришел сюда за советом, — говорит он.
Каллен уже расстегнул его тунику и теперь медленно снимает ее с Дориана — и на секунду лишает того голоса, мучительно медленно проведя ладонью по всему торсу, от ключиц до шнуровки на брюках. Вопреки ожиданиям Дориана, он не запускает руку ему в штаны — вместо этого проводит по ним, касается еще не вставшего члена Дориана сквозь ткань, уверенно, со знанием дела массирует его основанием ладони — Дориан крупно вздрагивает, забыв обо всем, и позволяет себе расслабиться, опереться на теплое обнаженное тело у себя за спиной.
Сосредоточиться.
Сглотнув, он пытается собраться с мыслями.
— Ты... Ты пришел спросить Андрасте, ехать ли со мной в Тевинтер?
Каллен целует его в очередной раз, пальцами находит головку члена Дориана, гладит ее сквозь кожаные штаны.
— Я просил ее о знаке, — говорит он, — а затем вошел ты.
Создатель.
— А если бы я не появился?..
— Я понял бы, что тебя нужно оставить.
А он ведь тут только благодаря собственным антисоциальным настроениям.
Дориан пытается подумать, но Каллен хорошо знает его тело — и у него теперь стоит в полную силу. И Каллен, похоже, доволен этой переменой, поэтому расшнуровывает наконец штаны на Дориане, спускает их — медленно, словно напоказ. Дориан стонет будто в оцепенении, торопливо стаскивая с себя сапоги.
Когда он говорит, то звучит так, будто запыхался:
— Т-так ты...
Каллен кусает его у основания шеи — легонько, но он нарочно поворачивает голову так, чтобы укусить клыком, и боль заставляет Дориана охнуть.
— Т-ты торговался, так? Если бы я не пришел, ты оставил бы меня.
Ему больно даже думать об этом — и эта боль настораживает сама по себе.
— Но если бы я появился, то т-ты поехал бы в Тевинтер со мной... и что еще?
Прикинулся бы, что эта статуя — Мередит и что он ебет тевинтерского мага ради ее удовольствия? Или предложил бы его для развлечения Лелианы? Или Жозефины?
Дориан отвлекается от чарующих прикосновений Каллена, чтобы проверить, нет ли за статуей дырок в стенах, через которые за ними наблюдают.
— Если бы ты появился, — говорит Каллен, целуя все еще саднящее место укуса, — я обещал, что помогу тебе помолиться.
Это звучит подозрительно просто, и Дориан пытается понять, в чем подвох, пока Каллен опускает его штаны достаточно низко, чтобы можно было оставить их на полу. Теперь они оба нагие, Дориан чувствует пальцами на ногах мех лежащих внизу одеял. Каллен уже смазал пальцы маслом м теперь проводит ладонями по груди Дориана, находит маленькие золотые кольца в его сосках.
Его можно довести до оргазма только играя с сосками — Каллен несколько раз делал это, и теперь знает, что Дориану нравятся больше всего очень нежные ласки: поглаживать круговыми движениями, иногда выкручивать, легко щелкать по кольцам или тянуть за них, отчего в паху у Дориана всегда заметно тяжелеет.
Дориан закусывает губу, но, хотя он старается оставаться сосредоточенным, Каллен слишком хорошо его знает. Он провел месяцы, изучая, как сделать из Дориана бесполезную, потерявшую всякую рассудок куклу — и если есть где-то магическая школа, где учат лишать любовника всех сил, то Каллен ее несомненно возглавляет.
— Благословенная Андрасте, — шепчет Каллен, пальцами одной руки нежно подергивая за кольцо в соске, другой в том же ритме надрачивая член Дориану, — дивитесь же совершенству.
Дориан настолько увлечен происходящим, что не сразу понимает его, по инерции он вспоминает продолжение: ...дивитесь же совершенству, ибо оно уходит; вы принесли на Небеса грех, а в мир — проклятье.
Каллен молится, но он не закончил строку песни...
— Разве он не прекрасен?
Каллен отпустил кольцо — наверное, потому что Дориан начал стонать и подрагивать от первых признаков наступающего оргазма — и поднял руку, так что теперь один из смазанных маслом пальцев у Дориана во рту; Дориан без сил втягивает его, сосет — чувствует, как дыхание Каллена становится быстрее.
— Разве не услаждает он твой взор?
Чего-чего?!
Но потом Каллен поднимает его и попросту укладывает на одеяла, и Дориан теряет нить мысли на какое-то время под натиском рук Каллена, его рта и тяжести его тела.
А затем Дориан стоит на коленях — лицом к Андрасте, как обычно; Каллен лишь наполовину здесь, так увлеченно он пожирает глазами Дориана, но раз за разом он разворачивает его именно в этом направлении. Дориан согнут, пойман в круг уверенных рук Каллена, и Каллен движется внутри него.
Обычно все происходит совсем иначе — обычно Каллен прижимает Дориана книзу и изо всех сил старается протрахать Дориана сквозь пол, или кровать, или дверь, или любую другую поверхность, на которой они оказываются. Ему нравится слышать, как беспомощно Дориан стонет в оргазме, он любит звуки жесткого секса, грохот трясущейся на петлях двери, или скрип изголовья у кровати, или стоны досок пола под ними. Каллену нравится, когда все, от Дориана до самих законов природы, оказывается подчинено его силе.
Но сейчас он движется медленно — ритмично и глубоко, под таким углом, что Дориан чуть ли не с ума сходи. И на этот раз он не пытается сделать Дориану больно, не заставляет комнату ходить ходуном, не трахает Дориана с такой силой, что иногда тот всерьез беспокоится, не грозит ли ему сотрясение мозга (затем, правда, расслабляется и получает удовольствие).
Его нежность прекрасна — и обманчива в своей жестокости: Каллен удерживает Дориана на грани так долго, что кажется, будто прошло несколько часов.
И все это очень, очень странно.
Дориан не задумывается об этом; он расслабляется и получает удовольствие, а заодно — ха! — молится, чтобы не кончить раньше времени и не испортить происходящее.
Но его не удивляет, что стоит дыханию Каллена ускориться, как истинная его натура начинает проявлять себя, становится видна под той маской, которой Каллен попытался ее скрыть. Каллен трахает его жестче, а затем, дернувшись, возвращается к более нежным движениям. Он кусает Дориана рядом с лопаткой, и Дориан чувствует, как дрожат его челюсти от желания прокусить кожу. Каллен побеждает в этой схватке с самим собой, но затем его свободная рука поднимается к груди Дориана, и жесткие пальцы сгибаются, словно когти, с силой проводя по коже, достаточно грубо, чтобы оставить синяк... и затем Каллен останавливается. Его пальцы дрожат у ключиц Дориана, он тихо стонет от усилий, которых ему стоит удержаться от той потребности, что бушует внутри.
И это неправильно. Это не Каллен. И Дориан тоже хочет совсем не этого. Как можно? Он привык к любовнику, который не сдерживается, который не относится к Дориану как к нежному тепличному цветку. Быть в центре яростной страсти Каллена — особое удовольствие, сродни тому, как оседлать норовистого великолепного скакуна, который может скинуть тебя и растоптать — но что за скачка ждет прежде этого! А осматриваться на следующий день... возвращает веру в себя: все эти следы от зубов, синяки от пальцев, болезненные ощущения, когда пытаешься сесть.
Дориан никогда не бывает более удовлетворенным и более уверенным в собственных силах, чем в те моменты, когда Каллен берет его, тянет за волосы, шепчет ему на ухо сладостные ругательства.
Так что теперь он освобождает руку и хватает Каллена за сжимающуюся и разжимающуюся ладонь, подсознательно уже зная, чего тот хочет. Поднимает его ладонь, прижимает пальцы Каллена к собственному горлу.
О да. Каллен сбивается с ритма; Дориан слышит, как его дыхание замирает на секунду и ускоряется. О да, да!
Каллен знает Дориана, но и Дориан знает его, и понимает прекрасно, что клинки в душе Каллена не могут быть спрятаны в далекий ящик так просто. И что у них за искусные лезвия, а? Каллен кусает его, а затем слизывает нежно кровь; он трахается жестко, но никогда не кончает первым; он целуется так, словно Создатель возвращается к этому миру, словно Дориан — единственное не покорившееся ему поле боя... но Каллен не пытается покорить его. Ему нравится само сражение, он любит это принуждение, и вынужденное подчинение Дориана, и выплеск каких-то своих внутренних демонов — не меньше прочего. Душой Каллен никогда не покидал Казематы, и никогда их не покинет.
Он чудовищен, но почему это должно пугать Дориана? Дориан просто обожает чудовищ.
Так что, когда рука Каллена вздрагивает от неуверенности, Дориан сжимает свою ладонь на его пальцах еще крепче — и конечно же, одного этого движения достаточно, ведь соблазн и без него был велик, не так ли?
И пока Каллен сжимает горло Дориана, он начинает толкаться быстрее, потому что ему нравится это — о Создатель, как ему нравится причинять Дориану боль. Он нагибает Дориана ниже, чтобы лучше слышать шлепки плоти о плоть, и его дыхание становится все более шумным, пока Дориан борется за каждый вдох.
Пальцы сжимаются еще сильнее, и Дориан начинает волноваться, что ошибся, потому что в глазах у него темнеет — и да, это Каллену тоже нравится, не так ли? Этот едва заметный страх в Дориане?
Но в его отношении все равно сквозит забота, понимает Дориан практически на грани панической атаки, и страх отступает. Накатывает оргазм и ощущается лучше, чем когда бы то ни было, сжимаясь вокруг него, концентрируясь в ускоряющихся толчках Каллена внутри него, пронизывая его разрядами тока, как надвигающаяся гроза.
«Я умру», — ясно понимает он, а в следующую секунду думает: не смей останавливаться, ебнутый ты лунатик, иначе умрешь ты.
И по большому счету, в этой часовне не только Каллен чудовище, верно? Становится до странного тихо — ни стонов, ни шлепков, Дориан даже собственных хрипов не слышит. Он как-то оказался внизу, уткнувшись лицом в одеяла, и от всего него осталось только удовольствие — оно и рука Калена, которая сжимается и сжимается на его горле, пока второй тот неистово дрочит ему, и...
Погодите. Он может слышать. Биение собственного пульса.
Ладонь на его горле разжимается. Воздух сладок на вкус, отстраненно думает он.
...а затем Дориана вбрасывает в собственное тело — и он кончает, да благословенна будет Андрасте под руку с Создателем! И стены самой Бездны падают на него, и он готов потерять рассудок от этого, и пытается кричать, выталкивая те крохотные остатки воздуха, что есть у него в легких, и его хватает только на жалобное скуление, и он забывает собственное имя...
...и возвращается в реальность, подрагивая от отголосков оргазма. При этом он отчаянно дышит, снова и снова вдыхая воздух в горящие легкие, едва замечая что-то еще, даже Каллена, который жестче входит в него раз, другой, и еще, и снова — на этот раз с тихим стоном и «спаси меня Андрасте».
Дориан просто лежит под ним в оцепенении — просто вещь, всего лишь реципиент чужой страсти. Каллен через секунду снова начинает двигаться в нем — но лишь потому что у него еще стоит; трахает, потому что может, а не потому что жаждет. И поэтому у него получается нежнее, и его руки скользят по телу Дориана медленными движениями — особенно приятными, несмотря на то, что пока что любая ласка для Дориана невыносимо остра.
Наконец, Каллену достаточно, и он останавливается. Он все еще внутри, когда наклоняется и касается горла Дориана кончиками пальцев. Тот хочет сказать Каллену, что все нормально, но слова ускользают от него. Сил хватает только оглянуться в надежде передать это без слов, одним взглядом, когда Каллен заглянет ему в глаза. Еще он хочет, чтобы Каллен оставался внутри, несмотря на то, что задница у него болит и он чувствует, как обмякает член Каллена с каждой секундой.
А потом Каллен вздыхает и отстраняется, и Дориан остается один в собственной коже— слишком для него большой. Но что поделать, остается только терпеть.
Одеяла пахнут медведем... и старухой. Дориан отмечает это, и он достаточно вернулся в реальность, чтобы улыбнуться тому, что мать Жизель вынуждена будет спать на его сперме... но Каллен отходит и возвращается с куском какой-то ткани, чтобы привести его в порядок, и вытирает его семя тоже. Черт.
Наступает время для невыразимой нежности — Каллен целует его горло, смотрит ему в глаза, обнимает его и забирает под руку, и какое-то время они просто лежат вместе, не говоря ничего. Пока что слова излишни.
Но через какое-то время Каллен поднимается, садится рядом с ним. Он все еще поглаживает Дориана, втирает свой пот в его кожу, потому что знает, что Дориану это нравится, но в то же время будто продолжает выставлять Дориана напоказ — передвигает руку, чтобы показать бок, поправляет мягкий член, чтобы он живописнее лежал на бедре, и тут-то Дориан решает, что с него хватит.
— Что ты делаешь, коммандер? — спрашивает он наконец.
Голос у него звучит хрипловато, но ничего страшного. Каллен достаточно силен, чтобы раздавить человеку горло, но он сдержался. Важно только это.
Каллену надо отдать должное, на этот раз он не уклоняется от ответа.
— Я обратился к Андрасте за советом — остаться или уехать с тобой. Но если она дала бы мне знак, что я должен ехать, то я обещал помочь тебе в молитве.
Каллен отводит взгляд, на щеках у него виден румянец — впрочем, это легко может быть последствием недавнего секса.
— А молитва... молитва — это восхваление и восхищение, направленные к святым. Нет нужды облекать ее в слова.
Дориан пялится на него. Каллен едва заметно улыбается, но в целом он совершенно серьезен. Он сделал из Дориана приношение. Смазал его хорошенько, нагнул и сделал целое представление из его исступления — а все ради того, чтобы задобрить ебаную статую. Статую Андрасте, между прочим, про которую говорят, что она была счастлива в объятиях сразу двух мужей — и нескольких любовников вне брака, если верить версия более богохульным.
Сначала Дориан возмущен до глубины души. Он не верующий, конечно, но в самом деле!
А затем Каллен проводит пальцами по мышцам пресса Дориана, видным под кожей, останавливаясь на отметинах, что оставил тут и там... и Дориан видит искреннее очарование на его лице. Тогда только до него доходит: Каллен считает, что Дориан достоин восхищения богини. «Дивитесь же совершенству», в самом деле.
Что же, он надеется, что Андрасте понравилось.
Теперь бы ему улыбнуться и безжалостно задразнить коммандера за произошедшее, но между бровей у Каллена залегла мелкая морщинка, будто он хмурится. И Дориан хмурится в ответ, пытаясь понять, что происходит. Впрочем, до него быстро доходит: Каллен посматривает на его горло, где несомненно потихоньку появляется чудесный синяк в виде руки.
Во взгляде у него одновременно удовлетворение и стыд.
Так что Дориан нацепляет ухмылку и потягивается — движение напоминает ему об остальных синяках и травмах, которых меньше, чем обычно, честно говоря, потому что Каллен изо всех сил старался быть нежным. Но их тем не менее дергает от движения, и Дориан шипит от боли, и... да, Каллен пристыженно отводит взгляд.
— Я должен отдать тебе должное, — говорит Дориан с выверенной толикой небрежности. — Думаю, мы не сможем часто так делать, я все-таки очень ценю полноценную мозговую деятельность, но... удушение вышло славное. И сделано идеально.
И теперь на лице Каллена полноценное угрюмое выражение. Он мрачно уставляется куда-то вдаль.
— Я надеялся удержаться от...
Он вздыхает.
— Не собирался запятнать нашу молитву своими... своими греховными... соблазнами.
Наша молитва. Что за чудное, возвышенное название для того извращенного богохульства, что они только что совершили. Сердце Дориана наполняется гордостью — Каллен так далеко продвинулся с тех пор, когда Дориан считал его простецким, пусть и милым, варваром. В Тевинтере он далеко пойдет.
— Почему?
Дориан перекатывается на живот, впрочем, убедившись, что все равно окажется рядом с Калленом. Теперь Андрасте может видеть изящный изгиб его спины и прекрасной формы задницу (пусть и по его собственным словам). Если уж они собрались его показывать богине, надо сделать все как следует.
— Не то чтобы Андрасте сама без греха — два мужа вообще-то. То есть, у них было какое-то соглашение, я уверен, но...
Желваки Каллена напрягаются.
— Хватит уже того, что я... представляю себе, как делаю это с тобой. Но воплощать эти фантазии, здесь, в такой момент...
Дориан пододвигается, бодает Каллена в плечо.
— ...значит дать мне именно то, что я хотел.
Каллен моргает. Дориан видит ту секунду, когда его зрачки немного расширяются — до Каллена доходит, что да, Дориан хотел, чтобы его душили. И что сейчас Дориан разомлевший и довольный, больше удивленный, чем травмированный произошедшим. Каллен качает головой — от удивления, еще не веря:
— Я мог тебя убить.
«Можно подумать, тебя это раньше останавливало». Но Дориан не настолько глуп, чтобы сказать это вслух.
— Не убил же.
— Я мог.
Дориан вздыхает.
— Мог. Но не убил. И поэтому я не поджег тебе волосы.
Каллен умолкает, не находя больше аргументов, и Дориан кладет голову на сложенные руки. Он удовлетворен целиком и полностью, до самых костей, и тело кажется тяжелым, хочется уснуть прямо здесь, под благосклонным взором Андрасте.
Ему хочется сказать, что он согласен с Калленом по обоим пунктам: Каллен будет полезен ему в Тевинтере и их удовлетворение было хорошим приношением для богини. Естественно, что молитва во имя любви имеет больший вес, если эта любовь продемонстрирована наглядно, а не только на словах.
Потому что это ведь и есть любовь, не так ли?
Можно подумать, Каллен бросил бы свою жизнь и отправился бы в Тевинтер, чтобы быть главой стражи какого-то взбалмошного мага (нет, не главой стражи, слишком это плебейски, Дориан придумает ему титул получше, типа примас, да, Каллен будет Примасом Дориана), ради чего-то меньшего.
Можно подумать, ради чего-то меньшего Дориан стал бы молиться о том, чтобы остаться с ним, и так возликовал бы, когда нашелся способ быть вместе.
Но он вымотан до предела, потому что Каллен в буквальном смысле затрахал его до полусмерти, и поэтому Дориана хватает только на то, чтобы спросить:
— До утра нас здесь побеспокоят?
Каллен качает головой.
— Я задвинул засов на двери.
— Какой ты предусмотрительный.
Дориан расслабляется, надеясь, что Каллен тоже останется спать.
Спустя какое-то время Каллен шепчет «спасибо» и вытягивается рядом с Дорианом. И эта благодарность направлена не ему.
«Да... — думает Дориан, смотря на изящные черты статуи, прежде чем сон укрывает его и уносит сознание прочь. — Спасибо».
И это тоже молитва.
По просьбе участника феста дополнительно публикуем последний подарок.
Подарок для: Mor-Rigan
Название: Наша молитва
Переводчик: Кито
Ссылка на оригинал: Our Prayer by wargoddess
Размер: 6 718 слов
Пейринги и персонажи: Каллен/Дориан
Категория: слэш
Жанр: драма, романс
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Он чудовищен, но почему это должно пугать Дориана? Дориан просто обожает чудовищ.
Предупреждения: дабкон, удушение, нецензурная лексика
Примечание автора: Стоит, наверное, прочитать сначала «Бросить вызов льву», но если делать этого не хочется, то общий смысл в том, что я не вижу Каллена-инквизитора настолько психологически здоровым, каким он представлен в каноне, так что в моих хедканонах после проведенных в Казематах лет Каллен любит доминировать над магами. Дориан считает это прекрасным.
Предупреждения в шапке стоят потому, что все тексты этой серии связаны с сомнительным согласием. И конкретно этот фик упоминает об очень опасной практике, выполненной без оговоренного стоп-слова (и я не думаю, что Дориан смог бы в этот момент поджечь Каллену волосы, и точно то же можно сказать о любом другом жесте, который можно было бы использовать вместо слов) в рамках отношений, которые, на мой взгляд, балансируют на грани нездоровых. Но несмотря на все это, мне хотелось показать момент нежности между этими двумя. Конечно, он должен быть немножечко ебанутым.
Послание переводчика адресату: Я знаю, что тебе переводили «Бросить вызов льву», и не смогла удержаться от того, чтобы перевести продолжение того текста, тем более что у автора тот прекрасный дарк!Каллен, мимо которого решительно нельзя пройти.
Но это потому, что Каллен уже знает: Дориану нравится, когда им пользуются. И нет ничего столь прекрасного или особенного, как проснуться в темноте под знакомое звяканье пряжки расстегиваемого ремня, за которым следует мягкий вопрос: вверх или вниз?
И неважно, что ответит Дориан, он знает: Каллен наполовину стянет его с кровати и будет трахать, пока оба не кончат, а затем вытрет его, уложит обратно в кровать и отправится прочь, оставив засыпать. Вопрос нужен лишь для того, чтобы определиться с позой: лицом вниз или вверх?
Впивающиеся в загривок зубы или укусы вдоль шейных сухожилий? Прикосновения горячего языка к ложбинке между ягодиц или горячий рот на его члене? Пальцы в масле, растягивающие ему задницу для продолжительного траха, или пальцы в масле, охватывающие оба их члена для жесткой дрочки? Такими вечерами Каллен не спрашивает даже, хочет ли Дориан, потому что частично ему плевать, хочет тот или нет. И только другая часть Каллена — хвала Создателю, обычно контролирует ситуацию именно она — каждый раз убеждается, что Дориан в состоянии отказаться.
Каллен — самый сложный из любовников, которые когда-либо у Дориана были, и он обожает его за все сразу: за вызов, за непредсказуемость и более всего за ту нежность, которую Каллен никогда не хочет показывать и от которой тем не менее не может удержаться. Наверное, именно поэтому, когда Тревельян спрашивает Дориана о планах «после Корифея», тот думает о Каллене и заранее боится предстоящей разлуки. Ему так тоскливо, что Дориан, как дурак, говорит правду: собираюсь вернуться в Тевинтер и изменить его, но пока что и думать об этом невыносимо. Тревельян не особенно жалует Дориана, но надо отдать ему должное — реагирует с сочувствием. Невыносимо. Так что Дориан пытается исправить впечатление.
— Надо так надо! — говорит он и смеется так, будто у каждого тут есть любовник вроде Каллена.
Дориан так легко отмахивается этой фразой, совершенно неуместной для его положения и для того веса, что есть у их отношений, что не может удержаться и бросает взгляд на Каллена в надежде на то, что тот не услышал. Каллен стоит в одиночестве на другой стороне зала, улыбается в свой бокал, пока Жозефина и Лелиана рядом с ним препираются, просто хорошо приготовлен ужин или же идеально. Тревельян, проследив за взглядом Дориана, ухмыляется, отчего Дориан ненавидит его еще больше и даже подумывает о тактической ошибке — нагрубить Тревельяну насчет его возни с Кассандрой. Но Дориан не может себе этого позволить, если хочет вернуться домой с Инквизицией и южной Церковью в соратниках.
А затем Каллен смотрит на него в ответ — краем глаза, исподлобья и совершенно непроницаемо, разгадать этот взгляд невозможно, — и Дориан невольно думает: «Святой Создатель, да в гадюшнике дома он устроится как рыба в воде».
Эта мысль не приносит облегчения. Хуже того, от нее короткие волоски на шее Дориана невольно встают дыбом. Ведь этот взгляд значит к тому же, что Каллен все слышал.
Все еще чувствуя пробежавший по коже холодок, Дориан умудряется поговорить ни о чем, чтобы не оставить за собой сожженных мостов. Тревельян даже подбадривает его (он искренне пытается, правда, просто слишком часто и слишком сильно его попытки терпят фиаско), а затем растворяется в толпе. Кто-то на другом конце комнаты роняет бокал, и Дориан отвлекается — посмотреть, что за растяпа. Когда он возвращает взгляд на место, Каллена уже нет.
Все знают о них. И когда Дориан, извинившись после приемлемого количества времени, отправляется к двери, он ловит на себе пару взглядов. В том числе от Железного Быка, который открыто не одобряет их отношения.
Он думает, что Дориан и Каллен плохо друг другу подходят, только раззадоривают друг в друге худшие из пристрастий. В этом он прав, но Дориан не видит ничего страшного в дурных пристрастиях: ведь именно контроль над ними делает жизнь такой увлекательной. А как их контролировать, если не знать собственные границы?
Так что Дориан не обращает внимания на следующие за ним взгляды и уходит прочь.
В башне Каллена нет. Даже в верхней части, что бесит особенно сильно, потому что Дориану приходится забраться по лестнице и проверить. Поэтому он отправляется к себе — но и в его комнатах Каллен не ждет в полумраке, как бывало пару раз, прежде чем Дориан предупредил, что не будет отвечать за инстинктивно запущенные в пах файрболлы. Он закрывается (у Каллена есть единственный запасной ключ, чтобы удобнее было заходить к Дориану, расстегивать ремень и задавать один тихий вопрос) и ложится на кровать. Пытается не думать — и не справляется с этим.
Он не то чтобы хочет возвращаться. Может, Дориан и скучает по теплу, нормальной еде и отношению к себе как к человеку с базовыми правами, в том числе на уважение. Но в Тевинтере ему придется также притворяться, будто он не замечает рабов... которых он будет замечать, потому что высокоморальные нотации Тревельян читал отнюдь не глухому — и именно поэтому Дориан вообще собирается вернуться. А еще дома придется привыкнуть, что кто-то будет пробовать его еду перед каждым приемом пищи. И к дипломатичному поведению — не сбегать напиваться в стельку в борделях, когда все окончательно заебало; во всяком случае, если он хочет победить в политической возне. Ведь кто-то должен улучшить Тевинтер, а если не он, то кто? Создатель, да ему ведь придется в какой-то момент занять отцовское место в Магистериуме, не так ли? И купить ну очень много шоколада для Мэйварис.
Еще в Тевинтере придется притворяться, будто ему не нравится, когда мужчина прижимает его к кровати, проводит языком вдоль позвоночника и входит в него со страстью, сравнимой с азартом искателей приключений на Глубинных тропах. Притворяться, будто ему нужно что угодно, но не сильные мужские объятия, не низкий мужской голос, шепчущий на ухо отрывистые команды, не мужские шершавые ладони, гладящие его, твердо прижимающие к себе, удерживающие на месте, пока Дориан содрогается в оргазме.
И нужно будет притворяться, будто он не хочет, чтобы все это делал один-единственный мужчина. Самое сложное испытание из всех.
Когда проходит час, а Каллена все нет, Дориан оставляет попытки прикинуться спящим и поднимается с кровати. Возится с усами, полирует посох и в целом пытается оставаться спокойным.
Проходит еще час, и становится ясно, что Каллен не придет.
Дориан не очень понимает, что с этим делать; эмоции Каллена — штука загадочная. Он больше не находится на грани нервного срыва, как было во время худших ломок по лириуму, и больше не швыряет Дориана об стену из-за малейшего недопонимания, но по-прежнему остается непредсказуемым.
И тем не менее в одном на Каллена можно положиться: когда у обоих есть время и мир можно оставить на какое-то время без внимания, чтобы он не рухнул, Каллен берет его. Нагибает над диванной спинкой, где Дориан стонет так громко, как может, чтобы дать помощникам Каллена понять: от кабинета надо держаться подальше. Трахает в спальне вверх по лестнице, пока те же помощники приходят и уходят в кабинете внизу. Однажды заставляет отсосать в одной из заброшенных башен, после того как Дориан случайно проходил мимо и оказался неожиданно затянут внутрь. Как-то раз дрочит ему одной рукой ранним утром — прямо за рабочим столом, во второй руке держа кружку чая. Еще однажды берет его на безлюдном парапете: Дориан пожаловался на холод, хотел, чтобы Каллен обнял его (и Каллен обнял, закутал их обоих в свою медвежью шкуру — а заодно пинком расставил Дориану ноги пошире, использовал ламповое масло в качестве смазки и трахнул его медленно и глубоко, заставив Дориана стонать, выдыхая облачка пара над великолепным видом на горную долину). Они оба — здоровые мужчины, как минимум физически, и им обоим это нужно, особенно когда смерть, кажется, не за горами.
На этой мысли Дориан замирает на месте. Он не расхаживает по комнате, нет. Никогда в этом не был замечен, эти расхаживания — удел плебеев. Но, Создатель... а что, если сейчас, когда угроза от Корифея миновала, он больше не нужен Каллену?..
Его не должно это волновать. Дориан всегда понимал, что не надо ожидать слишком многого. Просто...
Нет, да его это и не волнует.
Вдруг Дориан больше не может оставаться в комнате ни секундой дольше. Рывком он открывает дверь, вылетает прочь и быстрым шагом идет вдоль коридоров и бесконечных парапетов, не задумываясь особо, куда направляется. Это неважно — ему просто нужно бежать, чтобы перестать думать. И ему нужно выпить, о всеблагой Создатель, просто необходимо.
Но и таверна, и главный зал полны людей, а Дориану не хочется никого видеть. Не хочется, чтобы его видели в таком состоянии, не хочется их жалости или любопытства, как только станет ясно, что его бросили, не хочется слышать полные облегчения перешептывания, мол, коммандер наконец-то пришел в себя, не хочется никаких напоминаний о том, что все кончено и что он никогда больше не увидит Каллена, как только покинет эту отсталую ледяную дыру, и...
Вдруг он в саду. Здесь пусто — все сестры Церкви на праздновании, — и Дориан не помнит, как попал сюда. Комната его находится уровнем выше; карабкаться по стенам Дориан не умеет, так что нужно пройти через главный зал и подняться по боковой лестнице, чтобы вернуться, но одна только мысль об этом вызывает тошноту. Может, вместо этого стоит свернуться клубком у той беседки и провести ночь там; видит Создатель, он ночевал и в местах похуже.
А впрочем... Дориан замечает вход в часовню Андрасте. Боль внутри вдруг становится невыносимой.
Дориан не верующий. Никогда не видел смысла в молитве, или медитации, или любой другой практике, которую выносят из религии. Он слышал, как шепотом молится Каллен; обычно, когда его одолевают кошмары и ему нужно изгнать их на плоть жаждущего этого Дориана. И он понимает, что в некоторых случаях лишь молитва удержала Каллена от того, чтобы сделать с Дорианом что-то ужасное. И в целом, Дориан может осознать силу молитвы как практики. Просто... для него это все идет от разума. Повод для теоретических раздумий.
Но в часовне будет теплее, чем в беседке. И у него нет выпивки, нет Каллена или другого любовника, чтобы от Каллена отвлечься. Ничего, чтобы облегчить боль внутри, которую придется назвать страданием, если она останется с Дорианом еще немного. Быть может, если он помолится о решении этой проблемы...
Нет.
Ну... может быть.
Так что Дориан подходит к двери часовни; он никогда не был внутри до этого, хотя и видел убранство сквозь открытые двери, когда заходили другие. Вряд ли его побеспокоит кто-то сегодня, если он устроится спать на одной из скамей или на полу.
Дверь тяжелая, Дориану приходится напрячься, чтобы открыть ее, а когда ему это удается...
— Каллен? — удивленно выпаливает он.
Потому что нельзя ни с кем перепутать человека, преклонившегося у ног Андрасте, хотя он и сидит спиной ко входу.
Плечи под меховой накидкой расслабленно опускаются, Каллен едва заметно поворачивает голову на восклицание Дориана. Поднимается на ноги.
— Дориан, — говорит он. — И что ты здесь делаешь?
Голос у Каллена бесстрастный — под стать тому выражению лица, с которым он стоял в главном зале. И удивление Дориана неожиданно оборачивается знакомым неуютным чувством.
— Я... Я так, мимо проходил.
Ох, ну что за беспомощность.
Дориан напоминает себе, что он, Дориан Павус, соратник Инквизитора, один из людей, помогших уничтожить Корифея, альтус благородной древней крови. И даже если он не собирается продолжать род, менее значимым он не становится.
Так что Дориан выпрямляет спину.
— Решил немного прогуляться, раз уж стало ясно, что сегодня я предоставлен самому себе.
Вот так. Отлично. Достаточно язвительно прозвучало.
Он, черт возьми, красивый мужчина и должен сейчас быть в собственной натопленной комнате — вместе с Калленом, который делает с ним что-то прекрасное. А не играть здесь, в сраной часовне, в какие-то игры, правил которых он вообще себе не представляет.
Каллен поворачивает к нему голову ровно настолько, чтобы Дориан мог заметить краешек его улыбки.
— Пришел помолиться?
— Нет, конечно.
Он лжет, не задумываясь, а затем складывает руки на груди и старается не думать о том, с какой легкостью Каллен в предыдущие разы видел сквозь его уловки.
И конечно же, улыбка Каллена становится шире, и он наконец поворачивается к Дориану лицом... отчего Дориан совсем теряется, потому что выражение у Каллена странное. Более странное, чем обычно. Теплое, довольное.
Влюбленное почти.
Но прежде чем Дориан успевает задуматься, в чем дело, Каллен направляется к нему — и по телу Дориана пробегает жажда прикосновения, голодная потребность... но Каллен проходит мимо — к тяжелой двери, которая до сих пор медленно поворачивается на петлях, закрываясь. Дергает ее на себя, плотно закрывает, а затем... о, затем задвигает засов на ней, запирая.
— Я рад, что ты пришел, — говорит он двери, пока Дориан стоит на месте, размышляя о том, стоит ли уже беспокоиться.
— Ясно. Хорошо.
Ему стоит попытаться держать себя в руках, вот что.
— Что-то... э-э-э... не так? Поэтому тебе пришлось, эм, уйти поразмыслить?
— Да.
Каллен поднимает руку в наруче, кладет ее на дверь, проводит ниже — медленно, будто лаская. Если бы он делал это не с ебучей дверью, Дориан был бы ну очень заинтересован.
Хотя он и так заинтересован: голос у Каллена звучит очень мягко.
— Было одно дело... которое меня отвлекло. И я пришел в часовню за советом — за знаком того, какой выбор должно сделать.
Дориан напоминает себе о том, что, если выбираешь в любовники сумасшедшего (по всем параметрам, какие только можно придумать), у этого не может не быть последствий.
— И получил его? — спрашивает он, стараясь оставаться терпеливым.
— О да.
Каллен поворачивается обратно к Дориану, и на этот раз выражение его лица прекрасно Дориану знакомо — темное, полное прекрасных и невыразимых смыслов, которые обычно таятся за маской Каллена.
— Ты ведь здесь, не так ли? — говорит он и снова проходит мимо Дориана (и снова тот напрягается, предвкушая прикосновени, и снова оказывается оставлен без внимания).
Каллен заходит за статую Андрасте, и Дориан даже представить себе не может, зачем это вдруг, но затем он выходит обратно, держа в руках... сверток одеял, который тут же оказывается брошен к подножию лестницы — прямо перед Андрасте.
Очень хорошо! Вот к чему он клонит?
Дориан чувствует краску на щеках. Замечает себе: а мой коммандер куда более извращен, чем я думал.
— Гм. Так ты, похоже, подготовился заранее?
Каллен встает рядом с одеялами и начинает снимать свою броню с прекрасно знакомой Дориану методичностью. Сначала наручи и поножи, по три застежки на каждом. Затем меховая накидка, которую Каллен всегда аккуратно складывает и никогда не отбрасывает прочь просто так. Наконец, нагрудник, который он осторожно кладет на пол, чтобы не поцарапать отполированную поверхность брони.
Каллен всегда раздевается медленно, когда вообще решает раздеться, потому что ему нужно это время. Для него в обнажении есть что-то ритуальное, медитативное — словно он снимает свои запреты и страхи, признает свою стальную волю, которая потребуется, чтобы проконтролировать худшие из его порывов.
И во время этого он тяжело, не моргая, смотрит на Дориана.
— Нет, — отвечает он наконец на заданный вопрос. — Просто в этом замке полным-полно прошедших войну солдат. Здесь лежат одеяла для тех, кому требуется присутствие Андрасте рядом, чтобы уснуть.
Дориан моргает, а затем до него доходит.
— Но ты знал, где искать.
Накидку Каллен уже снял и теперь начинает расстегивать пряжки на нагруднике; улыбка у него самоуничижительная.
— Изначально их туда положили, когда мать Жизель нашла меня на этих ступеньках одним утром с ужасной болью в шее.
Каллен умолкает, затем добавляет:
— Это было до тебя.
И до того, как мнение Жизель о Каллене рухнуло в тартарары из-за того, что тот связался с Дорианом.
— Ага. Я так понимаю, она уже не могла просто убрать одеяла лишь потому, что они могут пригодиться тебе? Могут пригодиться и кому-то другому, верно?
Каллен останавливается — не улыбается ли он чуть шире?
— Она сама, да и сестры тоже, пользуются ими, когда задерживаются допоздна. Но я имел в виду, что мне они больше не понадобились, потому что появился ты.
О.
— Рад помочь, — отзывается Дориан, невольно взяв пренебрежительный тон.
Он складывает руки на груди и переносит вес на одну ногу — нагло ведь себя ведут те, кто нервничает.
— Коммандер, я рад чудесному представлению, но к чему это все? Я ведь прервал молитву, и все такое?
Нагрудник снят; Каллен стягивает с себя кожаную рубаху, которую использует как поддоспешник, и остается в обычной рубашке и кожаных штанах. Снимает сапоги, переступая с ноги на ногу.
Прекрасный.
У него коричневая рубашка — выглядит скромной, но Дориан знает, что для такого глубокого оттенка нужно довольно много дорогой краски. Еще один знак того, что Каллен наконец начинает прислушиваться к советам собственных помощников и Жозефины в этом вопросе. И рубашка прекрасно отражает его характер — вуаль простоты, закрывающая сложную и глубокую истину, куда более темную, чем кажется на первый взгляд.
А затем Каллен снимает ее и отбрасывает в сторону, уж какая бы она прекрасная ни была, и начинает расстегивать ремень. Дориан немедленно реагирует на это — несомненно, сотня ночей, когда всей прелюдией был лишь этот звук и грубые смазанные пальцы, воспитала в нем этот рефлекс. Он невольно сглатывает и отводит взгляд в сторону, чтобы сосредоточиться.
Каллен отвечает ему в тот же момент, когда Дориан вспоминает, что он вообще-то задал вопрос.
— Мне нужно было решить, как поступить с тобой.
— Со мной?..
Ох. Дориан чувствует, как тяжесть этого вопроса ложится ему на плечи, сметая все возбуждение, как ветер — огонек свечи. Пришло время, значит, поговорить об этом.
— Вот как?
— Вот как.
Каллен, к удивлению Дориана, снимает и штаны — прекрасное зрелище, только...
Создатель!
Они стоят в залитой светом часовне перед статуей Андрасте, и Каллен выпрямляется и проводит ладонью по волосам, приглаживая их на случай, если взъерошил их, пока снимал рубашку, без всякого беспокойства о своем несовершенстве. Ему и не о чем беспокоиться — фаста васс, он прекрасен — просто Дориан не привык видеть его полностью обнаженным: его южная бледность смягчена на удивление темными сосками и еще более темной дорожкой курчавых волос от его пупка. Нет сомнений в том, о чем он думает сейчас: налитый член стоит рядом с «дорожкой славы», и проклятье Маферата... Дориан в Тевинтере видел статуи не столь совершенные, как он.
Сосредоточиться.
Дориан глубоко вдыхает, берет себя в руки. Скоро он потеряет это великолепие — потеряет Каллена, и всю его силу, и страсть, и безумие, и хотя Дориан надеялся на более продолжительное... да вообще хоть на что-то надеялся, нет, это неизбежно.
Вместо этого он попытается вести себя достойно.
— Здесь нечего решать, коммандер. Я приехал на юг к Инквизиции с определенной целью. И теперь Корифей мертв, порядок восстановлен, а я зарекомендовал себя как представителя Тевинтера, который может проявить мораль, когда требуется, если вообще не совсем высокомора...
— И все-таки ты тоже пришел помолиться, — говорит Каллен, и Дориан замирает.
Проходит ужасающая секунда, в течение которой он попросту не знает, что ответить.
Но те, кто нервничает, еще имеют свойство злиться.
— Я пришел, потому что тут было тепло, Создателя ради! Не хотелось связываться с идиотами в главном зале, вот и все!
Каллен идет к нему — и снова проходит мимо.
Дориана с ума сводит то, как всем телом он тянется навстречу прикосновению только для того, чтобы быть игнорированным снова и снова. Это ли не доказывает более всего, что нужно было прекратить эту связь давным-давно, какой бы приятной она ни была?
Но на этот раз Каллен обходит его кругом, и злость Дориана чуть утихает. Невозможно не следить за каждым его движением, когда он так близко. Невозможно не заметить, пока Каллен проходит круг за кругом, что он не сводит глаз с Дориана — раньше это было признаком особенно хорошего вечера.
А потом Каллен говорит:
— Думал, я позволю тебе вернуться в Тевинтер без меня?
И Дориана прибивает этой фразой, ошеломляет до неподвижности — и он просто замирает на месте, когда Каллен останавливается у него за спиной. И только потом находит силы ответить:
— Ты...
Святой Создатель.
— Ты пришел сюда помолиться о том, нужно ли ехать со мной?
— Да.
Сначала Дориан думает: святая Андрасте, да.
Затем он просто думает. Вспоминает, каково жить в Тевинтере; задумывается, как его знакомые отреагируют на южанина и бывшего Стража среди них.
— Создатель, нет.
На подбородок Дориану ложится ладонь, запрокидывает ему голову назад. Он чувствует спиной тепло, слышит мягкий низкий голос.
— Думал, я позволю тебе отказаться?
Дориан рычит, отстраняется — Каллен отпускает — и разворачивается, чтобы смерить его взглядом.
— Это не какая-то из твоих игр, коммандер. Это Тевинтер! Мои враги даже яд на тебя переводить не будут — просто прибьют, блядь, на улице!
Каллен до отвращения спокоен.
— Я коммандер победоносной инквизиторской армии, — почти нежно говорит он. — Я советник нового ордена Стражей. Лучший из друзей нового Святого. В Тевинтере я буду живым воплощением отношения Инквизиции к тебе — и предупреждением того, что южная Церковь не спускает с них глаз.
После небольшой паузы он продолжает:
— Не говоря уже о том, что я сохранил часть своих способностей, и все еще могу наложить Святую Кару достаточно сильную, чтобы подчинить мага средней руки. Если просто не одолею его в поединке.
Хм... Дориан моргает.
Каллен прав. Его связи с сильными мира сего удержат любого разумного человека от дуэли или попыток его приструнить, а способности самого Каллена остановят прочих — неразумных.
И тем не менее.
— Хорошо, я был не прав, — огрызается он, — тебя все-таки отравят. Или наймут убийцу, или используют не отслеживаемые заклятья, да просто прирежут в темноте! Не говоря уже о том, что достанется лично мне. Итог один: ты мертв.
Каллен шагает к Дориану — теснит его. Дориан и обожает, и ненавидит, когда Каллен так делает, потому что на него это действует, а Дориану совсем не хочется хоть в чем-то походить на южных магов.
Каллен явно хочет, чтобы он отошел ближе к статуе, оказался на одеялах, но Дориан упорствует и остается на месте.
Тогда Каллен кладет ладони ему на лицо, проводит пальцами вдоль челюсти, запускает их в волосы, наклоняется, чтобы потереться носом об ухо Дориана — тот дрожит от прикосновения, хотя из чистой гордости и сопротивляется соблазну.
Никого нет опаснее южного Стража, и без того обученного доминировать, который к тому же научился соблазнять.
— Тогда тебе тем более понадобится охрана, — говорит Каллен ему на ухо.
Дориан снова замирает, и Каллен пользуется моментом, чтобы притянуть его к себе, повернуть ему голову, поцеловать рядом с челюстью. Дориан шумно вдыхает, теряя контроль, поддаваясь сразу двум соблазнам — и выбирает из них тот, что больше его заботит.
— Ты коммандер инквизиторской армии, — говорит он, — ты не можешь быть моим... охранником.
Каллен вздыхает, не отрываясь от него.
— Так назови меня главой своей стражи. Или какой титул твои соотечественники будут уважать — и какой позволит мне появляться ночью у твоей кровати без лишних вопросов.
И Дориан живо представляет себе всю картину. Собственное возращение в Тевинтер во главе свиты, которую ему несомненно предложит Жозефина, которая прекрасно понимает силу подобных атрибутов куда лучше Каллена (да и самого Дориана, если уж на то пошло).
Великолепный Каллен на жеребце позади него — славном гнедом коне, раз уж этот оттенок так Каллену подходит. И самому Дориану придется постараться, чтобы соответствовать. Быть может, белый конь — смеха ради? Быть может, ему удастся позаимствовать портного Вивьен для наряда, соответствующего случаю?
Конечно, нужно проверить финансы, но даже если его это разорит, Дориан должен это сделать. Никто не сможет отвести глаз, когда они проедут по площади Консулов в Минратосе; Дориан договорится, что встретит своего отца именно там, на ступенях Магистериума, для публичного приветствия вернувшегося сына.
Галварду такое нравится, конечно, он согласится. И все тевинтерское сообщество сможет увидеть, что блудный сын магистра Галварда вернулся, да еще и с Инквизицией и южной Церковью за своей спиной, со сломленными и покоренными венатори перед ним. Задумаются ли они о том, как именно Кулак Мередит, известный своей ненавистью к магам, оказался прирученным тевинтерским альтусом? Или, зная о репутации Дориана, задумаются о том, кто кого приручил?..
Хотя это не будет иметь никакого значения. Чуть вздрогнув от восторга, Дориан запоздало понимает: да всем будет без разницы. Половина Магистериума подставила бы задницу Каллену, если бы речь шла о связи с Инквизитором. Дориан хмыкает, представив себе это; можно подумать, хоть кто-то из этих надушенных нытиков сможет выдержать внимание Каллена...
Тот тем временем снова развернул Дориана, стоит у него за спиной, пока они оба смотрят в лицо Андрасте. Из-за спины он начал расстегивать тунику Дориана — и быстро, после многочисленных ночей практики.
Это какое-то особенное попрание святынь, в которое Дориан едва верит. Каллен собирается взять его прямо здесь, на полу сраной часовни Андрасте. Нет сомнений: рядом с одеялами лежит небольшой флакон с любимым маслом Дориана, который с головой выдает ложь Каллена, будто он не планировал происходящее. Что же, Дориан сегодня принял ванную и подготовился, как обычно, так как предвкушал полный развлечений вечер...
Моргнув, он вдруг понимает, что у безумия Каллена на этот раз есть какое-то обоснование.
— Ты пришел сюда за советом, — говорит он.
Каллен уже расстегнул его тунику и теперь медленно снимает ее с Дориана — и на секунду лишает того голоса, мучительно медленно проведя ладонью по всему торсу, от ключиц до шнуровки на брюках. Вопреки ожиданиям Дориана, он не запускает руку ему в штаны — вместо этого проводит по ним, касается еще не вставшего члена Дориана сквозь ткань, уверенно, со знанием дела массирует его основанием ладони — Дориан крупно вздрагивает, забыв обо всем, и позволяет себе расслабиться, опереться на теплое обнаженное тело у себя за спиной.
Сосредоточиться.
Сглотнув, он пытается собраться с мыслями.
— Ты... Ты пришел спросить Андрасте, ехать ли со мной в Тевинтер?
Каллен целует его в очередной раз, пальцами находит головку члена Дориана, гладит ее сквозь кожаные штаны.
— Я просил ее о знаке, — говорит он, — а затем вошел ты.
Создатель.
— А если бы я не появился?..
— Я понял бы, что тебя нужно оставить.
А он ведь тут только благодаря собственным антисоциальным настроениям.
Дориан пытается подумать, но Каллен хорошо знает его тело — и у него теперь стоит в полную силу. И Каллен, похоже, доволен этой переменой, поэтому расшнуровывает наконец штаны на Дориане, спускает их — медленно, словно напоказ. Дориан стонет будто в оцепенении, торопливо стаскивая с себя сапоги.
Когда он говорит, то звучит так, будто запыхался:
— Т-так ты...
Каллен кусает его у основания шеи — легонько, но он нарочно поворачивает голову так, чтобы укусить клыком, и боль заставляет Дориана охнуть.
— Т-ты торговался, так? Если бы я не пришел, ты оставил бы меня.
Ему больно даже думать об этом — и эта боль настораживает сама по себе.
— Но если бы я появился, то т-ты поехал бы в Тевинтер со мной... и что еще?
Прикинулся бы, что эта статуя — Мередит и что он ебет тевинтерского мага ради ее удовольствия? Или предложил бы его для развлечения Лелианы? Или Жозефины?
Дориан отвлекается от чарующих прикосновений Каллена, чтобы проверить, нет ли за статуей дырок в стенах, через которые за ними наблюдают.
— Если бы ты появился, — говорит Каллен, целуя все еще саднящее место укуса, — я обещал, что помогу тебе помолиться.
Это звучит подозрительно просто, и Дориан пытается понять, в чем подвох, пока Каллен опускает его штаны достаточно низко, чтобы можно было оставить их на полу. Теперь они оба нагие, Дориан чувствует пальцами на ногах мех лежащих внизу одеял. Каллен уже смазал пальцы маслом м теперь проводит ладонями по груди Дориана, находит маленькие золотые кольца в его сосках.
Его можно довести до оргазма только играя с сосками — Каллен несколько раз делал это, и теперь знает, что Дориану нравятся больше всего очень нежные ласки: поглаживать круговыми движениями, иногда выкручивать, легко щелкать по кольцам или тянуть за них, отчего в паху у Дориана всегда заметно тяжелеет.
Дориан закусывает губу, но, хотя он старается оставаться сосредоточенным, Каллен слишком хорошо его знает. Он провел месяцы, изучая, как сделать из Дориана бесполезную, потерявшую всякую рассудок куклу — и если есть где-то магическая школа, где учат лишать любовника всех сил, то Каллен ее несомненно возглавляет.
— Благословенная Андрасте, — шепчет Каллен, пальцами одной руки нежно подергивая за кольцо в соске, другой в том же ритме надрачивая член Дориану, — дивитесь же совершенству.
Дориан настолько увлечен происходящим, что не сразу понимает его, по инерции он вспоминает продолжение: ...дивитесь же совершенству, ибо оно уходит; вы принесли на Небеса грех, а в мир — проклятье.
Каллен молится, но он не закончил строку песни...
— Разве он не прекрасен?
Каллен отпустил кольцо — наверное, потому что Дориан начал стонать и подрагивать от первых признаков наступающего оргазма — и поднял руку, так что теперь один из смазанных маслом пальцев у Дориана во рту; Дориан без сил втягивает его, сосет — чувствует, как дыхание Каллена становится быстрее.
— Разве не услаждает он твой взор?
Чего-чего?!
Но потом Каллен поднимает его и попросту укладывает на одеяла, и Дориан теряет нить мысли на какое-то время под натиском рук Каллена, его рта и тяжести его тела.
А затем Дориан стоит на коленях — лицом к Андрасте, как обычно; Каллен лишь наполовину здесь, так увлеченно он пожирает глазами Дориана, но раз за разом он разворачивает его именно в этом направлении. Дориан согнут, пойман в круг уверенных рук Каллена, и Каллен движется внутри него.
Обычно все происходит совсем иначе — обычно Каллен прижимает Дориана книзу и изо всех сил старается протрахать Дориана сквозь пол, или кровать, или дверь, или любую другую поверхность, на которой они оказываются. Ему нравится слышать, как беспомощно Дориан стонет в оргазме, он любит звуки жесткого секса, грохот трясущейся на петлях двери, или скрип изголовья у кровати, или стоны досок пола под ними. Каллену нравится, когда все, от Дориана до самих законов природы, оказывается подчинено его силе.
Но сейчас он движется медленно — ритмично и глубоко, под таким углом, что Дориан чуть ли не с ума сходи. И на этот раз он не пытается сделать Дориану больно, не заставляет комнату ходить ходуном, не трахает Дориана с такой силой, что иногда тот всерьез беспокоится, не грозит ли ему сотрясение мозга (затем, правда, расслабляется и получает удовольствие).
Его нежность прекрасна — и обманчива в своей жестокости: Каллен удерживает Дориана на грани так долго, что кажется, будто прошло несколько часов.
И все это очень, очень странно.
Дориан не задумывается об этом; он расслабляется и получает удовольствие, а заодно — ха! — молится, чтобы не кончить раньше времени и не испортить происходящее.
Но его не удивляет, что стоит дыханию Каллена ускориться, как истинная его натура начинает проявлять себя, становится видна под той маской, которой Каллен попытался ее скрыть. Каллен трахает его жестче, а затем, дернувшись, возвращается к более нежным движениям. Он кусает Дориана рядом с лопаткой, и Дориан чувствует, как дрожат его челюсти от желания прокусить кожу. Каллен побеждает в этой схватке с самим собой, но затем его свободная рука поднимается к груди Дориана, и жесткие пальцы сгибаются, словно когти, с силой проводя по коже, достаточно грубо, чтобы оставить синяк... и затем Каллен останавливается. Его пальцы дрожат у ключиц Дориана, он тихо стонет от усилий, которых ему стоит удержаться от той потребности, что бушует внутри.
И это неправильно. Это не Каллен. И Дориан тоже хочет совсем не этого. Как можно? Он привык к любовнику, который не сдерживается, который не относится к Дориану как к нежному тепличному цветку. Быть в центре яростной страсти Каллена — особое удовольствие, сродни тому, как оседлать норовистого великолепного скакуна, который может скинуть тебя и растоптать — но что за скачка ждет прежде этого! А осматриваться на следующий день... возвращает веру в себя: все эти следы от зубов, синяки от пальцев, болезненные ощущения, когда пытаешься сесть.
Дориан никогда не бывает более удовлетворенным и более уверенным в собственных силах, чем в те моменты, когда Каллен берет его, тянет за волосы, шепчет ему на ухо сладостные ругательства.
Так что теперь он освобождает руку и хватает Каллена за сжимающуюся и разжимающуюся ладонь, подсознательно уже зная, чего тот хочет. Поднимает его ладонь, прижимает пальцы Каллена к собственному горлу.
О да. Каллен сбивается с ритма; Дориан слышит, как его дыхание замирает на секунду и ускоряется. О да, да!
Каллен знает Дориана, но и Дориан знает его, и понимает прекрасно, что клинки в душе Каллена не могут быть спрятаны в далекий ящик так просто. И что у них за искусные лезвия, а? Каллен кусает его, а затем слизывает нежно кровь; он трахается жестко, но никогда не кончает первым; он целуется так, словно Создатель возвращается к этому миру, словно Дориан — единственное не покорившееся ему поле боя... но Каллен не пытается покорить его. Ему нравится само сражение, он любит это принуждение, и вынужденное подчинение Дориана, и выплеск каких-то своих внутренних демонов — не меньше прочего. Душой Каллен никогда не покидал Казематы, и никогда их не покинет.
Он чудовищен, но почему это должно пугать Дориана? Дориан просто обожает чудовищ.
Так что, когда рука Каллена вздрагивает от неуверенности, Дориан сжимает свою ладонь на его пальцах еще крепче — и конечно же, одного этого движения достаточно, ведь соблазн и без него был велик, не так ли?
И пока Каллен сжимает горло Дориана, он начинает толкаться быстрее, потому что ему нравится это — о Создатель, как ему нравится причинять Дориану боль. Он нагибает Дориана ниже, чтобы лучше слышать шлепки плоти о плоть, и его дыхание становится все более шумным, пока Дориан борется за каждый вдох.
Пальцы сжимаются еще сильнее, и Дориан начинает волноваться, что ошибся, потому что в глазах у него темнеет — и да, это Каллену тоже нравится, не так ли? Этот едва заметный страх в Дориане?
Но в его отношении все равно сквозит забота, понимает Дориан практически на грани панической атаки, и страх отступает. Накатывает оргазм и ощущается лучше, чем когда бы то ни было, сжимаясь вокруг него, концентрируясь в ускоряющихся толчках Каллена внутри него, пронизывая его разрядами тока, как надвигающаяся гроза.
«Я умру», — ясно понимает он, а в следующую секунду думает: не смей останавливаться, ебнутый ты лунатик, иначе умрешь ты.
И по большому счету, в этой часовне не только Каллен чудовище, верно? Становится до странного тихо — ни стонов, ни шлепков, Дориан даже собственных хрипов не слышит. Он как-то оказался внизу, уткнувшись лицом в одеяла, и от всего него осталось только удовольствие — оно и рука Калена, которая сжимается и сжимается на его горле, пока второй тот неистово дрочит ему, и...
Погодите. Он может слышать. Биение собственного пульса.
Ладонь на его горле разжимается. Воздух сладок на вкус, отстраненно думает он.
...а затем Дориана вбрасывает в собственное тело — и он кончает, да благословенна будет Андрасте под руку с Создателем! И стены самой Бездны падают на него, и он готов потерять рассудок от этого, и пытается кричать, выталкивая те крохотные остатки воздуха, что есть у него в легких, и его хватает только на жалобное скуление, и он забывает собственное имя...
...и возвращается в реальность, подрагивая от отголосков оргазма. При этом он отчаянно дышит, снова и снова вдыхая воздух в горящие легкие, едва замечая что-то еще, даже Каллена, который жестче входит в него раз, другой, и еще, и снова — на этот раз с тихим стоном и «спаси меня Андрасте».
Дориан просто лежит под ним в оцепенении — просто вещь, всего лишь реципиент чужой страсти. Каллен через секунду снова начинает двигаться в нем — но лишь потому что у него еще стоит; трахает, потому что может, а не потому что жаждет. И поэтому у него получается нежнее, и его руки скользят по телу Дориана медленными движениями — особенно приятными, несмотря на то, что пока что любая ласка для Дориана невыносимо остра.
Наконец, Каллену достаточно, и он останавливается. Он все еще внутри, когда наклоняется и касается горла Дориана кончиками пальцев. Тот хочет сказать Каллену, что все нормально, но слова ускользают от него. Сил хватает только оглянуться в надежде передать это без слов, одним взглядом, когда Каллен заглянет ему в глаза. Еще он хочет, чтобы Каллен оставался внутри, несмотря на то, что задница у него болит и он чувствует, как обмякает член Каллена с каждой секундой.
А потом Каллен вздыхает и отстраняется, и Дориан остается один в собственной коже— слишком для него большой. Но что поделать, остается только терпеть.
Одеяла пахнут медведем... и старухой. Дориан отмечает это, и он достаточно вернулся в реальность, чтобы улыбнуться тому, что мать Жизель вынуждена будет спать на его сперме... но Каллен отходит и возвращается с куском какой-то ткани, чтобы привести его в порядок, и вытирает его семя тоже. Черт.
Наступает время для невыразимой нежности — Каллен целует его горло, смотрит ему в глаза, обнимает его и забирает под руку, и какое-то время они просто лежат вместе, не говоря ничего. Пока что слова излишни.
Но через какое-то время Каллен поднимается, садится рядом с ним. Он все еще поглаживает Дориана, втирает свой пот в его кожу, потому что знает, что Дориану это нравится, но в то же время будто продолжает выставлять Дориана напоказ — передвигает руку, чтобы показать бок, поправляет мягкий член, чтобы он живописнее лежал на бедре, и тут-то Дориан решает, что с него хватит.
— Что ты делаешь, коммандер? — спрашивает он наконец.
Голос у него звучит хрипловато, но ничего страшного. Каллен достаточно силен, чтобы раздавить человеку горло, но он сдержался. Важно только это.
Каллену надо отдать должное, на этот раз он не уклоняется от ответа.
— Я обратился к Андрасте за советом — остаться или уехать с тобой. Но если она дала бы мне знак, что я должен ехать, то я обещал помочь тебе в молитве.
Каллен отводит взгляд, на щеках у него виден румянец — впрочем, это легко может быть последствием недавнего секса.
— А молитва... молитва — это восхваление и восхищение, направленные к святым. Нет нужды облекать ее в слова.
Дориан пялится на него. Каллен едва заметно улыбается, но в целом он совершенно серьезен. Он сделал из Дориана приношение. Смазал его хорошенько, нагнул и сделал целое представление из его исступления — а все ради того, чтобы задобрить ебаную статую. Статую Андрасте, между прочим, про которую говорят, что она была счастлива в объятиях сразу двух мужей — и нескольких любовников вне брака, если верить версия более богохульным.
Сначала Дориан возмущен до глубины души. Он не верующий, конечно, но в самом деле!
А затем Каллен проводит пальцами по мышцам пресса Дориана, видным под кожей, останавливаясь на отметинах, что оставил тут и там... и Дориан видит искреннее очарование на его лице. Тогда только до него доходит: Каллен считает, что Дориан достоин восхищения богини. «Дивитесь же совершенству», в самом деле.
Что же, он надеется, что Андрасте понравилось.
Теперь бы ему улыбнуться и безжалостно задразнить коммандера за произошедшее, но между бровей у Каллена залегла мелкая морщинка, будто он хмурится. И Дориан хмурится в ответ, пытаясь понять, что происходит. Впрочем, до него быстро доходит: Каллен посматривает на его горло, где несомненно потихоньку появляется чудесный синяк в виде руки.
Во взгляде у него одновременно удовлетворение и стыд.
Так что Дориан нацепляет ухмылку и потягивается — движение напоминает ему об остальных синяках и травмах, которых меньше, чем обычно, честно говоря, потому что Каллен изо всех сил старался быть нежным. Но их тем не менее дергает от движения, и Дориан шипит от боли, и... да, Каллен пристыженно отводит взгляд.
— Я должен отдать тебе должное, — говорит Дориан с выверенной толикой небрежности. — Думаю, мы не сможем часто так делать, я все-таки очень ценю полноценную мозговую деятельность, но... удушение вышло славное. И сделано идеально.
И теперь на лице Каллена полноценное угрюмое выражение. Он мрачно уставляется куда-то вдаль.
— Я надеялся удержаться от...
Он вздыхает.
— Не собирался запятнать нашу молитву своими... своими греховными... соблазнами.
Наша молитва. Что за чудное, возвышенное название для того извращенного богохульства, что они только что совершили. Сердце Дориана наполняется гордостью — Каллен так далеко продвинулся с тех пор, когда Дориан считал его простецким, пусть и милым, варваром. В Тевинтере он далеко пойдет.
— Почему?
Дориан перекатывается на живот, впрочем, убедившись, что все равно окажется рядом с Калленом. Теперь Андрасте может видеть изящный изгиб его спины и прекрасной формы задницу (пусть и по его собственным словам). Если уж они собрались его показывать богине, надо сделать все как следует.
— Не то чтобы Андрасте сама без греха — два мужа вообще-то. То есть, у них было какое-то соглашение, я уверен, но...
Желваки Каллена напрягаются.
— Хватит уже того, что я... представляю себе, как делаю это с тобой. Но воплощать эти фантазии, здесь, в такой момент...
Дориан пододвигается, бодает Каллена в плечо.
— ...значит дать мне именно то, что я хотел.
Каллен моргает. Дориан видит ту секунду, когда его зрачки немного расширяются — до Каллена доходит, что да, Дориан хотел, чтобы его душили. И что сейчас Дориан разомлевший и довольный, больше удивленный, чем травмированный произошедшим. Каллен качает головой — от удивления, еще не веря:
— Я мог тебя убить.
«Можно подумать, тебя это раньше останавливало». Но Дориан не настолько глуп, чтобы сказать это вслух.
— Не убил же.
— Я мог.
Дориан вздыхает.
— Мог. Но не убил. И поэтому я не поджег тебе волосы.
Каллен умолкает, не находя больше аргументов, и Дориан кладет голову на сложенные руки. Он удовлетворен целиком и полностью, до самых костей, и тело кажется тяжелым, хочется уснуть прямо здесь, под благосклонным взором Андрасте.
Ему хочется сказать, что он согласен с Калленом по обоим пунктам: Каллен будет полезен ему в Тевинтере и их удовлетворение было хорошим приношением для богини. Естественно, что молитва во имя любви имеет больший вес, если эта любовь продемонстрирована наглядно, а не только на словах.
Потому что это ведь и есть любовь, не так ли?
Можно подумать, Каллен бросил бы свою жизнь и отправился бы в Тевинтер, чтобы быть главой стражи какого-то взбалмошного мага (нет, не главой стражи, слишком это плебейски, Дориан придумает ему титул получше, типа примас, да, Каллен будет Примасом Дориана), ради чего-то меньшего.
Можно подумать, ради чего-то меньшего Дориан стал бы молиться о том, чтобы остаться с ним, и так возликовал бы, когда нашелся способ быть вместе.
Но он вымотан до предела, потому что Каллен в буквальном смысле затрахал его до полусмерти, и поэтому Дориана хватает только на то, чтобы спросить:
— До утра нас здесь побеспокоят?
Каллен качает головой.
— Я задвинул засов на двери.
— Какой ты предусмотрительный.
Дориан расслабляется, надеясь, что Каллен тоже останется спать.
Спустя какое-то время Каллен шепчет «спасибо» и вытягивается рядом с Дорианом. И эта благодарность направлена не ему.
«Да... — думает Дориан, смотря на изящные черты статуи, прежде чем сон укрывает его и уносит сознание прочь. — Спасибо».
И это тоже молитва.
@темы: фанфик, жанр: слэш, подарки, персонаж: Каллен, персонаж: Дориан, фест Secret Justice'18, рейтинг: NC-17